Потерянные страницы

Но на этом все не закончилось. Поздно ночью почувствовали, что запах идет и из гардероба, где висели мундиры для парада. Когда поняли, что никак не удается избавиться от этого резкого запаха, стали искать, и наконец, обнаружили навоз и в кармане мундира Сахнова. За этим последовал новый всплеск негодования и потасовка. Кто-то сказал Сахнову: тебя именно тем и одарили, кто ты есть на самом деле. И снова пришло все начальство училища, все курсанты вышли в коридор. Уже надо было приложить немало усилий, чтобы вернуть нас на свои места. Все были настолько возбуждены, и всех настолько увлекло это зрелище что не подчинялись даже приказу. Горделивым корнетам, которые оканчивали училище, кто-то устроил «навозные» проводы, вернее, это сделал я.

Сахнов остался без мундира. Кто мог ему принести новый мундир к параду? Единственной надеждой оставался Марко Маркович, который должен был хоть как-то помочь ему с мундиром.

Наутро я приготовил ему новый подарок, но я не знал, как он оправдает себя. Во время дежурства в конюшне я видел, как ветеринар лечил лошадей. Он разбавлял две большие таблетки в воде и давал пить лошади, промывал ей желудок, потом два-три дня не выпускал лошадь из конюшни, чтобы она могла успокоиться. Когда я принял решение ответить своему «доброжелателю», я втихаря взял две такие таблетки, на всякий случай, тогда я и не знал, когда или для чего они мне понадобятся. Перед парадом, вечером, когда после репетиции мы привели лошадей в конюшню, я вышел оттуда позже всех. Перед каждой дверью стойла для лошадей обслуживающий персонал ставил ведро с водой. Лошадь Сахнова стояла в третьем ряду, параллельно нашему. В конюшне никого не было, вода же стояла перед дверью. Я подбежал, засыпал в воду заранее растертые в порошок таблетки и вернулся назад. Потомя догнал Сергея и остальных ребят и вместе с ними вернулся в казарму. Наутро его лошадь была не в настроении, она не подчинялась своему хозяину. Если бы сам хозяин был более внимательным, то он должен был заметить состояние лошади. Но как видно, ему было не до этого, так как Марко Маркович подбирал ему какой-то мундир, который все же отличался от мундиров, в которые была одета Царская сотня. Лошадь нервничала. Кто-то предложил Сахнову сменить ее, но он отказался, сказав, что на нетренированной лошади он, мол, на парад не выйдет. Его же лошадь не могла соблюдать ряд, брыкалась. Когда мы выстроились, впереди всех стояла Царская сотня, потом эскадрон, а за ними следовали мы, кадеты. После торжественного круга перед трибуной в центре выстраивалась Царская сотня, по бокам от нее– эскадрон, мы же заполняли ряд за ними. Когда оркестр заиграл марш, лошадь Сахнова стала брыкаться, ударив копытом в морду стоящей за ней лошади, которая встала на дыбы и сбросила курсанта на землю. Лошадь Сахнова тоже встала на дыбы, Сахнов повис, но остался на лошади, одна его нога осталась в стремени, а одной рукой он держался за седло. Странно, что он не свалился тут же. Его лошадь, прорвав ряд, разбросала всех вокруг и с брыканием вырвалась на плац. Она беспорядочно скакала, пытаясь сбросить всадника, еще чуть-чуть и Сахнов оказался бы на брусчатке. Это брыкание сопровождалось оркестровым маршем, криками, возгласами и смехом. На пустом плацу скакала лишь одна лошадь с повисшим на ней всадником. На трибуне для почётных гостей возникло замешательство: ведь такое невообразимое зрелище происходило на глазах Великого князя. В этом училище, такого наверно, никогда не случалось. После парада, когда все закончилось,в торжественной обстановке корнетам были переданы дипломы об окончании училища и нагрудные значки. Великий князь сам лично поздравил всех. После этого состоялся торжественный обед, на котором присутствовали и мы, кадеты. Я, конечно же, стоял с «карасями».

Я увидел, что к нам приближался Сахнов, Сергей немного напрягся, увидев его разгневанное лицо. Он приблизился ко мне, несколько секунд мы смотрели друг другу в глаза, все смотрели на нас, вокруг воцарилась тишина. В руках он держал запачканную белую перчатку, и я тут же догадался, что он собирается провести ритуал. Он попытался ударить меня перчаткой по лицу, но я опередил его и удержал его руку.

– Если хочешь что-нибудь сказать, можешь и без этого! – я не отпускал его руки и не сводил с него глаз.

Он растерялся. После того, как я отпустил его руку, он сказал:

– Пока тебе шестнадцать, и я не имею права требовать немедленного удовлетворения. Поэтому, когда тебе исполнится восемнадцать, ты должен удовлетворить мое требование. Я вызываютебя на дуэль!

– С удовольствием, – ответил я спокойно. Я как будто даже обрадовался этому и с воодушевлением добавил:

– Право выбора я оставляю за тобой.

Вокруг нас все стояли побледневшие.

– Добро! – сказал он, развернулся и ушел.

На второй день меня вызвал в свой кабинет Козин. По его глазам я понял, что он, что-то знает о случившемся. Он не произнесни одного слова, а только смотрел на меня. Сначала я не мог смотреть ему в глаза, с поникшей головой я стоял перед ним и ждал,пока он заговорит со мной. Через пять минут я поднял головуи посмотрел на него с удивлением, но он не изменился в лице.Некоторое время мы так и смотрели друг на друга, наверно онждал, что я сам заговорю с ним и признаюсь в чем-нибудь. Я чувствовал, что мне надо было выстоять, и я выстоял, лицо мое, наверно, выражало удивление и наивность. Никакого внутреннегожелания сдаваться в этой психологической борьбе у меня не было.Правда, тогда я ничего не понимал в психологии, скорее всего,моя внутренняя вера давала мне эту силу.С тех пор прошли годы, десятки лет, но эти десять минут и топочтение, которое у меня появилось к герою русско-турецкой войны, полковнику Козину, я не смогу забыть никогда. Он тожеуважал меня и считал своим лучшим курсантом. Я был ему признателен за то многое, что он сделал для меня. И сегодня я сохранил эту благодарность.

ИЗ ДНЕВНИКОВ ЮРИЯ ТОНКОНОГОВА

Когда я познакомился с Лидией, она мне сразу же очень понравилась. Сначала я даже не поверил, что она работала на моего шефа. Тогда он сказал о ней, что это редкий случай, что она самородный жемчуг для контрразведки. Эта действительно способная девушка наделена и другими достоинствами. Выражение её лица говорило о неземном послушании моему патрону. Было невозможно остаться к ней равнодушным. Присмотревшись к ней ближе, любой человек, проникался бы добрыми чувствами к ней. Одного взгляда было достаточно, чтобы понять, что она влюблена. Я и мой шеф в документах упоминали ее под другим псевдонимом – Тата. Мне кажется, что он и сам был влюблен тогда, но думаю, что он не воспользовался бы своим положением. Он, все же, птица высокого полета. (Поздняя приписка другим карандашом). Время показало, что я был прав. В августе 1910 года я познакомился с Сандро. В тот день, его дядя назвал его именно этим именем. Из агентурных рапортов я многое знал о нем, он же обо мне, конечно, ничего. Он так удивился тому, что я говорил на грузинском языке, что я еле сдержался, чтобы не расхохотаться. Этот красивый парень – настоящий дикарь, но его нельзя винить в этом. То ли он с подозрением смотрел на меня, то ли у него всегда такой взгляд – я сразу и не догадался. С дядей он был более почтительным, но он почти не смотрел ему в глаза.

Когда я спросил Музу, почему парня назвали таким именем, он ответил: «Он сын человека такой высокой морали, что я не осмелился бы ему предложить другую фамилию. Я хорошо знаю Гиоргия Амиреджиби, всю его семью и род. Поэтому, давая парню такую фамилию, я был уверен, что душе его отца станет легче. Когда я говорил с господином Георгием Амиреджиби и поделился с ним моими планами насчет этого юноши, он спросил только об одном: «Каких нравственных принципов придерживался его отец?» Когда я назвал его отца, он был крайне удивлен. Он много слышал о нем от простых людей, и знал мнения авторитетных лиц о нем. Потом он сказал вот что: «Я буду счастлив, если душа его отца примет наше решение. Господь Бог простит меня, так какмы вершим это во имя добра.» Он без колебания согласился усыновить его.