Страница 15 из 49
С., подошедший к нам, когда мы обменялись последними словами, слегка ударил меня по плечу.
— Ты теряешь голову? — спросил мой друг.
— Он, вероятно, получил большое наследство и поэтому прекратил службу, сдав ее своему преемнику, — бормотал я, совершенно затуманенный парами пунша.
— Послушай, — сказал С., — неужели ты серьезно думаешь, что он имеет какое-либо касательство к предстоящей казни?
— Значит, ты слышал наш краткий, но поучительный разговор? — понизив голос, ответил я. — Да, этот господин — палач, по всей вероятности, из Бельгии. Он и есть тот выписанный из-за границы помощник, о котором только что упоминала Антони. Если бы не его находчивость, я, вероятно, сделал бы какую-нибудь бестактность и испугал бы наших молодых дам.
— Что ты говоришь? — возразил С. — Где ты видел палачей, разъезжающих в собственном экипаже, стоящем, по меньшей мере, тридцать тысяч франков? Палачей, подносящих своим соседкам по ужину дорогие бриллианты и в ночь перед исполнением своей обязанности кутящих до рассвета в «Мезон-Доре»? С тех пор, как ты бываешь в кафе Шуазейль, тебе всюду мерещатся палачи. Ступай и выпей еще стакан пунша! Твой господин Сатурн позволил себе зло подшутить над тобой.
Мне показалось после этих слов, что мой друг С., поэт, совершенно прав. Я гневно схватил перчатки и шляпу и направился к двери.
— Хорошо!
— Ты прав, — сказал С.
— Но эта шутка продолжалась слишком долго, — добавил я и раскрыл дверь зала. — Если мне удастся захватить этого таинственного господина, клянусь…
— Постой, посмотрим, кому из нас удастся первому задержать его, — сказал С.
Я намеревался сердито ответить ему, как вдруг за спущенными драпировками послышался звучный, всем нам хорошо знакомый голос.
— Совершенно излишне! Останьтесь здесь, дорогой друг!
Это был, в самом деле, наш знаменитый друг, маленький доктор Флориан Лезельизотт, который вошел, пока мы обменивались последними словами, и теперь стоял перед нами в своей совершенно засыпанной снегом накидке.
— Любезный доктор, — сказал я, — я сейчас буду весь к вашим услугам, но, извините меня, теперь…
Он удержал меня, пояснив:
— Когда я расскажу вам историю человека, который только что вышел из этого кабинета, тогда вы раздумаете мстить ему за навязчивость. Кроме того, вы опоздали, он уже уехал в своем экипаже!
Он сказал это столь внушительным тоном, что мы все смутились.
Я сел обратно на свое место.
— Расскажите же мне вашу историю! Но не забудьте, Лезельизотт, — вы виноваты в том, что я упустил его, и я считаю вас за это ответственным.
Знаменитый ученый тщательно поставил в угол свою трость с золотым яблоком в виде набалдашника, любезно поцеловал руки нашим трем красавицам, налил себе рюмку мадеры и начал рассказывать. Мы слушали его с напряженным вниманием, погрузившись в сосредоточенное молчание.
— Я понимаю это ночное приключение. Я настолько точно знаю все, что здесь происходило, как если бы я сам находился с вами. Хотя то, что вы здесь испытали, само по себе не опасно, однако, пережитое вами легко могло стать роковым.
— Почему? — спросил С.
— Этот господин, действительно, происходит из весьма знатной немецкой семьи. Его зовут бароном фон X. Он многократно миллионер… но…
Доктор посмотрел на нас.
— Но он подвержен необычайному душевному расстройству, установленному медицинскими факультетами мюнхенского и берлинского университетов. Он — жертва удивительной и, по-видимому, неизлечимой мономании, наблюдаемой впервые!
Доктор говорил поучающим тоном, точно излагая лекцию по сравнительной физиологии.
— Значит, это был сумасшедший? Объяснитесь точнее, — сказал С., встав, чтобы закрыть дверь на задвижку.
При этих словах с губ красавиц исчезли приветливые улыбки.
Мне самому казалось, что я грежу.
— Сумасшедший! — воскликнула Антони. — Но ведь таким людям не позволяют разгуливать на свободе!
— Мне кажется, я уже сообщил вам: барон фон X. располагает многими миллионами, — серьезно ответил Лезельизотт. — Поэтому он заставляет запирать других людей, если они ничего не имеют против этого.
— И в чем же состоит его навязчивая идея? — спросила Сусанна. — Я должна вам признаться, что нашла этого господина весьма привлекательным.
— Вы, вероятно, перемените мнение о нем, — возразил доктор и закурил папиросу.
Лучи рассвета проникли в комнату, пламя восковых свечей потускнело, огонь в камине догорел.
Мы были угнетены тем, что услышали, — точно на нас навалились Альпийские горы. Доктор Лезельизотт не был человеком, способным на мистификацию. Он сообщил нам одну только голую правду, столь же несомненную, как ужасная машина, которую сооружали на площади неподалеку от нас.
Он отхлебнул глоток мадеры и продолжал:
— Едва достигнув совершеннолетия, этот серьезно настроенный молодой человек отправился путешествовать. Он побывал в Индии, исколесил по всем направлениям Азию. В этих путешествиях надо искать причину его таинственного заболевания. Во время какого-то восстания на Дальнем Востоке, ему привелось присутствовать при одной из казней, которым подвергают, по суровым законам тех стран, бунтовщиков и преступников. Сначала он сделал это просто по некоторому, свойственному многим путешественникам любопытству.
Но вид казненных, как можно догадываться, пробудил в нем чувство жестокости, превзошедшее все известные ранее пределы, затуманившее его сознание, отравившее кровь и превратившее его, наконец, в того человека, которым он теперь сделался.
Представьте себе, что могло совершить всемогущество денег барона фон X. в старых тюрьмах главных городов Персии, Китая и Тибета! Сколько раз удавалось ему добиться от правителей ужасной милости — выполнить казнь вместо обычного палача! Вы знаете отвратительный эпизод с сорока фунтами вырванных глаз, поднесенных на двух золотых блюдах персидскому шаху Насср-Эддину в день торжественного въезда в один завоеванный город? Барон, в одежде туземца, потрудился усерднее всех при изготовлении этой страшной гекатомбы. Казнь двух зачинщиков восстания, пожалуй, была еще более жестокой. Согласно приговору, им должны были вырвать все зубы; затем эти зубы надлежало вбить молотком в гладко выбритые для этой цели черепа и притом так, чтобы зубы составили имя прославленного Фет-Али-шаха.
И опять-таки наш любитель, пустив в ход мешки с рупиями, добился разрешения осуществить эту пытку со всей свойственной ему преднамеренной неловкостью.
Можно задать себе вопрос, кто безумнее, — тот, кто предписывает такие казни или тот, кто их выполняет? Вы возмущены? А между тем, если вздумается такому индийскому властителю поехать в Париж, мы будем чувствовать себя польщенными! Мы будем жечь в его честь фейерверки, расцвечивать улицы флагами, расставлять солдат шпалерами…
Но не стоит больше говорить об этом! Если верить докладам капитанов Гоббси и Эджимсона, утонченная жестокость, которую проявлял в таких случаях барон фон X., превосходила все ужасы и гнусности Тиверия и Гелиогабала; ничего равного нельзя найти в летописях человечества.
Доктор Лезельизотт остановился и взглянул на каждого из нас с явно насмешливым видом.
Мы так внимательно слушали его, что наши папиросы погасли.
Доктор продолжал:
— Барон фон-Х. вернулся затем в Европу. Он чувствовал себя в некотором роде пресыщенным, так что почти можно было надеяться на его выздоровление. Но это продолжалось недолго; вскоре прежнее безумие овладело им вновь, зажигая в его крови как бы горячечный жар. Он имел лишь одно желание, преследовал лишь одну цель, но она была ужаснее и жесточе самых изысканных измышлений маркиза де Сада. Он стремился, ни более ни менее, как к тому, чтобы подучить патент на звание генерального палача всех столиц Европы. Он предлагал принять во внимание, что может поручиться за добросовестность, искусное и даже художественное исполнение соединенных с таким званием обязанностей. Во многих прошениях, которые он писал, предлагая свои услуги, он обещал, — в случае, если власти удостоят его доверия, — извлечь из осужденных такие стоны, какие еще никогда не оглашали тюремных сводов!