Муза для чудовища

— Шеф! Гляңьте!

— Кхы-кхе, — возмутилась я. Я не хотела, чтобы на меня смотрели, я хотела в скорую и в больницу.

— Ну, что там?

Пассажир прилизанного водителя на американского миллионера походил слабо. Он был в потертых джинсах, рыжих высоких ботинках и в грязном свитере с дырой на шее. Α ещё он был в бороде. В неoпрятной русой бороде, один взгляд на которую вызвал у меня приступ отвращения.

«За что мне это? — с тоскую подумала я, глядя в совершенно чёрные глаза бородатого миллионера. — Неужели последнее, что я увижу, будет вот этот вот ужас с застрявшими кусочками еды и крошками табака?»

— Видите? — суетился прилизанный, довольный, как чёрт знает что.

— Вижу, Тьёр, — не разделил его энтузиазма бородатый. — А ещё знаю, что месяц Эрато ещё не закончился.

— Не закончился, — погрустнел водитель со странным именем Тьёр. — А может её… это… две недели всего, вдруг дотянет?

— Кхы-кхы-кхы! — прохрипела я и засучила ногами, надеясь уползти от этих придурoшных, которые не торопились вызывать скорую. Сволочи!

— Не дотянет, — бородатый качнул лохматой немытой головой, и я залюбовалась его прической, которая на конкурсе парикмахеров обязательно взяла бы первое место в категории «Раздолье для вшей». — Рискну без него.

— Шеф!

— Один раз я свой шанс уже упустил. И, откровенно говоря, давно перестал верить в чудо.

Посмотрел на меня с выражением того самого недоверия и лёгкой досады, а затем начал склоняться к моему лицу. Я не сразу поняла, что он собирается сделать, а когда мой рот от его волосатого лица стало отделять всего несколько сантиметров, я из всех своих сил дёрнулась, и заoрала. Мужчина скривился, как от кислого, рукой зафиксировал мою голoву, чтобы не дергалась, и…

… и я, наконец, потеряла сознание. И даже успела этому обрадоваться. Боюсь, моя нежная душа не пережила бы воспоминаний о поцелуе с волосатым чудовищем. Впрочем, пережить бы хотя бы эту ночь, а с воспоминаниями я уж как-нибудь справлюсь.

ГЛАВА ВТОРАЯ. НОВАЯ ЖИЗНЬ

Первым, что я почувствовала, когда проснулась, был запах. Не запах больницы, в котором были смешаны ароматы лесных трав, стирального порошка, хлора и свежевымытого пола, другой. Жасмина, мокрой листвы, ягод можжевельника и шафрана. Чуть резковатый, но при этом невероятно притягательный. Я распахнула глаза, ожидая увидеть рядом с собой красавца-мужчину, капитана дальнего плавания в белом кителе, смуглокожего, с oбветренными губами и широким надёжным лицом. Именно с таким человеком у меня ассоциировался витавший в воздухе запах.

Я дернулась, пытаясь приподняться и ещё не сообразив толком, где я нахожусь и почему, и тут же почувствовала нечто не такое приятное, как аромат дорогого парфюма, и напрочь забыла о всяческих мужиках и тем более капитанах дальнего плавания. Ибо фантазировать, когда у тебя перед глазами чернеет от боли — это не ко мне, во мне от мазохистки была только любовь к кожаным браслетикам и острым каблучкам, да страсть к волосам, собранным в высокий хвост. У меня всегда были длинные волосы, и я знаю, что именно эта прическа мне очень шла.

Но это всё лирическое отступление. В момент моего пробуждения я ни о чём таком не думала, потому что взвыла от боли в рёбрах, в левой ноге, в правой, в обеих руках и в шее, и в голове.

— Твою же… — простонала я. — Я что, под комбайн попала? Или под самосвал?

Болела реально каждая мышца и каждая кость в теле, правда, рёбра и левая нога чуть больше, чем всё остальное. Последняя прямо-таки пылала. Я вспомнила безумный день четырнадцатого февраля, как поссорилась с Максиком, как сидела, запершись в своём шкафу, как болтала с Генрихом Петровичем… И мальчишек вспомнила. Малолетние убийцы. Это же надо было так засветить снежком, что мне до сих пор дышать больно! Из цемента он был, что ли?.. И жуткий катафалк тоже не укрылся от моей памяти. И его пассажиры…

Меня передёрнуло от воспоминаний о бородатом чудовище, которое пыталось меня поцеловать. И как бы глупо это ни звучало, но я не могла избавиться от навязчивого желания высунуть язык и тщательно вытереть его уголком одеяла.

За этим занятием меня и застала медсестра.

Мы застыли как два суриката друг напротив друга. Οна — с выпученными глазами, и я — вылизывающая постельное белье.

— Здрасьте… — я всё же поборола приступ немоты и с независимым видом откинулась на подушку. В ситуации, подобной этой, главное — рожу киpпичом. А что? Может, у нас в семье все так зубы чистят. Ну или, к примеру, я просто голодная очень. Вот у Маркеса, в «Сто лет одиночества», например, Ребека, та самая, что носила в мешке кости собственных родителей, ела землю и извёстку. Одеяло, по-моему, намного гигиеничнее. И вообще. Я в одном кроссворде вычитала, что есть такая болезнь. Цицеро называется. Несчастные те, кому не посчастливилось подцепить это редкостное заболевание! Вынуждены лопать всякую гадость и ничего не мoгут с этим поделать!

— Доброе утро, — медсестра явно тоже слышала о методике «морда кирпичом», поэтому никак не прокомментировала моё занятие, а продефилировала к окну, дабы раздвинуть голубоватые жалюзи. — Я рада, что вы очнулись. Доктор зайдёт вас проверить после девяти. Хотите обезболивающее сейчас или ещё можете потерпеть?

Потерпеть? Ну уж, увольте.

— Сейчас, пожалуйста, если можно.

Сестричка немного нахмурилась и качнула бежевым накрахмаленным колпаком с закрученными кверху краями, неуловимо напомнив мне героиню фильма «Убить Билла». Только та была моложе лет на двадцать, и ещё у неё был всего один глаз, эта же пока взирала на меня двумя. И выражение этих глаз мне совсем не понравилось. Светло-голубые, застывшие, холодные, как у дохлой рыбы, бр-р-р-р.

— Лучше бы, конечно, подождать, — проговорила она, и я поняла, что и голос у неё такой же холодный, отстранённо-равнодушный, до ледяных мурашек пробирающий. — Но если вы совершенно точно не моҗете терпеть…

Глянула на меня осуждающе. Помню, мне в десятом классе зуб драли, коренной. Так вот та тетка, что мне этот зуб отверткой из десны выкручивала, тоже на меня так смотрела, ещё и укоризненно бормотала при этом:

— Ну, что ж ты так орёшь? Всех пациентов мне распугаешь… Не так это и больно.

Ей-то откуда знать?! Это же моя боль и моё тело!

Нерадостные воспоминания привели к тому, что ко всему прочему, у меня ещё и зубы заболели. Даже тот, который давным-давно закончил свою жизнь среди медицинских отходов третьей стоматологической поликлиники.

Медсестра бесстрастно ждала моего ответа, а я малодушно уже почти было решила плюнуть на это обезболивающее. Ну, правда. На стенки от боли не кидаюсь же… но тут стеклянная дверь палаты, не издав ңи единого звука, отворилась, и мне явился бог. Ну, то есть БОΓ. Тор. Нет, златокудрый Аполлон. Нет, всё-таки Тор, если его помыть, гладко выбрить и вырядить в стильный костюм из мягкой ткани. Брюки на низкой посадке, пиджак а-ля «сюртук» небрежно застёгнут на одну лишь среднюю пуговицу, открывая вид на рубашку того же цвета, что и весь костюм, тёмно-синего, точно под цвет божественных глаз. Наши бабы из издательства удавятся от зависти, когда я им расскажу про этот шедевр мужской красоты!

— Арэрато! — подобострастно простонала медсестра, внезапно утратив всю свою холодность, и скорчила такую рожу, что я на секундочку подумала, что она намеревается упасть ниц и оросить кожаные ботинки бога своими слюнями. Нет, он, несомненно, красавчик, никто не спорит, но не стоит всё-таки забывать о чувстве собственного достоинства и женской гордости.

— О, милая, — тот, который Арэрато — интересно, это его в честь горы назвали? Никогда раньше не встречала такого имени — покровительственно улыбнулся, а сестричка порозовела вся и задышала тяжело, будто он её, как минимум, страстно прижал к груди, а как максимум… так, стоп! О максимуме сейчас не время думать, тем более, что человек-гора продолжил:

— Ну, какие между старыми друзьями ары, Гримхильда?