Страница 6 из 31
Отец переехал в Пермь в 1921 году, а мы все переселились туда в 1923-м. Два года отец прожил в Перми без семьи, приезжая время от времени к нам в Петроград. Почти сразу же по приезде в Пермь он заболел сыпным тифом. Болезнь вспыхнула внезапно, во время экскурсии в Кунгурскую ледяную пещеру. Его оттуда буквально на своих плечах вынес его друг, доктор Владимир Григорьевич Вайнштейн, бывший тогда ассистентом профессора Ансерова в университете. Именно болезнь отца ускорила переезд всей семьи в Пермь.
На Заимке, в большой и благоустроенной квартире, мы прожили четыре года. В конце этого периода мне исполнилось 12 лет, и я хорошо помню многое из нашей жизни в Перми. Работа в этом городе оставила у отца самые светлые воспоминания. Среди сотрудников университета были его близкие друзья: заведующий кафедрой зоологии Д. М. Федотов, профессор В. Н. Беклемишев, П. Г. Светлов, А. О. Таусон, а также А. А. Заварзин, А. Г. Генкель, В. К. Шмидт, Д. А. Сабинин, Ф. М. Лазарев, Ю. А. Орлов, А. М. Сырцов, А. П. Дьяконов, Б. Ф. Вериго, – почти все они уже ушли в вечность.
Отец занимал должность доцента кафедры зоологии. Объем его преподавательской деятельности был весьма обширен, он вел разные курсы, основным из которых была общая биология. Читал он введение в эволюционную теорию, биометрию, генетику, зоопсихологию, специальный курс эволюционной теории для студентов четвертого курса. Кроме того, были курсы зоологии позвоночных, зоогеографии, истории биологии и, наконец, в последние годы пребывания в Перми – учение о сельскохозяйственных вредителях.
Этот последний курс, а также проводимые отцом практические занятия, побудили его вернуться к энтомологии и заинтересоваться прикладными проблемами. Продумывание лекций по генетике привело отца к «совершенно иному пониманию природы наследственных факторов» по сравнению с обычным; оно изложено в его работе «О природе наследственных факторов» (1925) (10). Отец считал эту свою работу наиболее крупной из всех теоретических работ.
В тесной связи с педагогической работой находилась и научная работа отца. В Перми он закончил три небольших труда по кольчатым червям (6, 7, 8) и начал печатать свои первые труды по биометрии и общей биологии, подготовленные еще в Крыму. Три из них – «О критерии изменчивости организмов», «О форме естественной системы организмов» и «О природе наследственных факторов», были доложены на 1-м Всесоюзном Съезде зоологов, анатомов и гистологов в Петрограде в 1922 году. Последняя работа вызвала острую дискуссию; против нее выступали Ю. А. Филипченко и особенно Н. К. Кольцов, которые защищали общепринятые тогда взгляды. Кольцов даже выразился так: «Я Вас не понимаю и не желаю понимать!» Отец об этом часто вспоминал – его потрясло тогда «нежелание понимать» в устах ученого. Л. С. Берг заметил тогда отцу: «Запишите эти слова! Придет время, когда их можно будет вспомнить, как пример непонимания нового».
Тогда же в «Известиях Пермского университета» была опубликована статья «Понятие эволюции и кризис эволюционизма» (9).
Отец был действительным членом Биологического научно-исследовательского института при Пермском университете, а один год исполнял обязанности заведующего Биостанцией в Нижней Курье на Каме. В воспоминаниях отца Биологическому институту и его первому директору, профессору Алексею Алексеевичу Заварзину, отведено особое место.
Главными деятелями института были профессора и преподаватели Пермского университета, уже упомянутые мной. Деятельность института «во многих отношениях была своеобразна и замечательна» писал отец в «Воспоминаниях о Пермском университете» (1955). Особенностью того времени был опыт перехода к новым формам организации всех отраслей хозяйства и науки, и этим во многом определялась работа в университете. Вопросы публикации трудов, обмен с иностранными учеными, оплата сотрудников университета – все требовало большого труда, энергии и часто дипломатии. Надо было в центре утверждать фонды расходов на развитие института, уметь доказывать, убеждать… Между университетами, Пермским и Свердловским, шла конкуренция, не исключена была опасность закрытия университета в Перми. По-видимому, лишь после приезда комиссии во главе с А. В. Луначарским и ознакомления его самого с деятельностью университета и Биологического института эта опасность исчезла.
Биологический институт сумел заинтересовать своей работой научные центры всех частей света: Линнеевское общество в Лондоне, Биологическую станцию на Гельголанде, Зоологическую станцию в Неаполе, академии Наук Швеции, Пруссии, Баварии, Австрии, Голландии, Королевское общество в Эдинбурге, научные общества в Мексике, Аргентине, Бразилии, Уругвае, Колумбии, Чили, Японии, Иране, Индии, Египте, Алжире и в Южно-Африканском Союзе, в Австралии и Новой Зеландии.
Во многих семьях работников университета в те времена дети – в том числе и мои братья – собирали коллекции почтовых марок. Мне кажется, что братья были только номинальными коллекционерами, а отец сам увлекся этим делом и страшно ликовал, принося домой марки экзотического вида и необыкновенной редкости. Когда стал подрастать мой младший сын (это было уже в конце пятидесятых годов), мой отец стал и его поощрять в коллекционировании марок и не раз присылал ему пакетики иностранных марок (заграничная корреспонденция отца всегда было обширна, расширяясь или сужаясь в зависимости от обстоятельств).
Уехавшего из Перми Заварзина сменил на посту директора Б. Ф. Вериго, а после его смерти – В. К. Шмидт. Хозяйственная деятельность, особенно финансовая – в силу неопределенности доходов – была очень трудной. Однако атмосфера товарищества и взаимного доверия определяла успех начинаний. В воспоминаниях отца университетскому товариществу посвящены целые страницы. Основная мысль сводится к тому, что «университетский дух» возникает именно в провинциальных университетах в силу малочисленности сотрудников, особенностей замкнутой среды. В этом отношении отец, сравнивая Петербургский (Петроградский) университет с университетами Таврическим и Пермским, безоговорочно отдавал предпочтение последним.
По впечатлениям моего детства, такой интересной товарищеской среды, такого тесного интеллектуального общения между людьми разных характеров, возрастов, специальностей, как в Перми, мне больше не доводилось встречать. Самые яркие мысли, самая горячая полемика с изысканной аргументацией просвещенных умов – все это было «климатом» (как теперь говорят…) нашего детского вхождения в жизнь. Мы, дети, были, конечно, изолированы в своих комнатах, но многие из папиных коллег любили поговорить с нами, осторожно и неназойливо просвещая и обучая. Разумеется, нам всегда было интересно послушать, что говорят «большие» и как они говорят. А говорить там умели… часто, то что говорилось, было для детей совершенно непонятно, но, тем не менее, казалось чрезвычайно увлекательным.
Все работавшие в Пермском университете разделялись на две части (два «общества»): одну из них составляли жившие на Заимке, другие – в городе. Заимковцы отличались большей сплоченностью, которая сохранилась и потом, на всю жизнь, даже после того, как все разъехались. Судьбы у всех оказались разными; однако ни жизнь в разных городах, ни работа в разных областях, ни разные уровни карьеры и успеха не помешали заимковцам помнить друг о друге и интересоваться друг другом. (Не так давно большой друг нашей семьи, профессор хирург В. Г. Вайнштейн сказал мне, что он до сих пор «остается заимковским всеобщим доктором».)
Многие из тех, кто жил и работал в Перми в двадцатых годах, заслуживают большего внимания как личности, не говоря уж об их научной ценности. Общество, которое собиралось в разных домах, было ярким и разнообразным. Бурные споры, часто вспыхивающие за столом, были, в сущности, образцом «состязающихся умов». Споров было очень много. Полемика шла горячо и неистово, аргументы же приводились на самом высоком уровне во всех областях культуры и развития мысли.
Жизнь на рубеже новой эпохи была очень сложна. Того, что называют «обеспеченностью», в нашем обществе не было. Правда, все жили в хороших и больших квартирах, у всех почти были домработницы, дети (некоторые сверх школьных занятий) частным образом учились общеобразовательным предметам, особенно иностранным языкам, но у всех было мало денег, заработки были весьма скромные. Одежда у большинства оставалась с дореволюционных времен; крупных приобретений никто не делал, не мог делать и никакого интереса к этому не проявлялось.