Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 13 из 109



— О-о-о! — уважительно протянула Цецилия и даже приложила палец ко рту. — Какими жирными буквами напечатано имя твоего отца. Надеюсь, твоё когда-нибудь будет так же известно, Людвиг.

— Моё?.. — Он продолжил чтение: — «...имеют честь представить двух юных музыкантов, а именно: придворную певицу мадемуазель Авердонк и своего шестилетнего сына. Первая порадует почтеннейшую публику различными красиво звучащими ариями, второй — игрой на фортепьяно, которой он уже имел честь доставить удовольствие всему двору».

— Слушай, а почему у вас целый день только и слышно: Моцарт, Моцарт? Что вы так с ним носитесь?

Вместо ответа Людвиг сел за рояль, и его судорожная игра сильно напоминала пляску святого Вита.

— Людвиг! Что ты играешь?

Он хищно оскалил зубы:

— Новую часть моей новой сонаты... Пусть этот Моцарт завидует!

Звонили утренние колокола, но у Фишеров в пекарне уже целый час кипела работа. Постепенно Рейнгассе почти вся пробудилась, и за окнами слышны были свежие и бодрые голоса отдохнувших за ночь людей. Занимавшийся день обещал быть погожим и светлым.

Откашлявшись, Магдалена долго рассматривала платок, который до того плотно прижимала к губам. На нём вновь появились пятна крови. Она была очень недовольна собой и своим состоянием. В конце концов, как хозяйка дома и мать, она должна в любом случае выполнять свои обязанности.

Тут в прихожей зазвучали шаги. Так тяжело Людвиг ещё никогда не ступал.

— Доброе утро, мама.

Она сразу поняла: случилось что-то неладное.

— Откуда ты?

— Как откуда? Из Кёльна.

— А где отец?

— Наверное, в Кельне. Да, точно, он ещё там. Ведь он так и не проехал мимо нас с Элен.

— А вы?..

— А мы пешком.

— А концерт?

— Кто слышал об Элен Авердонк? — Он презрительно усмехнулся. — А уж тем более обо мне, я же не Моцарт. В зале почти никого не было, Элен хоть немного похлопали, а мне... ну разве две дамы, им просто стало жаль меня. Но ни одна из них не поцеловала меня, хотя играл я неплохо. Но ведь я же, в отличие от Моцарта, настоящий урод...

— Ну, хватит себе это внушать!

— Внушать? — Его голос сорвался. — Да батюшка в Кельне прямо заявил, что из-за моего уродства концерт был сорван. Ну, всё ясно, пианиста из меня не выйдет. Буду играть на органе, сидеть на верхних хорах, где меня, как сказал батюшка, увидит только Бог в наказание за то, что создал такого уродливого гнома. И вот пока мы ждали батюшку, взяли да и зашли в собор. Как же там внутри красиво! Там должна звучать особая музыка — величественная и торжественная. Как жаль, что я не Моцарт, Руст или Стамиц, я бы написал именно такую музыку. Она разливалась бы по всем этим боковым приделам.

— Ну, хорошо, а где мадемуазель Авердонк?

— Я отвёл её домой. — Он с сожалением покачал головой. — Уже взрослая девушка, а боится привидений. Пришлось её взять за руку. А вообще-то мы по дороге очень подружились. — Усталость давала о себе знать, он пошатнулся и проговорил заплетающимся языком: — А лучше я стану пекарем. Какой из меня Моцарт? Зачем мне все эти концерты и аплодисменты?

— Бельдербуш.

Канцлер оторвал взгляд от разложенных на подоконнике строительных планов.

— Да, монсеньор?..

В хриплом голосе курфюрста явственно звучал гнев, но канцлер знал, что он нарочно распаляет себя.

— Если бы вы и ваш единомышленник граф Фюрстенберг в Мюнстере знали, что каждое утро, открыв глаза, я проклинаю вас, ибо вы умудряетесь три раза прокрутить каждый штюбер[6], полученный от вашего курфюрста. Но злость эта улучшает аппетит лучше любых лекарств и потому, — тут курфюрст откашлялся, — я не только прощаю вас, но и поминаю ваши имена, когда молюсь, отходя ко сну. Как бы я хотел убежать от вас, но куда? Соборный капитул в Кельне отнюдь не радует мой взор, а бюргерство там по традиции преисполнено вольнодумства.



— Это ошибка, монсеньор. — Канцлер отрицательно покачал головой. — Там всё чаще и чаще слышишь прекрасные слова: «Под епископским посохом живётся неплохо».

— Да вы мне этот посох оставили, чтобы грызть его.

— Прикажете, монсеньор, чтобы я позвонил? — Канцлер подошёл к витому шнуру со звонком.

— И дальше?

— Ну, например, можно приказать запрячь золотую парадную карету вашего благочестивого предшественника. Монсеньор могли бы, подобно курфюрсту Августу Баварскому, проезжая по горшечному базару, бить посуду, а затем швырять золотые дукаты разъярённым торговкам? Или же мне заказать на завтрашнюю утреннюю трапезу пирог, из которого выпрыгнет карлик? — В голосе канцлера зазвучали серьёзные нотки. — Монсеньор, для любого князя были и есть сотни возможностей разорить государственную казну. Гораздо труднее пополнить её обычными методами. — Он замолчал на мгновение, а потом не без колебаний продолжил: — Я имею в виду акцизы и таможенные сборы. Но ведь есть ещё и лотерея. Я о ней позаботился. — Он показал на строительный чертёж: — Разумеется, можно, ко всему прочему, по испытанной методике захватить где-нибудь по соседству пару-другую сотен крестьян и продать их как солдат куда-нибудь за границу. Уж не знаю, будет ли тогда счастлив совестливый государь, но народ, бесспорно, нет.

— Вам хорошо говорить, — недоверчиво пробурчал курфюрст. — Всё, видите ли, для и ради народа. Звучит вроде бы хорошо, но, когда руководствуешься мнением Людовика XIV: «Государство — это я»[7], — получаешь гораздо больший доход.

— Безусловно, монсеньор, но одновременно — это горючий материал, и лучший пример тому — Франция, где короли содержали в Оленьих садах двенадцатилетних и четырнадцатилетних девочек для услады себя и своих придворных. Только слепец не видит, что рано или поздно там непременно произойдёт взрыв.

— Так ли уж непременно, Бельдербуш?

— Да, монсеньор. Слишком уж там перевесила одна из чаш весов. Народ крайне недоволен высокомерием и тяготами, наложенными на него дворянством, к которому я, правда, сам принадлежу.

— Ну вы, граф, какой-то ненастоящий дворянин, прямо-таки друг презренного сословия, настоящий мятежник.

— Сожалею, монсеньор, — граф Бельдербуш с улыбкой поклонился, — но для меня в этих словах нет ничего оскорбительного. Я действительно не вижу разницы между людьми.

— Вам следовало выбрать другую профессию, Бельдербуш. — Курфюрст тяжело откинулся на спинку кресла. — Стать, к примеру, проповедником.

— Вряд ли, монсеньор.

— Истинно так, — громко рассмеялся архиепископ, — ибо после первой же проповеди вас сразу же лишили бы сана. Но может быть, вам лучше подыскать место при дворе вашего и Фюрстенберга тайного кумира Фридриха II[8]? Говорите смело.

— Такое признание не соответствовало бы ни действительному положению вещей, ни моей любви к истине, в которой у монсеньора, надеюсь, нет оснований сомневаться. У короля Пруссии есть много прекрасных высказываний, я же помню лишь одно: «Государь есть первый слуга своего государства». А что такое государство, монсеньор, как не народ. Но разве Фридрих, подражая Версалю, построил Сан-Сусси лишь из желания быть первым слугой своему народу? Разве он поэтому вёл войны, губил своих солдат, заставляя проливать слёзы их матерей, жён и невест? Воинственный государь — наихудший слуга своему народу. Правда, благодаря одержанным победам его казна пополнилась на семьдесят миллионов талеров...

— Бельдербуш! У вас надёжные источники?

— Абсолютно надёжные, монсеньор. Можно даже точно вычислить, сколько талеров принёс ему каждый из убитых и изувеченных солдат...

— Семьдесят миллионов талеров! — Курфюрст больше не слушал, поражённый величиной суммы. — Да я по сравнению с ним беден, как церковная мышь, да к тому же ещё весь в долгах!

— Вы далеко не так бедны, и потому позволю обратить ваше внимание на чертежи. Здесь предполагается разместить зал для балов-маскарадов, а за ним зрительный зал и сцену нового придворного театра. Архитектор надворный советник Ром приложил все усилия, но, увы, помещение получилось довольно тесным и низким. Но к счастью, Фюрстенберг недавно познакомился с месье Гросманом, другом некоего Готхольда Эфраима Лессинга[9].

6

Мелкая монета в рейнских княжествах.

7

...мнением Людовика XIV: «Государство — это я»... — Людовик XIV (1638—1715) — французский король с 1643 г. Его правление — апогей французского абсолютизма. Легенда приписывает ему это изречение.

8

Фридрих II (1712—1786) — прусский король с 1740 г., крупный полководец, в результате его завоевательной политики территория Пруссии почти удвоилась.

9

Лессинг Готхольд Эфраим (1729—1781) — немецкий драматург, теоретик искусства и литературы, критик, основоположник немецкой классической литературы.