Страница 4 из 20
Сегодня тишина была пронизана серебром. Он повернул голову на подушке в сторону стула с воротничками и запонками, и слабый звук стал более отчетливым. Высунув руку из-под одеяла и ощутив его влажную поверхность, он потянулся за часами. Они были намного теплее на ощупь, чем обыкновенно. Цепочка потянулась за часами к краю стула, но была достаточно длинной и не соскользнула с него, а провисла золотой нитью.
Он поднес часы к уху: механизм работал. Однако тиканье часов было таким тихим, что Таниэль не мог понять, пошли ли они только что или же работали все время, и их просто заглушали другие звуки. Он прижал часы к рубашке так, что перестал слышать их ход, затем снова приблизил к уху, сравнивая их сегодняшнее звучание и его цвет со вчерашним. Наконец он сел и нажал на защелку. Крышка часов по-прежнему не открывалась.
Таниэль встал и начал одеваться, но затем замер в наполовину застегнутой рубашке. Ему показалось странным, что часы, в течение двух месяцев не подававшие признаков жизни, вдруг запустились сами по себе. Он все еще размышлял об этом, когда внезапно взгляд его упал на дверную задвижку. Она была отодвинута. Он повернул дверную ручку. Дверь была не заперта. В коридоре было пусто, но не тихо: где-то в трубах переливалась вода, слышались шаги и доносился иногда внезапный глухой стук – его соседи собирались на службу. Со времени того ноябрьского проникновения он никогда не оставлял дверь незапертой, во всяком случае, он такого не помнил, хотя, признаться, ему всегда была свойственна рассеянность. Он снова закрыл дверь.
Уже выходя из комнаты, он остановился возле дверного косяка, задумчиво побарабанил по нему костяшками пальцев и вернулся за часами. Если некто проделывает с ними какие-то манипуляции, Таниэль только облегчает его задачу, оставляя часы в комнате на целый день. От этой мысли у Таниэля засосало под ложечкой, хотя одному Богу известно, что это за грабитель, который возвращается, чтобы отрегулировать оставленный им подарок. Это явно не тот преступник, что выходит на дело в маске и с крикетной битой в руке, но, с другой стороны, Таниэль понятия не имел, какие еще бывают преступники. Все-таки напрасно полицейский тогда над ним посмеялся.
Поднимаясь по желтым ступеням и раскручивая на ходу шарф, он все еще думал о незапертой двери. Кожа на его пальцах, огрубевшая от холода и работы с телеграфными ключами, цеплялась за шерстинки шарфа. Таниэль был на середине лестницы, когда спускающийся навстречу старший клерк сунул ему в руки охапку листков.
– Для вашего завещания, – кратко пояснил он. – Не позднее конца следующего месяца, понятно? Иначе мы утонем в бумагах. И будьте любезны, успокойте Парка.
Озадаченный, он поднялся в телеграфный отдел и обнаружил там горько рыдающего клерка, самого юного из них. Постояв минутку в дверях, он изобразил на лице нечто похожее на сочувствие. Таниэль был убежден, что солдат, только что переживший тяжелую операцию, имеет право на прилюдные слезы, так же, как и шахтер, поднятый на поверхность после аварии в шахте. Но он не верил, что у кого-либо из служащих Хоум-офиса может быть достойный повод, оправдывающий рыдания на публике. И все же он в глубине души понимал, что, возможно, судит других слишком строго. Он спросил Парка, в чем дело, и тот поднял на него глаза.
– Почему мы должны писать завещания? На нас бросят бомбы?
Таниэль повел его вниз, чтобы выпить с ним чашку чая. Сопроводив Парка обратно в отдел, он обнаружил, что другие клерки пребывают примерно в таком же состоянии.
– Что происходит? – поинтересовался он.
– Вы видали эти формы для завещания?
– Это не более чем формальность. Я бы не стал об этом беспокоиться.
– Раньше они тоже давали заполнять такие бумаги?
Он заставил себя рассмеяться, но так, чтобы это не было слишком грубо и громко.
– Нет, но они буквально заваливали нас никому не нужными формами. Помните бумагу о том, что мы не должны продавать секретные сведения о военно-морском флоте прусской разведке? Видимо, они просили нас ее подписать на случай, если мы наткнемся на прусского шпиона в одном из их излюбленных местечек рядом с Трафальгарской площадью – у киоска, где продают чай и ужасный кофе. Думаю, мы все были чрезвычайно бдительны, отправляясь туда. Так что просто подпишите свои формы и отдайте их мистеру Крофту, когда его увидите.
– А вы сами что напишете?
– Ничего. У меня нет ничего стоящего, что можно было бы завещать, – ответил Таниэль, но тут же сообразил, что это не так. Он достал из кармана часы. Они были из настоящего золота.
– Спасибо вам за заботу, – сказал Парк, разворачивая и вновь складывая носовой платок. – Вы ужасно добрый. Как будто бы отец был тут рядом со мной.
– Не стоит благодарности, – ласково ответил Таниэль, но почти сразу почувствовал легкий укол. Он сдержался, чтобы не сказать, что сам он ненамного старше их всех, решив, что это будет несправедливо. Он был старше их, даже будучи одного с ними возраста, он все равно был старше.
Внезапно они оба подскочили на своих местах, поскольку все двенадцать телеграфных аппаратов ожили и застучали в бешеном темпе. Телеграфная лента сминалась из-за скорости передачи, и телеграфисты схватились за карандаши, лихорадочно записывая расшифровку вручную. Все они концентрировались на отдельных буквах, поэтому он первым услышал, что все аппараты передавали одно и то же сообщение.
– Срочно, бомба взорвалась на —
вокзале Виктория разрушения —
– вокзал сильно поврежден —
– была спрятана в камере хранения —
– изощренный часовой механизм в камере хранения —
вокзал Виктория —
– отправлена полиция, возможны жертвы —
– Клан-на-Гэль.
Таниэль крикнул старшего клерка, и тот вбежал в офис с грозным видом, в облитом чаем жилете. Он, однако, быстро понял, в чем дело, и остаток дня телеграфисты провели, рассылая сообщения между департаментами и Скотланд-Ярдом и отказываясь давать комментарии газетам. Для Таниэля оставалось загадкой, каким образом им всегда удавалось связаться с Уайтхоллом по прямой линии. Он услышал рык на другом конце коридора. Это министр внутренних дел кричал на редактора «Таймс», требуя, чтобы тот запретил своим репортерам занимать линию. К концу смены у Таниэля онемели пальцы рук, а кожа на них из-за непрерывной работы с медными телеграфными ключами пахла денежной мелочью.
По окончании смены вместо того, чтобы разойтись в разные стороны, клерки, не сговариваясь, вместе отправились к вокзалу Виктория; им пришлось пробираться сквозь толпу, образовавшуюся из-за отмены поездов, а на подходе к зданию вокзала они увидели валявшиеся всюду кирпичи. Они без труда смогли подойти к разрушенной камере хранения, поскольку люди вокруг были больше заняты выяснениями, когда же, наконец, возобновится железнодорожное сообщение. Деревянные перекрытия были словно разорваны на куски какой-то чудовищной силой. На куче щебня все еще лежал чей-то цилиндр, а покрытый серой пылью красный шарф примерз к кирпичам. Полицейские, расчищая проход от обломков, заносили их внутрь здания, в морозном воздухе от их дыхания поднимались облачка пара. Вскоре телеграфисты стали ловить на себе их настороженные взгляды. Таниэль понимал, что они представляют собой странное зрелище: четверо одетых во все черное тощих клерков, выстроившихся в одну линию и разглядывающих место происшествия намного дольше, чем обычные зеваки. Они, наконец, расстались. Вместо того, чтобы сразу отправиться домой, Таниэль решил прогуляться по Сент-Джеймс-парку, чтобы насладиться видом еще зеленой травы и пустых перекопанных цветочных грядок. Парк, однако, просматривался насквозь, и величественные фасады Адмиралтейства и Хоум-офиса, казалось, были совсем рядом. Он тосковал по настоящему лесу. Ему страстно захотелось съездить в Линкольн, но в домике лесничего жил теперь другой человек, а в господском доме – новый герцог.