Страница 30 из 31
Если образ Лантенака был надуман Гюго, то так же надуман был и его поступок. Ведь если бы даже было все так, как написано в романе, и Лантенак, видя горе матери, решил спасти детей, не было бы никакой необходимости в самопожертвовании: он просто передал бы ключи от железной двери матери и та, конечно, выполнила бы все это дело не хуже его, старика. Это все для романтики. Но поставим вопрос прямо: правильно ли поступил Говэн, выпустив после такого поступка старика, зная, что ранее пощаженные им шуаны сделались потом главарями банд? Мы знаем аналогичные случаи и из нашей революции: генерала Краснова выпустили на честное слово, а он потом возглавил контрреволюцию на юге.
Действительно, главным доводом в пользу революционного террора является вероломство контрреволюционеров, которые часто считают, что они должны твердо соблюдать слово в отношении «своих», но по отношению мятежников, пошедших против законного монарха, правила чести не приложимы. Взаимная жестокость и вероломство все усиливается, что и приводит к обычной ожесточенности гражданских войн. И, как всегда, понятие «двух лагерей» даже в это время не сохраняется строго. И у нас, кроме белых и красных, были «зеленые» махновцы и проч., имевшие прочную базу в крестьянстве, которое страдало и от белых, и от красных. Вандея ведь только возглавлялась аристократами, массу же составляло крестьянство, называвшее буржуазию «брюхатым» и ненавидевшее буржуазию, представителей города, больше, чем своих местных аристократов. Можно ли поэтому возлагать всю ответственность за Вандею на отдельных личностей, считать, что с их гибелью прекратилось бы кровопролитие и что, следовательно, выпуск на свободу Лантенака обозначает гибель массы людей. Конечно, нет: с гораздо большим правом можно сказать, что сохранение многих жизней было бы следствием убийства таких фигур как Марат, Робеспьер и Сен Жюст, фанатичных палачей революции.[52]
Для победы революции было бы всего лучше, если бы террора вовсе не существовало, но в определенные моменты истории террор бывает не организованным, а стихийным: сентябрьские убийства во Франции, махновщина в нашу гражданскую войну, истребление власовцев, попадавших в плен к нашим солдатам во Вторую мировую войну (вопреки запрещению убивать пленных). Организованный террор имеет по крайней мере три источника: 1) локализация и смягчение стихийного террора, с целью постепенной его ликвидации: такова, видимо, была мысль Дантона при организации Революционного Трибунала; 2) паника руководителей (у нас – расстрел заложников после покушения на убийство Ленина); 3) удобный метод расправиться со своими политическими соперниками. Несвоевременная попытка ликвидации террора путем убийства главы террористов (Шарлотта Кордэ) или попытки ликвидации системы террора (жирондисты) часто кончается гибелью без всякой пользы для дела, но честь и слава тем, кто пытается ликвидировать систему ужаса. Даже если бы Лантенак был подлинно тем чудовищем, которым он изображен у Гюго, поступок Говэна следует одобрить. Если Лантенак оставался чудовищем, так он был бы не способен на такое самопожертвование; а если оказался способен, значит он перестал уже быть тем чудовищем, каким был до этого. И какое впечатление могло бы то или иное решение произвести на крестьянские массы шуанов? Если бы Лантенак был казнен, они имели бы право сказать: «Воюют буржуи с аристократами, им дела нет до крестьянских детей, а видно, нашему-то маркизу жизнь наших ребят ближе, если он своей жизнью пожертвовал, чтобы спасти неизвестных ему и чуждых по классу ребят: бей буржуев, да здравствует король!»
Крупные успехи в деле борьбы с вандейским мятежом были достигнуты реальным прообразом Говэна, Гошем, и не вопреки его гуманности, а благодаря этой гуманности. И в нашей революции, мы знаем, ужасный и бессмысленный террор в Крыму (истребление пленных офицеров) не предотвратил кронштадтского мятежа. Подняли бунт, как известно, матросы, многие из которых принимали активное участие в революционном терроре. И прекращение мятежей в России произошло не благодаря ликвидации кронштадтского мятежа, а благодаря введению нэпа, давшего реальное смягчение внутренней напряженности. Система террора была восстановлена Сталиным, и мы знаем, с какими ужасными результатами – XX Съезд Коммунистической партии твердо установил, что террор ежовщины был абсолютно вредным и способствовал только ослаблению нашей обороноспособности (для беспартийных, в общем, это было ясно и до съезда партии), а если Россия все-таки выдержала, то тут не обойтись и без старого изречения Тютчева:
Сейчас, к счастью, террор прекратился, надо думать, навсегда. Может быть, даже наблюдается избыток «милосердия» в смысле призыва амнистировать всех прежних преступников. Это тоже крайность: надо соблюсти истинную середину между террором и полной маниловщиной, иначе вся наша культура зарастет буйными сорняками, как это уже случилось в биологии, философии, экономике, партийном аппарате и проч.
В свете современных событий великолепный роман В. Гюго является подлинным пророчеством.
Дополнение. Мне пришло в голову еще одно соображение, Аргумент, что выпущенные на свободу крупные деятели контрреволюции используют свою свободу для продолжения борьбы кажется неотразимым для оправдания суровости, но на самом деле это не так. Я не знаю, как дело было с Красновым, но могло быть так. Противник революции, захваченный в плен и выпущенный на честное слово (обещая прекратить борьбу), узнает, что произошли совершенно не обоснованные и нелепые акты террора: у нас после покушения на убийство Ленина прямая виновница покушения Каплан по непосредственному приказу Ленина была пощажена, а впавшие в панику руководители во главе с Дзержинским расстреляли ни в чем не повинных несколько сот заложников, «в порядке красного террора» как представителей класса. В числе расстрелянных был, например, выдающийся священник, философ Орнатский.
В этом случае, естественно, возникает дилемма: обязан ли человек соблюдать слово по отношению к правительству, истребляющему людей без всякой вины с их стороны? Совершенно та же дилемма возникает после крымского террора: офицеры, которым была торжественно объявлена амнистия, были поголовно истреблены, независимо от их виновности или невиновности в содеянных преступлениях. Основанием для лояльности после этих событий могло быть не моральное (бесспорное выполнение слова), а чисто рациональное.
Во всех этих случаях террор не предупреждает контрреволюционные выступления, а придает им моральное оправдание.
Ульяновск, 22 июня 1956 года
Идеология де Сент-Экзюпери
По книге «Carnets»[53]
I
1. Книга «Карне»
Книга «Карне» (записные книжки) Сент-Экзюпери возбудила много споров у почитателей покойного, так как в ней, как и в его незаконченном романе «Цитадель», содержатся высказывания, как будто симпатизирующие фашизму. Эти записи делались им для себя и содержат наиболее интимные его мысли.[54]
Чтение «Карне» оставляет глубокое впечатление. Я без колебания ставлю эту книгу рядом с «Мыслями» Паскаля[55]. Происхождение их одинаково: совокупность черновых заметок, собранных наследниками покойного. Из-за этого они местами трудно понятны, т. к. некоторые были сделаны наспех. Но в целом они дают достаточное представление о мировоззрении автора и обильнейшую пищу для размышлений. Заметки настолько разнообразны, что их трудно привести в достаточно стройную систему, что, однако, необходимо.
52
Оценка Любищевым тактики террора во Французской революции и критика им позиции марксистского комментатора образца 50-х годов справедливы. В 1991 году была переиздана на русском языке книга английского мыслителя и историка начала XIX века Томаса Карлейля, написанная еще в 1837 году – «Французская революция. История». (М.: Мысль, 1991). Историк В. Г. Сироткин в послесловии пишет, что во французской леворадикальной и марксистской историографии XX века долгое время «господствовали некритическое восприятие якобинской диктатуры и едва ли не культ Робеспьера, как обратная реакция на его забвение в официальной Франции… самое противоречивое и спорное во Французской революции – якобинский террор – было возведено в абсолют… Влияние идеологии и практики якобинцев на большевиков в 20-х – начале 30-х годов было огромным». Сироткин сообщает, что к 200-летию революции во Франции с помощью ЭВМ был произведен анализ жертв якобинского террора 1793–1794 годов. Оказалось, что «враги нации» дворяне составляли всего около 9 % погибших, остальные 91 % – рядовые участники революции, в их числе 28 % – крестьяне, 30 % – рабочие. Робеспьер и якобинцы, сами павшие в огне развязанного ими террора, рассматриваются ныне как доктринеры-фанатики, которые, как справедливо замечает Сироткин, готовы защищать чистоту доктрины путем отсечения чужих голов, да еще во имя личной диктатуры.
53
Antoine de Saint-Exupery, Carnets. Gallimard, 1953.
54
Книгу «Карне» Любищеву прислал из Москвы переводчик с французского Гораций Аркадьевич Велле (1909–1975), который с 1950 по 1955 жил в Ульяновске, куда Любищев переехал также в 1950 году и прожил до своей смерти в 1982 году. Судьба Г. А. Велле сложна и интересна. Он родился в Петербурге, в 1926 году вместе с матерью уезжает в Ригу, затем в Париж. В 1931 году он заканчивает в Париже Институт гражданских инженеров, затем посещает лекции факультета литературы парижского университета. В 1940 году Велле добровольцем уходит во французскую армию, учавствует в Сопротивлении. После войны посвящает себя литературе и переводам русской классики на французский язык. В январе 1949 года Велле возвращается в СССР и оказывается в Ульяновске (см. более подробно о Велле в книге председателя общества друзей Сент-Экзюпери Н. И. Яценко «Озаренные радугой». Ульяновск: Симбирская книга, 1993). В 1957 году в издательстве «Художественная литература» впервые на русском языке выходит повесть Сент-Экзюпери «Земля людей» в переводе Велле. В 1963 году в серии «ЖЗЛ» в его же переводе публикуется книга «Сент-Экзюпери» французского автора Марселя Мижо, которого Велле знал лично. Как пишет в предисловии М. Мижо, «…переводчик в постоянном контакте со мной полностью переработал книгу в хронологическом порядке, ввел все в исторический кадр и привлек немало добавочного и даже иногда никому еще не известного материала». В частности, в русском тексте добавлены обширные выписки из записных книжек Сент-Экзюпери, и как раз те заметки и мысли, которые цитирует Любищев в своем эссе. Велле регулярно посылал Любищеву и книги других французских авторов, среди них книгу Веркора «Люди и животные», книгу Тейяра де Шардена, а также книгу австрийского писателя Франца Верфеля «40 дней Муса Дага». Любищев сделал подробный анализ этих книг.
55
В 1960 году Любищев послал Г. А. Велле свой разбор «Записных книжек» Сент-Экзюпери, где он пишет о своем глубоком впечатлении и сравнивает их с «Мыслями» Паскаля. Возможно, что оценку Любищева Г. А. Велле перенес в русское дополненное издание книги Марселя Мижо: «Поэт, писатель, летчик, Сент-Экзюпери может с одинаковым успехом говорить и о биологии, физике, астрономии, социологии, психологии, психоанализе, творчестве изобретателя, музыке… Он не только беседует обо всем этом, но, как показывают его „Карне“ („Записные книжки“), опубликованные посмертно, напряженно размышляет на материале различных наук и искусств о прогрессе человеческого познания, о движении человечества. Чтение „Карне“ оставляет глубокое впечатление. Эта маленькая книжка достойна занять место в одном ряду с „Мыслями“ Паскаля» (М. Мижо. Сент-Экзюпери. М.: Молодая гвардия, 1965. С. 222).