Страница 5 из 20
Дядька косил. Ребята собирали высушенное сено. Потом грузили в кузов повозки. И катили обратно.
Однажды они так увлеклись, что нагрузили целую копну.
Эту поездку Олег Мировой запомнил на всю жизнь. Потому что никогда еще не было ему так жутко и весело, как в тот раз.
Дядька Иван посадил их наверх. Сам сел за руль. Они катили по проселочной дороге домой.
Копну душистого сена мотало на дороге из стороны в сторону. Ребятишки вцепились в траву руками, ногами. И с высоты «гнезда» наблюдали за окружающей жизнью.
Кончилось это тем, чем и должно было. На каком-то повороте, когда дорога уже начала спускаться в лог, к станице, копна сена поползла в сторону. Они дружно слетели прямо на дорогу и кубарем покатились, вывалявшись в мельчайшей дорожной пыли.
Упали, но не разбились, не ушиблись. Потому что маленькие, легкие. Сорванцы.
Сено подобрали, скинули обратно в кузов. Но остаток пути прошли пешком, оживленно обсуждая происшествие.
В общем, о Кавказе остались у него самые яркие воспоминания. Там он чувствовал себя свободным. Там остались друзья-приятели. Там осталась двоюродная сестра, которую он подростком тискал за «каменные», упругие груди…
Ну а дальше была жизнь по распорядку, по линейке, которая была уготована ему судьбой и любящей бабушкой.
После школы долго решали: куда? Было несколько вузов, где дети номенклатурных родителей могли не смешиваться с толпой обычных студентов, а оставаться в том же самом кругу. Среди своих. Это в первую очередь были МГИМО, МГУ.
Получив там высшее образование, можно было перейти в ряд закрытых учебных заведений. Типа Высшей партийной школы при ЦК КПСС или Дипломатической академии, Академии внешней торговли, Высшей школы КГБ.
В общем, для номенклатурных детей любая дорога плавно вела к занятию номенклатурных должностей.
Но тут нашла коса на камень. Отец – уже генерал – хотел, чтобы сын занял достойное место в военной элите. Прочил ему такую карьеру.
Бабушка же хотела, чтобы он делал партийную. Потому что «партия – наш рулевой». И она могла обеспечить внуку блестящую судьбу сначала – в комсомоле, а потом – в партийных номенклатурных организациях.
В общем, схлестнулись.
Но тут подал голос и сам Олег. Парень неглупый, он очень хотел стать журналистом.
В конце концов нашелся вариант, который удовлетворил всех.
На семейном совете решили. Будет он учиться в ЛВВПУ. А расшифровывалась эта сложная аббревиатура просто. Он будет учиться в городе Львове в Высшем военно-политическом училище Советской армии. На отделении военной журналистики.
Кстати говоря, это отделение пользовалось чрезвычайной популярностью у детей высокопоставленных военных – генералов, адмиралов, маршалов. Работа не пыльная, интеллигентная. А выслуга лет, оклады, довольствие, надбавки, квартиры, форма, льготы и привилегии – военные. Опять же части наши и в Чехословакии, и в Венгрии, и в Германии. Еще много где стоят. Вплоть до Кубы.
Можно мир посмотреть за казенные деньги.
А так как училище политическое, то в любое время можно с таким образованием перевестись и в высшие школы при ЦК КПСС.
Да мало ли куда можно устроиться и сделать карьеру при таких родственниках!
Ну, опять же, ребенок чувствует призвание к журналистике. Пусть будет и ему приятно.
Так оказался он на Западной Украине, в славном городе Львове. Тут, почти как в другом мире, жили так называемые «западенцы».
Учиться ему понравилось. Тем более что преподаватели понимали, с каким контингентом имеют дело. И особо не давили на привилегированных курсантов.
Случались и «самоходы», и разные смешные эпизоды.
Нельзя сказать, что он был постоянным кавалером. И строил «серьезные отношения». Как баловень судьбы, он и по женской части, что называется, был «ходок». Разведенные дамы под сорок, девушки-нимфетки, невесты на выданье, вечные невесты – куда еще идти солдату, то бишь курсанту, куда нести печаль свою?
Как и многие курсанты, он к четвертому курсу, так сказать, «забурел». Завел себе «гражданку», то есть гражданскую одежду. И тайком уходил вечером из казармы.
Выбравшись за забор, он прямиком направлялся к знакомым. Там переодевался. И бежал на свидание. К очередной девушке.
В тот раз банкет длился долго. Он подзадержался. И выпил немало. Да так немало, что забыл о том, что надо пойти переодеться.
И отправился прямиком в часть.
То бишь в джинсах, кроссовках и рубашке в цветочек с большим воротником.
Пробравшись в казарму, он аккуратно разделся. Аккуратно, по уставу сложил на стуле перед кроватью свои штаны и рубашку. Выровнял строго носки кроссовок. И завалился спать.
Прервал его безмятежный утренний сон вопль дежурного по части майора Петухова.
Открыв и протерев глаза, он увидел стоявшего напротив его кровати и подпрыгивающего от злости красного, как повязка на рукаве, и орущего благим матом майора:
– Что это?! Что это?! Что это?! – так, словно его переклинило, вопил майор, указывая на его кроссовки, торчащие белыми носами в длинном ряду черных, начищенных, яловых курсантских сапог.
Рядом с майором стоял смущенный дежурный по роте, его закадычный дружок Эдик Доля. И, виновато хлопая глазами, пожимал плечами, словно не понимая, как могло случиться такое – курсантские сапоги мистическим образом превратились в белые кроссовки…
Отсидев три дня на гауптвахте, Олег пришел к простому практическому выводу: если уж принял на грудь, то лучше из самохода не возвращаться, пока не протрезвеешь.
Можно будет потом что-нибудь придумать. А то и гражданки лишишься. И на губу залетишь…
На следующий год их уже распределяли по специализации. И он захотел пойти во флот.
С третьего курса их группу переодели в форменные черные бушлаты. Выдали тельняшки и черные брюки, к которым Олег долго не мог привыкнуть. Потому что у морских брюк не было ширинки. И застегивались они крючками сбоку.
Но это неудобство со временем он преодолел. Привык. А в остальном все было прекрасно.
Выпустился он не то чтобы удачно, а просто супер. На Черноморский флот.
В то время Краснознаменный Черноморский флот, базировавшийся в Севастополе, насчитывал сто тысяч человек личного состава. И восемьсот кораблей. Это была могучая армада, полностью господствовавшая на Черном и Средиземном морях.
Молодой красивый лейтенант приступил к работе в многотиражной газете на флагмане Черноморского флота. А уже через год его талант был замечен. И он был переведен в штаб. В главную флотскую газету.
Жизнь улыбалась ему во все тридцать два зуба. Но тут началась перестройка, которая в тысяча девятьсот девяносто первом закончилась катастрофой. Последовали известные события. И в конечном итоге старший лейтенант Мировой оказался на Северном флоте. А затем вернулся в славный город Петербург. Теперь уже Петербург. К любимой бабушке.
Служить на Балтийском флоте.
Балтийский флот тогда представлял собой жалкое зрелище. Конечно, он не был самым главным и могучим и в советское время. Но он был старейшим. Имел традиции, восходящие к Петру. Имел свою базу в Кронштадте.
Однако общий упадок в стране особенно негативно отразился на нем. Моряки месяцами не получали жалованье. Дисциплина упала ниже плинтуса. Специалисты увольнялись тысячами.
Но Мировому, как ни странно, нравилось служить. Нравилась морская форма. Нравилась работа. И он, в отличие от многих, не терял бодрости духа. Утешал себя тем, что все это временно.
Другое дело – бабушка. Понимая, что Советский Союз доживает последние дни, она не растерялась, не стала ныть и плакаться в жилетку, как многие тысячи бывших руководителей. Бабушка с головой «окунулась в рынок». Имея аппаратный вес – как-никак секретарь горкома партии – и огромные связи, она уже в ранний период создала несколько кооперативов, на которые поставила верных людей.