Страница 58 из 82
— Это всего лишь портрет, чего так психовать? — Винсент поднимает глаза на Агату. — Или что, что-то поменялось, и ты вдруг резко перестала быть на редкость смазливой девицей?
Это был комплимент. Грубый, но комплимент. Вот теперь запасы терпения кончаются.
— Карандаш можешь не возвращать, — Агата встает из-за стола, но Винсент ловит её за запястье. Быстрый. Черт его возьми.
— Мне начать считать? — Агата щурится.
— Просто сядь, — спокойно предлагает Винсент. Агата качает головой. Сейчас её уже не обманешь спокойствием. Приручение обычно начинается с подобных вещей. Сначала тебе так предлагают нормальные вещи, чуть позже граница нормальности смазывается, а нормальный тон остается.
— Коллинз, ты как-то совсем идиотично себя ведешь, — тщательно проговаривая каждое слово, пропуская его через себя для большей убедительности, говорит Агата. — Даже если Генри сейчас с другой, то знаешь, Винсент, ты самый распоследний вариант, который я вообще рассмотрю в качестве своего любовника.
— Никто же не предлагает повторять то, что тогда было, — нехотя возражает Винсент, — я же могу по-другому, правда.
— Ни как тогда, ни по-другому я с тобой спать не буду, Коллинз. — повторяет Агата. — И мне не нужна защита Генри, чтобы послать тебя к черту. Меня трясет от одной лишь твоей физиономии, я должна ежесекундно помнить, что все вы равны перед Небесами.
— Все равны, а он равнее? — ядовито ухмыляется Коллинз.
— Это уже мое дело, — Агата резко тянет к себе руку, пытаясь высвободить запястье. Суккуб не только не выпускает её из своей хватки, но и быстрым плавным движением вскакивает на ноги и пальцами впивается в её подбородок, заставляя встретиться с ним глазами.
— А теперь замри, крошка, — звучит его голос в подсознании. Кажется, что Агата падает куда-то в темноту, растворяется, тает, истончается. И лучше бы она потеряла его чуть раньше, может, тогда не врезался бы в память омерзительный момент, когда язык Винсента скользит по её губам.
Затмение (3)
Проводив Агату до общежития, Джон продержался ровно столько, сколько было необходимо, чтобы дойти до своей постели и упасть в неё вниз лицом. Одежду он с себя стягивал, уже уткнувшись носом в подушку и практически провалившись в дремоту.
Нужно бы иногда вспоминать о том, что работа никогда не заканчивается. Нужно завязывать с привычкой не спать по трое суток. К третьему утру окружающий мир становится похож на мультфильм — такой весь из себя нереальный, кажется, протяни вперед пальцы и поймешь, что снующие вокруг тебя люди — всего лишь плоские картинки на белом экране.
Нет, распятие Джули Эберт сложно не запомнить. Джон впервые оказывается свидетелем того, как Агата молится за демона, и честно говоря — это оказывается настолько вдохновляющее зрелище, что даже молчаливый Кхатон изводил Агату вопросами битый час, пока Артур оформлял для Джули документы. Потом Агате и Джону удалось сбежать.
Сон накрывает Джона тяжелым, темным крылом. Когда хватает силы проснуться, в комнате уже кромешная темень. Вряд ли он проспал пару часов — слишком бодро себя чувствует. Значит — примерно сутки. Некоторое время Джон пытается сообразить, почему вообще проснулся, а затем слышит стук со стороны внешней двери.
Кто вообще может прийти к нему посреди ночи? Артур или Анджела? Нет, они не приходят сами, у них для срочных вызовов есть знаки. Джон торопливо одевается, открывает дверь уже практически застегнув рубашку до горла.
Агата бросается к нему, торопливо всхлипывая, вцепляется в рубашку. От её волос пахнет холодным ночным воздухом. Сказать, что это неожиданный визит — ничего не сказать.
— Рози, — оглушенно выдыхает Джон, опуская ладони на её спину. Девушка напугана, дрожит, плечи трясутся. — Что-то случилось? — Агата вцепляется в него еще крепче, будто боясь отвечать. Если бы еще мир не вспыхивал в пламени от горизонта до горизонта, всякий раз, когда она это делает. Если бы еще было легко держать свои руки выше «ватерлинии» талии. Чертовски сложно не быть Хартманом, не срываться в пропасть чувств, когда рядом именно тот человек, который только и имеет значение. С ней рядом и дышать-то спокойно сложно.
— Рассказывай, — осторожно требует Джон, когда всхлипы становятся чуточку тише. Касается раскрытой ладонью кудрявого затылка, успокаивающе гладит Агату по волосам.
Агата затихает, втягивает воздух.
— Коллинз, — через силу произносит она. Джон прикрывает глаза. Черт. Вот ведь. Вот ведь повезло отмолить именно этого суккуба.
— Что он сделал? — тихо спрашивает Джон Миллер, пытаясь напомнить себе, что он вроде бы архангел, Орудие Небес, и методы кровавых расправ ему обдумывать не должно. Обычно этот метод срабатывает. Ну, когда Агата не прибегает к нему в слезах. Не так уж часто она вообще прибегает к нему в такие моменты.
— Я только с Лазарета, — Агата отстраняется, ежится, будто спохватившись, что пресекла какие-то границы.
— Отравил? — в душе холодеет. Бессмертные души часто оказываются отравлены демоническим ядом, тот же Джон уже даже не один раз оказывался в Лазарете, где его душе вновь придавали форму. И честно говоря, это были неприятные воспоминания. Это было не просто забвение. Отравленная душа будто оказывалась в плену своих худших кошмаров, отразившихся в очень кривом зеркале.
— Господи, — Агата обхватывает себя за плечи, — как же мерзко это все.
Джон пытается не представлять, что могло одолевать в кошмарах её. К сожалению, именно это он представляет особенно ярко — слишком уж много о ней знает. Она похожа на маленького напуганного птенца, и смотреть на неё сейчас и не чувствовать нежного сочувствия невозможно. Джон притягивает Агату к себе, пытаясь спрятать в своих руках от страхов.
Пальцы девушки нервно скользят по его рубашке. Кажется, страхи на краткий миг отхлынули, но настроение Агаты выравниваться не торопится.
— Я тебя разбудила? — тихо спрашивает она, и Джон фыркает.
— Ты еще извинись за это, — со всей иронией, что сейчас наскреблась по сусекам, замечает он, — давай, вслух — прости Джонни, что приперлась порыдать тебе в рубашку, тебе это было невыносимо сложно.
— А может, и вправду сложно, — Агата опускает взгляд. Джон осторожно скользит пальцами по её подбородку. Он любит смотреть в её глаза. Такие светлые, ясные, яркие.
— Хорош бы я был в таком случае, — шепчет Джон. Ему хочется спохватиться, хочется чуть ослабить объятия, но… но нет. На самом деле, не так уж и хочется. Агата замирает, как напуганный зверек, не отводя от него взгляда. Нет. Нет-нет.
Джон и сам понимает, что не удержится. Нужно — ведь черт возьми, это совершенно не по-дружески, это так неуместно сейчас, когда она напугана, только-только отошла после нападения суккуба, но…
Но он смотрит в её глаза, прижимает к себе и понимает, что еще секунда, и он уже не сможет отступить. Дает себе последние секунды спохватиться, опомниться. Три последних удара сердца до падения.
Раз.
Два…
Агата целует его сама, и это самое оглушительное событие в жизни Джона за последние несколько лет. Все, что он сдерживал столько времени, откладывал на потом, отодвигал в темный уголок души, сейчас скручивается в груди, поднимается в ураган.
Мир начинает измеряться лишь секундами соприкосновения губ, и в каждое новое мгновение дышать и не задыхаться становится все тяжелей. Что это? Затмение? Она напугана настолько, что готова на все, лишь бы забыться? Нет. Нет. Не она. Она не такая. Она куда сильнее, чем может показаться.
Опомниться? Нужно опомниться? Нужно? Сейчас? Джон замирает на краткий миг, замечая лишь, как мало времени ему понадобилось, чтобы уложить Агату на сбитое одеяло, накрыть её собственным тяжелым телом. Нет, никуда не делся душевный повеса Джона Миллера. Никуда. И ему нужно столь немногое, чтобы дать о себе знать. Единственное, что сейчас кажется играет против Джона — светоч, и Джон гасит его, укутывая и себя, и Агату в темноту. Ему не обязателен свет. Он и так знает, что она восхитительно хороша.