Страница 4 из 11
– Тогда уходите! Они и так всех убивают!
– Куда нам, милок! Нас тут четверо осталось, и я тут в шестьдесят лет самая молодая. И ни телеги, ни машины, ни трактора. А Макарыч, так тот еле до завалинки дойти может.
Женщина ударилась в слёзы, Саша еле сдержался от того же самого. Но за его спиной раздался старческий дрожащий голос: «А ты молодец, солдат! Так и надо этим разбойникам! Танька, давай прекращай реветь!» Обернувшись, он увидел еле стоящего сильно ссутулившегося древнего деда с клюкой. Трудно было поверить, что каких-то шестьдесят лет назад он был красавцем, которых художник Верещагин изображал на своих картинах. Воевал Осип Макарович на турецкой войне под командованием самого генерала Скобелева, и сейчас ему было ни много ни мало восемьдесят пять лет. Как оказалось, именно у этого древнего старика час назад лежащий ныне на грунте продырявленный фриц, грубо насмехаясь над его немощью, умыкнул того самого гусака и бутыль с самогоном. Птица скрашивала последние дни старика, попутно увеличивая гусиное поголовье во всей деревеньке. Вот и сейчас, выбравшись из коляски мотоцикла, это весьма упитанное пернатое, попутно шипя и на трупы гитлеровцев, и на Сашу с пожилой женщиной, важно прошествовало к своему хозяину за очередной порцией корма.
– Ничего, избавились от них живых, сволочей, с мёртвыми будет легче! Только посмотрим, что тут у этих жмуриков есть.
Саша с брезгливостью осмотрел оба трупа, снял с них часы и вынул из их нагрудных карманов документы. На одном из аусвайсов он прочитал: «Крафтрадауфклярунгсцуг», пара минут потребовалось, чтобы вспомнить уроки немецкого и кое-что из военного разговорника, за которым он коротал время на той самой повозке с имуществом. Мотоциклетный разведывательный взвод – вот что значило это труднопроизносимое слово. Красноармеец Полухин лично уничтожил трезвого ефрейтора-водителя мотоцикла и захмелевшего наблюдателя в чине оберфельдфебеля. Последним, кстати, объяснялось их поведение: ефрейтор понимал, что ничего хорошего из пьянства его непосредственного командира не выйдет, хотя и сам очень хотел хлебнуть самогона. Только не сейчас, а когда их выведут на отдых в тыл. Что же касается гуся, то зажарить его ему хотелось не меньше нализавшегося подельника, но тот вздумал перед этим ещё и подразнить птицу чем и занимался вплоть до своей бесславной гибели. Однако перечить старшему по должности и званию ефрейтор не смел, поэтому только пытался втолковать оберфельдфебелю: что будет, если кто-нибудь из их командования узрит его в столь непотребном виде. Эти пререкания отвлекали немцев от наблюдения за происходящим, что стало главной причиной Сашиного успеха.
Закончив с трупами гитлеровцев, красноармеец Полухин переключился на их мотоцикл. И здесь он испытал неподдельную радость: в коляске обнаружились планшет с топографической картой местности, бинокль и компас. Убитые фрицы были моторизованными разведчиками, а потому всё это полагалось им по штату. Собственно говоря, им приказали осмотреть деревеньку и окрестности на предмет наличия советских войск и уточнить ряд местных ориентиров. Не обнаружив противника, оберфельдфебель положил карту с приборами в коляску и направился к жителям за реквизицией съестных припасов и чего-нибудь более-менее ценного. У Макарыча он заметил бутыль с белой мутноватой жидкостью, а с двухмесячным опытом пребывания на Восточном фронте гитлеровцу не требовалось объяснять, что это такое. Хорошего настроения Саше добавили также два качественных немецких термоса и ещё один карманный электрический фонарик.
Взяв бинокль и выйдя на окраину деревеньки, красноармеец Полухин легко разыскал в нем на опушке леса свою упряжку. Он помахал рукой и увидел, как кто-то из братьев ответил ему тем же самым. Всё это время они беспрерывно наблюдали через панораму за происходящим, а когда обе фигуры гитлеровцев упали, то оба испытали прилив такой радости, какой у них не было с момента призыва в Красную армию. Сказав селянам, что он скоро вернётся, Саша пошёл к орудию напрямик. Убрав панораму и зачехлив прицел, бывший студент, внезапно ставший начинающим диверсантом-артиллеристом, привёл упряжку в деревню и поставил её рядом с мотоциклом. Разбираться с устройством вражеской машины было некогда, да и много ли толку от неё будет в лесу, где она точно застрянет или встанет от нехватки топлива? Поэтому вместе с жительницей деревни трупы гитлеровцев загрузили на мотоцикл, привязав одного к рулю, а другого к коляске. На счастье, машина стояла незаторможенной и на нейтральной передаче, так что её удалось без особых проблем, хотя и с усилиями откатить на полкилометра от населённого пункта, где был поросший кустарником овражек. Это место было выбрано Татьяной Лазаревной – так звали пожилую женщину – за свою удалённость и неприметность. Со стороны оно казалось только группой раскидистых кустов чуть в стороне от грунтовой дороги, связывающей деревню с большим селом, где располагалось правление колхоза.
Этот овражек и стал открытой могилой для двух оккупантов и их мотоцикла. Столкнув их туда, Саша спустился вниз, с помощью топора испортил карданную передачу от мотора к ведущему колесу машины, а также разбил её приборы со светотехникой. Для надёжности он достал револьвер, прострелил один раз бензобак, но поджигать вытекшее топливо не стал – и так звуков во всём этом деле было слишком много, а столб дыма от горящего бензина мог привлечь совершенно ненужное внимание к происходящему даже далеко находящегося противника. И без того для приведения мотоцикла в порядок требовался очень серьёзный ремонт. Тем временем Татьяна Лазаревна с Родионом и Ильёй подготовили ветки, которыми забросали машину и трупы гитлеровцев.
Вернулись в деревню уже при закате, с помощью лопат и метлы бойцы быстро убрали кровавые пятна с грунта и придали месту его обычный вид. Так уж получается, что, увидев себя под действенной защитой, гражданские чувствовали, что настроение повышается на небывалую высоту. Если один красноармеец с пистолетом-пулемётом так лихо убил захватчиков, то трое, да ещё с пушкой, никакого ворога на родное крыльцо не пустят! Даже братья Самойловы, забыв про своё недавнее сидение в кустах, всем своим видом излучали уверенность и готовность дойти до Берлина. А старик Макарыч хотел идти вместе с ними и грозно потрясал своей клюкой. Саше пришлось приложить немало усилий, чтобы покончить с этой эйфорией. Как ни странно, его поддержал дед, забыв про своё желание лично отомстить пособникам гусекрада. Память Шипки и Плевны не стёрлась за прошедшие полвека с лишним:
– Ох и силён антихрист, ты прав, служивый. Вчетвером нам с ним точно не справиться. Эй, Танька, помоги ребятам, чем есть!
В результате упряжка пополнилась двумя тёплыми одеялами, брезентовым полотнищем и дополнительным запасом фуража для лошадей. Он предназначался для деревенского скота, но из него осталась одна корова, всех остальных животных забрали ещё в июле для поставок в армию. Саша, взглянув на себя в зеркало, с трудом узнал своё лицо – грязное и щетинистое. Поэтому он попросил у Татьяны Лазаревны бритву, кусок мыла и чистое полотенце, поскольку привык к опрятности, даже в полевых условиях. Всё это нашлось среди вещей её внука, также призванного на службу тем летом. Среди его школьных принадлежностей остались несколько чистых тетрадей, карандашей и линейка с транспортиром. Это было очень кстати в дополнение к карте и компасу. При свете керосиновой лампы красноармеец Полухин бросил беглый взгляд на саму карту – она оказалась советской, но названия были продублированы немецкой транслитерацией. Также на ней было много пометок с указаниями даты и времени, среди которых нашлось и место разгрома походной колонны его полка. Стало ясно, что гитлеровцы продвинулись далеко вперёд, и идти параллельно дороге смысла не имеет. Путь к своим лежал исключительно по бездорожью и, где только возможно, под прикрытием леса. Посоветовавшись с Татьяной Лазаревной, Саша решил сделать отправной точкой маршрута лес в паре километров к северо-западу от деревни, со стороны, противоположной их подходу к населённому пункту.