Аппассионата. Бетховен

— А всё потому, что они были написаны неким Людвигом ван Бетховеном, — успешно парировал Шуппанциг.

После него появился Герхард с двумя тяжёлыми посылками в руках. Он снял варежки, подул на замерзшие пальцы и пробормотал что-то невнятное.

— Что ты сказал, Ариэль?

— Это стоит гульден, синьор.

— Возьми два. Ты знаешь, где лежат деньги. Твои старания стоят дороже.

— Два много, дядюшка Людвиг. И потом, я пошутил.

— Бери, бери и давай вскрывай посылки.

Едва Герхард собрался разорвать бечёвку, как в дверях появился профессор Ваврух в сопровождении какого-то незнакомца. Профессор сразу же написал на принесённом им листке бумаги:

«Это доктор Зейберт, главный хирург Общей больницы».

Сама импозантная внешность доктора Зейберта должна была внушить больному уверенность в благополучном исходе операции. Он протёр руки щёткой и небрежно бросил через плечо:

— Будем делать анестезию, господин Ваврух?

Профессор быстро написал:

«Желаете, чтобы вас оперировали под наркозом? Может, использовать корень мандрагоры?»

— Нет, не нужно.

Доктор Зейберт согласно кивнул и взял скальпель, а профессор Ваврух начал протирать раздувшееся тело Бетховена едко пахнущей эссенцией.

— Отвлеките его на минуту, господин Ваврух, — тихо проговорил Зейберт, почти не разжимая губ.

Профессор тут же принялся размахивать руками, словно марионетка, и что-то такое говорить Бетховену, который вдруг коротко вскрикнул и скорчился от боли. Зейберт тут же наклонился к нему и доброжелательно улыбнулся:

— Всё уже позади.

Из надрезанного живота Бетховена в стоящий на полу сосуд стекала мутная струя.

— Вы просто второй Моисей, доктор. Он, как известно, ударил о скалу, и из неё потекла вода.

— Похоже, у нашего пациента вообще нет нервов. — Зейберт на мгновение перевёл взгляд на Вавруха.

— Да, наверное. Но вода течёт и течёт.

Лишь через час Герхарда снова впустили в комнату. Профессор Ваврух положил ему руки на плечи:

— Запомни, мальчик, дядюшке Людвигу пока можно давать только миндальное молоко. И передай своей уважаемой маме мои наилучшие пожелания.

После ухода врачей Бетховен отмахнулся от вопросов Герхарда и попросил его немедленно вскрыть посылки. Мальчик выполнил его пожелание и не мог скрыть своего разочарования.

— Тут только сорок томов и ноты.

— Дай мне один из томов.

— Пожалуйста, но вообще-то из Лондона могли прислать что-нибудь получше.

— Ах, так это посылка от фабриканта арф Штумфа. Ты дурачок, Пуговица. Роскошное издание произведений Генделя. — Бетховен бессильно откинулся на подушки. — Забери том, Пуговица. Мне пока тяжело его держать.

Наступление 1827 года было, как обычно, торжественно отмечено колокольным звоном. В новогоднюю ночь Герхарду разрешили гулять до утра, и он, заметив свет в окне квартиры любимого дядюшки Людвига, быстро поднялся и осторожно открыл дверь спальни.

Больной сидел в кровати, держа в одной руке раскрытый том сочинений Генделя, а другой отбивая такт.

Заметив мальчика, Бетховен замер, и на стену легла огромная тень от его ладони, создавая ощущение, что её обладатель кому-то грозит или заклинает духов.

— Запомни, Герхард, Гендель — непостижимый гений, мне у него ещё многому можно было бы поучиться, и всё же... — тут в его глазах заплясали лукавые огоньки, — и всё же я хотел бы написать ораторию «Саул и Давид», чтобы посостязаться с ним. И я непременно напишу её, может быть, даже раньше Десятой симфонии. В ней я прославлю нас обоих. Ведь я Саул, а ты, Пуговица. — Давид.

— С Новым годом, господин Саул, — радостно выдохнул Герхард.

— Как, уже Новый год?

— Давно...

— Я даже не слышал колокольного звона. А салют был?

Герхард несколько раз кивнул, не сводя с лица Бетховена восторженного взгляда.

— Ну тогда с Новым годом, Ариэль. Как в школе? По-прежнему одни хорошие отметки?

— Да что школа!.. — Герхард положил руку на плечо Бетховена. — Главное, чтобы ты выздоровел, дядюшка Людвиг. Смотри, какую новинку я тебе принёс. Отрывной календарь. — Он перелистнул большим пальцем несколько листков. — В один из этих дней ты непременно выздоровеешь. Давай выберем месяц. Может быть, в январе?

— Слишком рано, Пуговица. Да, я забыл спросить, как здоровье папы?

— Уже лучше. Тогда в феврале...

Бетховен забрал у него календарь и начал сам листать его.

— Чёрные и красные дни, — задумчиво пробормотал он. — В основном, правда, чёрные, и становится жутко, когда понимаешь, что один из этих дней, которые так похожи друг на друга и отличаются только датами, станет...

— О чём ты, дядюшка Людвиг?

— Очень хорошо, что мы, люди, ничего не знаем. — Бетховен доверительно придвинулся к юному другу. — Давай не будем заниматься... чёрной магией.

В начале января Карл отбыл в свой полк в Иглау. Сразу же после его отъезда Бетховен попросил Герхарда отнести отцу письмо, на которое ожидал немедленного ответа.

«Его благородию господину доктору права фон Баху

Вена, среда, 3 января, год 1827

Уважаемый друг!

Перед смертью я объявляю любимого племянника Карла ван Бетховена единственным наследником своего имущества, состоящего в основном из семи банковских акций. Все обнаруженные у меня наличные деньги также следует передать ему.

Я назначаю вас своим душеприказчиком и прошу представить интересы моего племянника перед его опекуном, членом Придворного Военного совета Бройнингом. Храни вас Бог. Примите искреннюю благодарность за любовь и дружбу, которые вы неоднократно доказывали делом.

Людвиг ван Бетховен».

Бройнинг в изнеможении откинулся на подушку. Госпожа Констанция вошла в спальню и начала раскладывать в шкафу свежее бельё.

— Что тебя так тревожит, Стефан?

— Поведение Людвига. Он составил завещание и назначил... назначил Карла своим единственным наследником.

— Ты же знаешь, как он упрям. Вспомни хотя бы историю с кольцом. Надел на глаза шоры, чтобы не видеть, каков истинный облик Карла. Этот субъект мне чрезвычайно неприятен и всё же...

— И всё же я должен высказать ему своё мнение относительно завещания. — Бройнинг закрыл глаза, потом приоткрыл их опять. — Будь любезна, принеси мне в кровать бумагу, перо и чернила.

— Меня сейчас другое тревожит. Ваврух мне, честно говоря, не очень нравится. Поэтому выздоравливай скорей и сходи ещё раз к доктору Мальфатти. Или, может, мне самой явиться в логово льва?

— Вообще-то было бы неплохо...

— Тогда пиши ответ, а я не буду тебе мешать.

Прочтя написанное в весьма корректном тоне и содержащее достаточно осторожную, но всё же отрицательную характеристику Карла ответное письмо Бройнинга, Бетховен насупился и надолго застыл в тяжком раздумье. Наконец он решительно тряхнул головой и позвал Герхарда.

— Да, дядюшка Людвиг.

— Дай мне печать и сургуч, потом зажги свет и, когда я закончу, отнеси это письмо доктору Баху.

— Я — госпожа фон Бройнинг.

— Прошу садиться, милостивая государыня. — Доктор Мальфатти с поклоном показал на стул. — Чем могу служить? Хотя, полагаю, мой вопрос излишен.

— Речь идёт о господине ван Бетховене.

— Весьма сожалею, милостивая государыня, — аристократическое, чеканного профиля лицо врача приняло непроницаемое выражение, — но здесь совершенно безнадёжный случай. Могу лишь повторить сказанное мной вашему супругу: господин ван Бетховен — превосходный знаток гармонии и потому должен прекрасно знать, что у меня с коллегами должны быть гармоничные отношения. Я не могу вмешиваться в их дела.

— Господин Мальфатти, — непринуждённо улыбнулась госпожа Констанция, — ваши слова о гармонии звучат весьма убедительно, но я уже их слышала от своего мужа и знаю, что это просто отговорка. И я обращаюсь к вам вовсе не потому, что вы самый модный, самый знаменитый врач в Вене. У господина ван Бетховена, конечно, очень сложный характер. Человек он тяжёлый....