Страница 15 из 109
Ровантини искоса взглянул на мальчика. Лунный свет паутиной оплёл его покрытый оспинами лоб и упрямо сжатый рот. Над головой его маленького друга, изливавшего ему сейчас душу, словно возник ореол одиночества.
Тут Ровантини сам ощутил странное беспокойство, будто вот-вот должно было произойти какое-то очень важное событие. Он вспомнил людей, на чьих щеках в преддверии смерти выступали красные пятна. А сами они ещё ни о чём не догадывались.
Нет, у него всё же совсем другой случай. Смерть пока ещё вроде бы обходит его стороной. Из соседней комнаты донеслись голоса и похожий на звон серебряных колокольчиков девичий смех. Стоит ли ему сейчас говорить с Людвигом об одолевавших его страстях. Вряд ли мальчик что-либо поймёт.
— Пойми, Людвиг, не важно, красивы мы или уродливы, — женщины всё равно будут нас любить, а без любви к ним ничего великого не свершить.
— Значит, ты влюблён? — Людвиг хитро подмигнул ему.
— С чего ты взял?
— Но ведь ты прекрасно играл на скрипке.
— Это было просто жалкое пиликанье. Если бы я любил кого-нибудь...
Тут из-за стены послышался громкий голос Иоганна ван Бетховена:
— Эй, Карл! А ну-ка порадуй наших гостей своими скромными талантами!
— Ишь ты, скромные таланты! — недовольно пробормотал Людвиг. — А ведь Карл во всех отношениях лучшая лошадь в его конюшне.
— А ты?
— Я — нет, меня даже больше не показывают гостям.
Карл играл не требующую слишком больших усилий сонатину. Ровантини чуть приоткрыл дверь, и в комнату сразу же проник луч света, хотя от гостиной их отделяло ещё одно помещение.
— Да это же преступление! — через несколько минут возмущённо воскликнул Ровантини. — Нельзя детей дрессировать!
Тут послышались аплодисменты, и какая-то женщина жеманным голосом сказала:
— Второй Моцарт.
— Ну и невежда! — рассмеялся Ровантини. — Моцарт был настоящим чудом!
— Был?
— Конечно. Его время прошло. Он блистал, когда с сестрой гастролировал в Вене, Брюсселе, Лондоне, Швейцарии и Италии. Сейчас он просто придворный органист архиепископа Зальцбургского. О каком чуде может идти речь, когда он сидит за одним столом с челядью.
— Ты ведь прежде играл его музыку? — осторожно спросил Людвиг, стараясь не выдать своего удовлетворения услышанным.
— Именно так. У меня с собой даже есть клавир. Ля мажор — концерт для скрипки с оркестром. — Ровантини начал рыться в своём багаже. — Трудно что-либо найти в таком хаосе... Но тебе повезло. Вот он. Посмотри, сумеешь ли ты сыграть его. Но как же я проголодался. От плохой музыки — хороший аппетит. Поэтому мой желудок — самый лучший рецензент.
Людвиг разложил ноты на озарённом лунным светом подоконнике и по буквам произнёс название первой части концерта:
— Алл... аллегро аперто. Что это значит?
— Аллегро означает «радостно», а аперто — «открытый». Значит, радостно и открыто...
Голова мальчика с всклокоченной чёрной шевелюрой заметалась над листками. Он сыграл первый аккорд, обозначил левой рукой шестнадцатую долю сопровождения и выбил пальцами правой руки стаккато.
— Ты, я вижу, зря времени не терял, — удовлетворённо произнёс Ровантини.
Через несколько минут Людвиге наслаждением потёр руки.
— Отлично! Всё отлично, дядюшка Франц.
— Что именно отлично, дьяволёнок?
— То, что меня сослали сегодня сюда и что ты оказался рядом со мной. Нам не нужно ни перед кем притворяться, нам вообще никто не нужен.
— А ну тише! — Ровантини резко вскинул руку.
Кто-то сочным мужским баритоном произнёс:
— У нас богатый выбор опер и спектаклей, и потому актёры и музыканты могут не беспокоиться. Мы будем устраивать концерты как духовной, так и светской музыки.
— Директор театра Гросман, — прошептал Ровантини.
— Насколько я слышал, — подобострастно заметил Иоганн ван Бетховен, — наидрагоценнейшей жемчужиной труппы станет мадемуазель Фридерика Флиттнер.
— Я?.. — за спиной вновь будто зазвенел колокольчик.
— Да, дитя моё, — солидно проговорил Гросман, — хотя ты и моя падчерица, но господин Бетховен совершенно прав. Однако титул юной королевы нужно уметь носить с достоинством, иначе какой-нибудь принц оспорит его у тебя. А такового долго ждать не придётся. Я имею в виду весьма одарённого скрипача Франца Ровантини.
Тут Иоганн ван Бетховен вновь поспешил вмешаться в разговор:
— Ровантини? Он ещё несколько лет тому назад подвизался в нашем придворном театре на довольно скромной должности, и его игра на скрипке...
— Господин ван Бетховен, — перебил его Гросман, — он музыкант высочайшего класса. Я недавно слушал его в Дрезденской академии. Его называют вторым Тартини[11]!
— Тартини! — в очередной раз зазвенел серебряный колокольчик. — Это же такой урод. Я как-то видела его портрет — толстый нос и выпученные глаза. Мне даже страшно стало.
— Что ты такое говоришь, дитя моё? Впрочем, вы скоро сами во всём убедитесь, господин ван Бетховен. Ровантини очень скоро будет здесь.
Ровантини молча потряс увесистым кулаком.
— А он уже здесь, — со смехом заявила Магдалена.
— Уже в Бонне.
— Ближе. Он в двух комнатах отсюда, — помедлив, ответила она. — Он же мой кузен.
Послышался звон разбитого стекла и успокаивающий голос Магдалены:
— Ничего страшного, ущерб невелик, и потом, посуда бьётся к счастью. Правда, мадемуазель Флиттнер, говорят, что пролитое красное вино к слезам, но если выдался такой радостный повод...
— Верно, — немедленно откликнулся звонкий голосок, — и теперь пусть этот Ровантини-Тартини наконец предстанет перед нами. В конце концов, он же всё это учинил.
Послышался звук передвигаемых стульев.
— Я сейчас отведу вас туда. Только возьмите с собой свечи. Они там с моим сыном сидят в кромешной тьме.
Через несколько минут дверь распахнулась.
— Франц!..
Чуть колеблемое лёгким ветерком пламя свечи высветило стоявшего на пороге Ровантини. Он с такой невыразимой тоской взглянул на юное создание, что у той на мгновение болезненно защемило сердце. Но тут глаза его внезапно засверкали, и девушка поразилась происшедшей в нём перемене. Он же смотрел на неё, как на чудо. Ровантини твёрдо знал, что никогда не встречался с ней и тем не менее был убеждён, что она уже давно вошла в его жизнь.
На вид ей было не более восемнадцати — нежный бутон, обещавший со временем стать поразительно красивым цветком. Серебристого цвета платье как нельзя лучше подходило к звенящим звукам её голоса, и вообще вся она с её глубокими тёмными глазами и чёрными волосами, казалось, была оправлена в серебро.
— Желаете, чтобы я сыграл? — Он даже не узнал собственного голоса. — Вам стоит только приказать...
Они с радостью отвели его в музыкальную комнату, но затем он вернулся за скрипкой.
— Людвиг, сын мрака, где ты прячешься? — После яркого света глаза не сразу привыкли к темноте, и он был вынужден пробираться на ощупь.
— Здесь! — Из-за огромного сундука высунулась взлохмаченная голова.
— Пойдём со мной.
— Нет.
— Ах ты, таракан запечный. Тогда скажи, что мне сыграть?
— Для Фрици? — хрипло выдавил Людвиг. — Я бы предложил один из концертов Моцарта.
— Да? А это мысль.
Ровантини взял с подоконника ноты и поспешно выбежал из комнаты.
Людвиг медленно подошёл к окну и замер возле него в своей любимой позе, опершись подбородком на ладони.
Скрипка была хорошо настроена, но сам дядюшка Франц оказался вдруг далеко не на высоте. Квинта у него получилась нечистой, он взял слишком высоко, а до мажор, наоборот, надо было взять чуть ниже.
Тут отец заговорил так, будто бы именно он породил и воспитал дядюшку Франца:
— Я с гордостью бы согласился подыграть тебе, но, увы, я не могу разобрать написанные тобой ноты.
Тут вновь заговорил Гросман:
— Попробуй, Фрици.
Людвиг даже поморщился — таким испуганным был голос Фрици:
11
Тартини Джузеппе (1692—1770) — итальянский скрипач, композитор, музыкальный теоретик, глава падуанской скрипичной школы.