Страница 65 из 82
— Что конкретно тебе интересно? — медленно произносит Генрих, размышляя о том, стоит ли ему вообще вести эту беседу или сразу лечь спать, тем более что отоспаться бы не помешало, прошлая ночь чем не могла похвастаться, так это количеством сна.
— Зачем вы это едите, безвкусная же дрянь, — бес кивает на надкусанный Генрихом хлебец.
— Зато не обостряюсь, — Генрих пожимает плечами.
— А разве вы боитесь, что вас поймают? — с удивленной рожей уточняет парень. Он-то, видимо, помнит боевую форму Генриха.
— Даже со мной можно справиться, тем более что в лондонском конфедерате больше всего Орудий, — Генрих не добавляет, что вообще-то однажды с ним уже справились.
Рожи у соседей аж потрясенные. Вроде как, если исчадие ада боится поимки, то что делать им.
Хотя из них какие-то серьезные меры грозят только девчонке, она уже нахватала слишком много, уже наверняка зачаровывала смертных парней гипнозом.
— Вы хотите на Поля, ребята, — вкрадчиво уточняет Генрих, чуть покачиваясь вперед. А дальше — его несет. Ему, разумеется, повезло, что его собеседниками выступают молодые да зеленые, еще такие неопытные в их промысле демоны, практически демонята. Кто-то более зрелый нашел бы, что возразить, как поспорить, да и попросту уклонился бы от скользкой темы.
«А что Поля? Все там будем, рано или поздно, пускай поймают сначала»
Нет, эти явно боятся ареста, их смелости и отваги хватает только на воровство еды, да на редкие нападения на сборщиков душ.
Болтать легко. Легко говорить о паршивости распятия. В это время думать больше ни о чем не хочется, не получается. Генрих удовлетворяется разинутыми ртами слушателей, их потрясенными лицами, когда в ответ на «откуда ты все это знаешь» он демонстрирует клеймо грешника.
Вопросов становится больше. Как распяли? Сколько был распят? Как освободили? Как сбежал? Почему сбежал? От многих ответов приходится уклоняться, потому что по-прежнему сложно думать об Агате — в груди начинает копошиться болезненная горечь, но как уклонить от разговоров о человеке и ставшем причиной амнистии — Генрих не знает. Приходится расписывать общими словами. Зачем он все это рассказывает кому попало, Генрих плохо понимает, возможно, ему просто надо с кем-то поговорить, возможно, попросту так он пытается увернуться от подступающей с тыла тоске, но в общем и целом — он удовлетворен оказанным эффектом. Кажется, подобными вещами он должен был заниматься в штрафном отделе, но так до этого дело и не дошло.
— Но получается, ты держишься, да? — с любопытством спрашивает Майк, тот самый бес, который прошлой ночью смог свалить с места драки с Генрихом.
— Условно. Пока — да, — Генрих пожимает плечами, — очень не хочу загадывать на будущее, но я работаю над этим.
— А как? — с лихорадочно блестящими глазами уточняет Майк. Генрих запоздало вспоминает, что вообще-то думал поспать. Обводит взглядом собеседников, которые почему-то ну никаким образом не желают обвинять его в несении чуши, противоестественной демонической природе, и понимает — нет, сегодня выспаться, кажется, тоже не судьба.
Осколки (4)
Чтобы разжечь в отравленной душе свет, нужно искренне желать ей исцеления. Как и любая эмоция, сопереживание вытягивает силы. Сопереживание, обращенное в инструмент Орудия Небес, тянет силы в семь раз быстрее, чем простая эмоция. Будто вынимают из души, обращенной к Небесам, все её силы, зато стеклянный шар, сжатый в мерзнущих ладонях, наливается сиянием. Медленно, верно, но наливается.
Когда у Агаты начинает кружиться голова — она прерывается. Выдыхает, открывает глаза, встает с колен на ноги, заставляет кожу перестать светиться. Опускает стеклянный шар с душой на его место на полке. Обидно, конечно, что не получилось разжечь эту душу до конца, но за сегодняшний день это все-таки уже третья душа. Кхатон говорил — ничего страшного, если душа разгорится не сегодня. Вроде как отравлено на несколько лет, один день погоды не сделает.
— Агата, вы в порядке? — чего не отнять у Лазарета, так это того, что здесь не скрипит ни одна дверь, поэтому Кхатона, тихонько заглянувшего в комнату, Агата слышит только, когда он заговаривает.
— Да, да, — Агата качает гудящей головой, — я закончила на сегодня.
— Не переутомляйтесь, — Кхатон вглядывается в её лицо, пытаясь увидеть в нем признаки слабости.
— Мистер Пейтон сказал, это поможет усилить силу моего сияния, — устало отзывается Агата и выходит в коридор.
Практика. Артур требовал, чтобы Агата практиковалась. Ежедневно. Постоянно. И отчитывалась в динамике через день. Было чрезвычайно необходимо, чтобы её дар окреп, чтобы её свет мог и защитить её, и пригодиться на службе Небес.
— Кто спорит, но ваши обмороки нам совсем ни к чему, — мягко улыбается Кхатон, — нет, я правда очень благодарен, что вы вызвались, Агата, даже две воссиявшие души за день — это уже замечательно.
Вызвалась… Она не знала, чем себя занять, где спрятаться от пустого, пронизывающего взгляда Джона всякий раз, когда он выходил на смену именно как экзорцист для группы под попечительством Агаты. А он по-прежнему выходил, пусть даже от этой группы и осталась одна Анна. Нет, больше он не огрызался, после того как Агата заставила Анну рассказать про возможности суккубов, которые им дает гипноз вкупе с отравлением, Джон больше ни разу не выказал Агате своего раздражения, ни словом, ни взглядом, ни жестом. Он вообще больше на неё не глядел, за эти две недели максимумом их общения был обмен приветствиями по утрам. И всякий раз, когда Агата смела коснуться взглядом его лица, казалось, что пустота пожирает Джона заживо.
Агата приходит в штрафной отдел под конец смены — проверить статистику Анны и Генри, потому что не дай бог завтра на неё снова налетит Анджела с жалобами, что Хартман, мол, вновь налетел на банду демонов и оставил Анджеле слишком много работы. Придется тыкать в лицо положительной динамикой — удивительной положительной динамикой, которая почему-то имеет место быть.
Артур запретил Агате искать Генри. Артур вообще потребовал, чтобы Агата из Чистилища не высовывалась и не спешила рассказывать Генри про побочное действие отравления. Мол, когда придет время, если ситуация не изменится, Артур расскажет Генри сам, сам вернет его к работе, но сейчас — сейчас все должно было оставаться как есть.
Он был там — в смертном мире — уже вторую неделю, и каждую секунду там он забывал её сильнее. Там перед глазами суккубы и смертные, всех мастей, и, в отличие от Агаты, к ним у Генри претензий нет. Сколько времени нужно ждать? Месяц? Два? Скоро необходимость хоть каких-то объяснениях отпадет. Он просто выбросит её из головы навсегда, забудет как горький неприятный сон.
Нет. Не думать о Генри. Слишком больно впиваются в душу осколки произошедшего, слишком глубоко. Она — Орудие Небес. Член Триумвирата. Она должна думать не о своих суетных чувствах, а о благе для самого Генри. А ему будет лучше там, отдельно от неё, там, где он держится, добивается положительной динамики по кредиту — и все это без её помощи. Она ему не нужна. Она препятствует его развитию. Эти мысли следует убрать. Подальше. Поглубже. Именно из-за них особенно больно, невыносимо трудно дышать. Слишком одиноко, слишком… Давно не было так.
Рон приветственно улыбается Агате, значит, сегодня смена прошла спокойно, и Анна не довела своим кокетством до ручки ни одного работника.
— Привет, — безмятежно улыбается Анна, когда Агата появляется в дверях. Ей явно наскучило высчитывать очередной кредитный итог, поэтому она чертовски рада поболтать.
— А где… — Агата оборачивается. Нет, Джона и вправду нет. Положение папок на его столе переменилось, значит, он был.
— Ушел, с час назад, — пожимает плечами Анна, — что, я считаю, не удивительно, потому что вы уже вторую неделю морозитесь.
— Не морозимся, — тихо бурчит Агата и пытается не смотреть сквозь бумагу, взятую со стола. Ушел. По-прежнему избегает. Ей-богу, если ей придется отмаливать Винсента второй раз — то это будет чертовски сложно сделать. Одним лишь легким телодвижением он разрушил отношения сразу с двумя ключевыми людьми в её жизни.