Страница 37 из 109
— Уж больно он любезен. Ты, конечно, его тоже пригласила, Элизабет?
— А зачем, Анна Барбара? Он уже давно не танцует, и потом, Йозеф его терпеть не может. Впрочем, я тоже. Господин придворный скульптор! Что это вообще такое? Что это за звание? Йозеф говорил, что это лишь Эолова арфа, которая висит на ветру и отзывается на все звуки. Разумеется, его восковые фигуры, за которые он, кстати, берёт огромную цену, просто превосходны, но этого явно недостаточно для того, чтобы внушить к себе симпатию. И Йозеф, который много лет прослужил в гвардии и потому так и не мог отвыкнуть от крепких выражений, всегда говорил, что он шулер не только в картах, но и в жизни.
— Пока же он жертвовал своим временем ради нас отнюдь без всякой корысти, — возразила графиня Брунсвик.
— Позволю себе в этом усомниться, Анна Барбара. У тебя такой здравый, светлый ум, но ты прямо-таки растаяла перед ним. Может даже прийти такая странная мысль...
— Элизабет!..
Графиня Анна Барбара резко встала, намереваясь уйти в дом. Перед террасой она оглянулась и раздражённо воскликнула:
— Помоги мне собраться, Тереза!
Графиня Финта тихо рассмеялась вслед свояченице.
— Тем не менее мы никому не позволим испортить себе настроение, Пепи. Но наша славная мама...
— Если бы она вдруг безумно влюбилась в господина скульптора, произошла бы страшная трагедия, — с наигранным сожалением произнесла Жозефина, — поскольку он — мне, право, даже неловко это произносить — влюбился в меня.
— В кого?..
— В меня. — Она присела в полупоклоне. — Правда-правда, именно я — его избранница. Сегодня ещё шести утра не было, а он уже прогуливался под моими окнами.
— Ты вконец сошла с ума, Пепи.
— Уж точно нет, тётя Финта.
— Тогда он сошёл с ума... Да расскажи я такое дяде Йозефу, он бы хохотал три дня или пришёл бы в дикую ярость из-за того, что эта старая похотливая лиса хочет достать слишком высоко висящий для неё виноград, и расколотил бы, пожалуй, мою вазу. Мужчинам никогда нельзя доверять. Бетховен тоже не исключение. Женщины вообще легковерны и летят в их объятия, как бабочки на огонь.
— А знаете, тётя Финта, я, видно, напрасно просила его сыграть мне...
— Что? — Она присвистнула сквозь зубы и громко рассмеялась. — Слышишь, я свищу, как венский уличный мальчишка. Неужели он всерьёз влюбился в тебя? Тогда будь с ним поосторожнее, не разрывай ему сразу сердце. Знаешь, эта история с его ушами... — Графиня Финта приложила палец к губам. — Он плохо слышит, но даже не предполагает, что мы все знаем об этом. Конечно, он отнюдь не образец мужской красоты, даже напротив, но под этой грубой оболочкой скрывается доброе сердце. Я бы не раздумывая отдала ему в жёны любую из моих дочерей, но с условием, что она станет ему в жизни поддержкой.
— И всё-таки почему он не хочет играть в моём присутствии?
— Если я не ошибаюсь, — тётя Финта повела плечами, — он действительно в тебя влюбился... Может, он просто не захотел сразу ослепить своим божественным даром. Впрочем, все мужчины уверены в неотразимой силе своего божественного блеска, даже если такового у них нет.
Ровно в полночь во всех церквах города ударили в колокола, торжественно возвещая о пределе, за которым новое время начнёт обретать своё лицо.
Но они сейчас были просто не в силах предаваться меланхолии или философским размышлениям, ибо их душил смех.
Тереза первой сделала паузу, чтобы перевести дыхание, и, отдышавшись, спросила:
— А над чем вы, собственно говоря, хохочете?
Вопрос вызвал у них новый приступ смеха. Их смешили и собственные тени, которые при ходьбе в лучах уличных фонарей то уменьшались, то, напротив, принимали немыслимо огромные размеры, и майские жуки, словно крошечные планеты вокруг солнца крутившиеся у фонарей.
Наконец Бетховен с глубокомысленным видом приложил к губам набалдашник трости.
— А не стоит ли нам порадовать достопочтенного графа и госпожу графиню Финту исполнением оперы?
Девочки пришли в полный восторг, и Жозефина заявила:
— А затем мы устроим нечто подобное под окнами мамы. Что будем петь?
— Есть только одна достойная композиция. — Бетховен медленно покачал головой. — Я имею в виду канон, перемежаемый нашим «ха-ха-ха-ха» по поводу майских жуков.
— А ещё есть кошка. — Жозефина показала на дерево, с которого доносилось громкое «мяу».
— Отлично, сударыня. Это будет произведение, пронизанное духом живой природы, и не хватает только поэтического текста драматического или лирического свойства для подкреплённого хором главного голоса.
— Уж об этом я позабочусь, — громко объявила Жозефина. — Я сочиняю по меньшей мере не хуже господина фон Гёте, но уж точно быстрее, чем он. Подождите! Вот, пожалуйста! — Она выразительно, чётко выговаривая каждый слог, продекламировала: — Приветствуем вас, господин граф, а также и вас, госпожа! Ха-ха-ха-ха! Ж-ж-ж-ж! Мяу!
— Браво! — Бетховен сорвал с головы цилиндр и низко поклонился. — Гениально!
— Ну, естественно, гениально, господин ван Бетховен, и причём, учтите, это всё экспромт. Потом я придумаю также экспромтом отдельный вариант для мамы, но вам придётся положить мои стихи на музыку.
— Ну если только для этого хватит моего скромного дарования. — Он на мгновение задумался, а затем сунул руку в цилиндр. — Если мне сейчас удастся один трюк. — Он сделал вид, что читает с листка: — Канон на стихи благородной девицы Жозефины фон Брунсвик. Попрошу вас, дамы, стать возле меня полукругом. Сейчас я распределю голоса. Надеюсь, сударыня Финта не откажется исполнить хор «ха-ха-ха»? А мы можем попросить Яноша и Бранку спеть хором партию майских жуков?
— Конечно. — Жозефина жестом подозвала лакея и служанку: — Запомните, вы теперь майские жуки.
— А что остаётся мне? — спросила Жозефина.
— Ты будешь петь за кошку.
— Господин ван Бетховен!
Он не обратил ни малейшего внимания на её слова.
— Начинаем репетировать. Я тихо напеваю: «Ха-ха-ха!» Прошу вас, благородные девицы Финта.
— Ха-ха-ха!
— А теперь Янош и Бранка: «Ж-ж-ж„.» А где же кошка?
— Мяу...
— Вынужден вас прервать. — Бетховен раздражённо ударил тростью по фонарному столбу. — У кошки слишком мало экспрессии. А ну-ка ещё раз.
Тут Жозефина не выдержала и, дрожа от возмущения, сделала шаг вперёд:
— Получается какой-то траурный марш, господин ван Бетховен, ибо как капельмейстеру вам никак не удаётся нас воодушевить. В лучшем случае вы способны исполнить партию кота, а я лично готова продемонстрировать, какие звуки способен извлечь из оркестра настоящий капельмейстер.
— Очень любезно с вашей стороны, сударыня. — Бетховен поклонился с видом человека, покорившегося обстоятельствам. — Вот вам дирижёрская палочка.
— Зачем мне эта дубинка, — презрительно отмахнулась Жозефина и подняла руки. — Следите за моими пальцами. Указательным я дирижирую теми, кто исполняет «ха-ха-ха». Средним даю сигнал майским жукам, а если я скрючиваю мизинец... я его правильно скрючиваю, господин ван Бетховен? Так, как вы учили?
— Превосходно, сударыня.
— Меня это радует. — Она ехидно улыбнулась. — Не правда ли, я оказалась весьма способной ученицей? Итак, если я скрючиваю мизинец, значит, ваша очередь. Внимание... Начали!
— Ха-ха-ха! Ж-ж-ж! Мяу!
— Господин ван Бетховен! — тяжело вздохнула Жозефина. — Ощущение, что мяукает полудохлый кот. Нет, темпераментный кот должен ещё плеваться и шипеть. Вот так примерно: «Ф-ф-ф, мяу-у-у». Какой-то вы не слишком музыкальный.
— Да, я сам понимаю, — смущённо пробормотал Бетховен. — Право, не знаю, стоит ли приводить единственную оправдательную причину. Ведь все мои преподаватели как-то не удосужились обучить меня партии поющего кота. Может быть, сударыня будет настолько любезна, что займётся мною?
— Охотно. Ф-ф-ф, мяу!
— Ф-ф-ф, мяу!
— Уже лучше, господин ван Бетховен, только требуется ещё украсить «мяу» колоратурой.