Страница 36 из 82
— Ох, какой же ты упертый, — вздыхает Анна и соскальзывает со стола. Чтобы приземлиться бедром Генриху на колено.
— Ну что ты, неужели откажешь девушке? Неужели не хочешь сбросить напряжение? — ладошки суккубы поглаживают Генриха по плечам, по бицепсам. От тела Анны так и несет жаром, да и пахнет она чем-то сладким, и когда только успела за благовониями сбегать. Губы её вдруг оказались у самого лица Генриха, опаляя его теплым дыханием. Ну мертвый же на такое не среагирует. Когда Генрих подхватывает её на руки и встает, девушка восторженно взвизгивает, крепче вцепляется в его плечи. Генрих шагает к свободному столу, опускает на него Анну, касается гладких волос на затылке… А потом сгребает волосы в горсть, заставляя девушку снова взвизгнуть — теперь уже от боли.
— Меня шлюхи не интересуют в принципе, — выдыхает Генрих прямо ей в губы, а затем отшатывается, брезгливо встряхивая ладони.
Анна, кажется, даже не обижается — хотя и чего обижаться на правду-то. Суккубы промышляют именно соблазнением.
— Да ладно, — хихикнула она, — ну ты же просто альфа в этой стае амнистированных придурков, я же могла попробовать, да?
— Скажи спасибо, что никто не пришел, — Генрих выразительно улыбается, — не дай бог, ты дала бы повод подумать, что я в тебе заинтересован…
— Ладно, ладно, спасибо, — весело отзывается Анна, — ну правда же, не злись.
— Делом займись, — Генрих раскрывает таки дело Мартина Райта, пытаясь вспомнить, на какой странице закончил. Пересчитывать не хотелось совершенно.
— Скучно.
— Весело по Лондону от патрулей носиться.
— Весело было бы перепихнуться, пока никто не видит, — вздыхает Анна, а Генрих закатывает глаза, от того насколько у суккубов все зациклено в мозгах именно на этом. Хотя… Утром у него тоже мелькали такие мысли. Когда дверь открывается, он очень хочет увидеть Агату, но видит снова Миллера.
— У тебя работа кончилась? — с ехидцей интересуется Генрих, впрочем, Миллер выглядит встревоженным. И рожа бледноватая, и пальцы беспокойно мечутся.
— Не вернулась еще? — риторически спрашивает Миллер и вопреки желанию Генриха не уходит. Остается. Даже не садится — меряет шагами кабинет.
— Бесишь, — отстраненно замечает Генрих, которому запах Миллера и так-то слишком искусителен, так еще и все это нервное мельтешение…
— Я просто хочу убедиться, что с ней все в норме, — огрызается Джон, — имею право.
— Ты передо мной оправдываешься? — Генрих даже отрывается от папки, хотя смотреть в рожу Миллера ему вовсе не хочется. Вообще бы её не видел. Но в честь такого случая не грех и посмотреть.
Миллер пыхтит, одаряет его недовольным взглядом.
— Что происходит? — почему-то сейчас кажется, что соперник ответит, возможно, потому что его смятение чувствуется сильнее, чем час назад в столовой.
— Небеса её проверяют, — устало отзывается Джон, — сталкивают её с собой. С ключом от её греха.
— Каким образом? — недоуменно уточняет Генрих.
— Вчера по моей молитве был амнистирован человек, которого она знает, — Джон вновь тяжело опирается на стол, шумно дышит. Его тревогой веет издалека.
— И?..
— И я не уверен, что этот демон вообще себя сможет взять под контроль! — рявкнул Джон. — Его отмаливают вторые сутки, и он все еще нападает на стражей всякий раз, когда приходит в себя. А она должна будет встретиться с ним. Одна!
— Почему? — первым порывом Генриха было вскочить и броситься куда-нибудь. Туда. Где она. И попытаться её спасти. Оттащить от неё опасную тварь.
— Так нужно, — Джон это практически выстонал, впиваясь пальцами в волосы, — Небеса не дают привилегий просто так.
— Почему он её ключ? — от Миллера несет сомнениями и тревогой, кажется, его разрывает на две части между чувством долга и волнением за друга. Хотя нет, Генрих не самообманывается. Джон не считает Агату просто своим другом.
— Я толком не знаю. Знаю лишь то, что она его убила…
Убила? Генрих пытается представить Агату, которая убивает человека, и пазл в его голове не складывается. Что такого мог сделать отмоленный Миллером парень, чтобы такой миролюбивый человек, как Агата, отважился на убийство. И только ли на убийство? Генрих вообще предполагал, что она отрабатывает долг за другое — уж больно немногозначным был посмертный шрам на её запястье.
Взгляд сфокусировался на личных делах, cложенных стопкой на столе Агаты. На папке с фамилией «Винсент Коллинз». Любопытство это же не грех, правда?
— Эй, тебе же не разрешено, — протестует Миллер, когда Генрих вытаскивает личное дело суккуба из стопки.
— Тебе тоже было многое не разрешено, тебе это не мешало, — бурчит Генрих под нос, — неплохо бы знать, насколько там все плохо, не находишь?
— Мы все равно не должны вмешиваться, — качает головой Миллер.
— Ты не должен вмешиваться, — поправляет Генрих, — а я за собой таких обязательств не помню.
Воля Небес (3)
Ветер сушит слезы, выхолаживает душу. За плечами — тяжесть крыльев, над головой солнце смертного мира, которое уже стало чужим.
A.W.
Отец не хотел, чтобы на её могильном камне стояла его фамилия, поэтому выбили только инициалы. Позже он об этом пожалел, но менять уже ничего не стали, впрочем, Агата не была в претензии. У отца были большие проблемы из-за неё, мать настояла на том, чтобы покинуть родовое гнездо, слишком многое там напоминало об Агате, сам отец много потерял в сане и в данный момент возглавлял монастырь на лондонской окраине.
Их семью обычно хоронили не тут, в семейном склепе, но Агата по особым обстоятельствам подобной чести удостоена не была. Мать добилась, чтобы её прах все-таки был захоронен — тут, на окраинном дешёвом кладбище, под простым гипсовым крестом, с двумя инициалами над датой. Скоро закончатся десять лет аренды участка, возможно, после этого прах все-таки перенесут. Хотя Агате это уже и неважно. Она примет любое решение свой семьи.
В вырезанных буквах виднеются следы желтой краски. Значит, миссис Коллинз уже наведалась в этом месяце. Так же как и Ханни — потому что краска смыта, а у самого креста лежит сухая увядшая роза. Жаль. Агате сейчас очень хочется увидеть сестру или мать. Ханни так выросла, так сложно в ней было узнавать ту растрепанную шаловливую девчонку, которая воровала у Агаты конфеты.
Но нет, на кладбище тихо, и внутренний голос становится хорошо слышно, здесь, в пустой ветреной пустоте.
«Тебе что, по-прежнему девятнадцать?»
У души нет возраста, в Чистилище она не стареет, внешне оставаясь где-то в промежутке между зрелостью и юностью, каждый для себя сам решает насколько. Она, кажется, не повзрослела вовсе. Агата редко когда покидает пределы кладбища. Она вообще редко посещает смертный мир, не хватает духу долго быть здесь, гулять по улицам, смотреть на людей — так делают многие, устающие от однообразия Чистилищных будней. Нет, Агата не хочет лишний раз резать по больному, смотреть на людей, торопящихся, куда-то бегущих, живущих. Без неё. Мир не остановился, когда она умерла. Мир даже не заметил. Она стала одной из миллиардов пылинок, упавших на дно песочных часов.
Никто и не вспомнит её сейчас, ну кроме, может, пары человек.
Хотя нет, помнит и третий человек — миссис Коллинз посещает её могилу с завидной регулярностью.
Впрочем, на неё Агата не таит зла. Миссис Коллинз действует в своем праве. Все-таки по вине Агаты двое детей Винсента остались без отца. И боль, чужая боль до сих пор служит Агате единственным напоминанием того, что она, возможно, совершила нечто действительно предосудительное.
Отец всегда воспитывал Агату с Ханной очень строго, да и что можно было взять с протестантского священника высокого сана. Нет, их с Ханной воспитание обходилось без особых порок и разной дикости, что частенько встречается в религиозных семьях. Хотя конечно, без воспитательной линейки дело не обходилось в их семье, но это Агата особо за ужас не считала. Если уж говорить о том, что считала Агата — то в ее воспитании родители совершенно зря не прибегали к розгам. Возможно, если бы их было больше, Агата бы в итоге не совершила ничего из того, что совершила…