Страница 10 из 20
Вскоре в легкой темноте, сгущающейся у берега, появились первые заросли чекана. Иван направил свой струг в самые густые плавни. На остальных лодках, сообразив, что задумал атаман, тоже повернули рули.
Выгружались уже в полной темноте. Одним из первых на берег донской протоки выскочил Путало Малков. Вытирая ладонью еле зы, доковылял до речной воды. Не обращая внимания на суетящихся вокруг казаков, опустился на колени. От реки донеслось: «Миленький ты мой…» Немного в стороне к воде спустились братья-близнецы и еще несколько пленников-донцов. Вразнобой, не глядя друг на друга, присели у воды. Семка кинул мешок с чем-то тяжелым на освобожденный от камыша пятачок, до ушей долетел нечаянный обрывок фразы Путилы: «…думал, уж никогда тебя не увижу больше, Дон Иванович. Счастье-то како…» Засмущавшись, словно подслушал что-то тайное, интимное, Загоруй поспешил к стругу за следующим мешком.
Разгрузившись, освобожденные невольники, вздрагивая и поеживаясь, дружно вошли в холодные воды Дона. Скидывая грязную одежду, приседали и фыркали, как молодые жеребцы. Близнецы ладонями поднимали со дна ил, натирая себя докрасна. Космята, как погрузился по ноздри, так и плавал, словно индийский зверь бегемот. Путила сел на мелкое и, очутившись по пояс в воде, шаркал по коже рук размоченным камышом. Татарчонок, наклоняясь, прятал лицо в реке, а выныривая, как коренной житель степного Крыма, не умеющий плавать, пошатываясь, вытирал глаза кулаками. При этом чуть повизгивал от удовольствия. Атаман остановился у воды:
– Вы там того, хлопцы, потише. Вечер, воздух гулкий.
Устыдившись, бывшие гребцы вняли предупреждению. Чуть погодя, начали выбираться на берег. Иван Косой, разглядев, что почти все выходят из воды в чем мать родила, ухватил мешок с одеждой побитых турок. Задрав выше головы, вытряхнул содержимое на траву.
– Налетай, народ. Голяком долго не протянете. Зябко ишшо.
Гребцы без возражений разобрали одежду.
– Ничего, что в дырках, да рудой[41] политая, – за всех высказался Путало. – Зато не замерзнем теперича.
Дароня Врун остановил руку Космяты, пытавшего отодрать коросту с лица:
– Заразу занесешь, потерпи.
Тот вяло отмахнулся, но отдирать перестал.
– Сил нет, чешется.
– Чешется, значит, заживает. Давай пошепчу, быстрей пройдет.
Космята обреченно вздохнул:
– Добро, шепчи уж.
Парни привыкли к волхованию Дарони еще по плену. Врун знал массу заговоров, и, что удивительно, они помогали.
Охотников рискнуть пробраться мимо турок на стругах оказалось больше, чем требовалось, и атаману пришлось выбирать самому из числа добровольцев. В струг перетащили и раненого Замятно Романова – он тихо постанывал, не приходя в сознание. Отправиться дальше водой выпало и Муратке. Без лишних слов – не первый раз по острию сабли проходить – простились с товарищами. В густой темноте недалеко до полночи два отряда разошлись.
Глава 3
Отряд рыскарей вместе с освобожденными невольниками добирался до Черкасска четыре дня. Дошли бы и быстрей, но задерживали ослабшие гребцы. Некоторые не то что груз тащить, себя-то еле волокли.
По ночам таились в густых зарослях чекана. Обходились без костров – вокруг рыскали ватаги ногаев и татар. И хоть самих ворогов не встретили, но свежие следы их неподкованных лошадей, спускающихся к берегу напиться, видали часто. На последнюю ночь остановились на окраине старого казачьего городка Сергеевска, в прошлом годе полностью разоренного татарами. Вражеская сотня, воспользовавшись отсутствием большей части станичников, отправившихся на стругах рыбалить, повязала пять десятков сергеевцев, в большинстве женщин и детей. Самых малых и старых, по обычаю, зарубили, навалив на майдане гору распластанных тел. Пока весть дошла до станичников, пока мчались, загоняя лошадей, татары успели отступить с полоном в Азов, укрывшись за его толстыми стенами. Казаки только зубами скрежетали в ярости, бессильно кружа вокруг закрытых ворот крепости под насмешками янычар, выглядывающих из башен.
Ночь выдалась тихой. Ущербная луна казацким стругом бесшумно скользила по небесной реке. Черный, пожженный городок густо темнел в ночи поднимающимися к звездам скелетами обгорелых балок – остатками куреней и сараев. Страшная картина разорения действовала на ребят угнетающе.
Из прибрежных зарослей то и дело доносился писк зазевавшейся птицы, попавшей в лапы камышовому коту или хорьку, оттуда же набрасывались на замученных казаков полчища первого самого голодного комарья. Станичники, выставив караулы, спали вполглаза. Хоть и вымотались за переход, но родные курени дымились-то почти по соседству – завтра рассчитывали оказаться там, вот и не спалось. Еще и тварь мелкая лезет, не укроешься от нее.
Дароня, давно потерявший надежду заснуть, усаживаясь, задел локтем недвижного Борзяту. Тот резко поднял голову. Узнав товарища, зевнул:
– Чего не спишь?
Парень шмыгнул. Размазывая сопли по щеке, обронил:
– Своих вспомнил.
Борзята вздохнул. Плотней запахнувшись в зипун, тоже присел рядом. Лениво била о глинистый берег волна, жужжали невидимые комары. Покряхтывая, поднялся Валуй. Отойдя в сторонку, развязал пояс, зазвенела в камыши тугая струя.
– Хоть бы уже утро быстрей, что ли, – Космята Степанков ладошками растер лежалые полосы на лице. – Совсем сна нету.
– Это комары, сволочи. Совсем нюх где-то дели, – татарчонок подтолкнул под себя полу татарского малахая, нашедшегося среди турецких вещей. – Не видят, мы худые, невкусные. Кровь совсем чуть.
Его никто не поддержал, и татарчонок, уставившись в чуть поблескивающее под луной полотно реки, нахохлился воробьем.
– А я вот, казаки, думаю, как мстить гадам буду. Потому и не сплю, – слова Дарони прозвучали жестко. – За всех своих. За мамку, батю, младших. Всех же порешили.
Валуй улегся на старое место, оттуда донесся густой голос:
– А ты саблей-то махать умеешь, вояка?
Парни притихли, ожидая ответа, но Врун сказал не сразу. Помолчав, выдавил с усилием:
– Научусь. Спать, есть не буду, а освою. И саблю, и ружжо.
– Ты ж из пахарей, какая тебе сабля, – невидимо усмехнулся Космята. – В заговорах ты мастак, слов нет. А тут сабля! Это тебе не кровь остановить.
– А руду заговорить – то тоже дело немалое, ежели на войне, к примеру, – заступился за друга Валуй. – А саблей и верно, научиться можно.
– Ежели за своих родичей, то я их и зубами грызть могу, – Борзята вытянул в темноту сжатый кулак. – Вот у меня скоко на них злобы. На десятерых хватит.
Валуй, вздохнув, кинул в реку кусочек подсохшей глины, звонко булькнувшей у берега. Татарчонок, спасаясь от комаров, натянул на голову малахай. Дароня громко шмыгнул. Космята положил ему руку на плечо.
– Мы им отмстим. За все…
Засопел, переворачиваясь на другой бок, придремавший по соседству казак, зашуршала сухая прошлогодняя трава под ногами караульного неподалеку, обиженным ребенком крикнула в черных, покачивающихся камышах ночная птица. Парни, вздыхая, по очереди кидали камешки в воду. До утра так и не уснули.
На зорьке начали собираться. Атаман поторапливал, намереваясь нонче к вечеру добраться до Черкасска. Разбирая мешки и подставляя натруженные спины под тяжелые тюки, приготовились уже двигаться дальше, как Иван Косой, тревожно всматривавшийся из-под ладони в ленивые волны Дона, вдруг зычно скомандовал погодить. Казаки, не понимая, чем вызвана задержка, недоуменно оглядывались. Покидав груз под ноги, сгрудились на берегу.
– Никак плывет кто-то? – Гарх приблизился к Ивану. – Не понять, кто…
Косой прищурил здоровый глаз, пытаясь разглядеть, что там на воде. В бледном сумраке утра на горизонте, слегка раскачиваясь, к берегу быстро приближались выраставшие в струги точки.
Косой оглянулся:
– Так, станишники, на полусогнутых, врыски по кустам и мешки туда же. Неведомо кого несет, горсть вшей им на загривок…
41
Кровью.