Страница 9 из 15
– А ну-ка не спать, у нас есть разговор, а то позову стражников, они тебя бысто протрезвят!
Георгий в первый же день ареста понял, что ему придется балансировать на грани жизни и смерти, поэтому, пока еще у него была физическая сила, попытался создать психологический барьер следователям, чтобы они не перешли на физическое давление после первой же встречи. Благодаря знаниям и практике он достиг того, что к нему и вправду физически не прикасались. В отличие от других заключенных, его не били, а наоборот – даже побаивались его. Целенаправленно, то по очереди, то одновременно, работали три следователя. Они пытались психологически сломить его бессонницей и постоянным давлением. Так его испытывали на протяжении недели. Их главной целью было, чтобы Георгий Ликокели признался в своей антисоветской деятельности и участии в заговоре. После этого ему приписали бы все, что угодно, положили бы перед ним список невинных людей и заставили дать ложные показания против них. Георгий знал это: он читал их мысли.
А вот бессонница чуть было и вправду не сломала его. После многочасовых допросов его вели в камеру, где стекла были вынуты из рам и не было даже подобия отопления. Спать было невозможно, но Георгий смог это преодолеть благодаря своей подготовке.
Не смотря на то, что камера 95, была камерой политзаключенных, жила по тюремным законам. Неписаный закон, что заключенные должны помогать друг другу, в Грузии всегда строго соблюдался. Поэтому их камера почти со всеми камерами имела связь. Они получали и отправляли почту – малявами и небольшим количеством продуктов – с помощью кабур10, проделанных в стенах камер. Заключенные знали, что для политических закрыта связь с внешним миром и к ним не допускали «дачку». Многие из них были обречены, но они часто получали от других заключенных чай и табак, что было большим подспорьем. Тюремная «почта» давала неплохую информацию, и если приводили новенького или кого-то отправляли на этап, то их обязательно информировали об этом. Лишь только с камерой смертников у них не было прямого контакта. Информация оттуда была недоступна. Им даже не давали возможности перекликаться. Но все же из спецкамер к смотрителю11 тюрьмы информация доходила. Как этого добивался смотритель, политические не знали. Многие из осужденных на расстрел были именно политзаключенными, поэтому, когда кого-нибудь выводили на расстрел, через несколько минут смотритель уже знал об этом. Из его камеры сразу же отправлялась малява в камеры политзаключенных.
В декабре 1938 года, спустя месяц после ареста Георгия, из спецкамер зачастила информация. Не проходило и дня, чтобы не пришло несколько сообщений. Некоторые из их сокамерников были переведены в спецкамеры. Их держали там пока не приходил час расстрела.
В одну декабрьскую полночь, один из заключенных, который контролировал «дорогу», принес Васо маляву. В полутемной комнате Васо встал под лампочку. Все, кто не спал, смотрели на него. Васо прочитал маленький листок и скомкал его в руке. Было видно, что он испытывал. Георгий не спал и смотрел на Васо. Он понял, что Васо в шоке и ему нужна помощь. Он подошел к нему, усадил на кровать, нашел нужные точки на его ушах и помассировал их, потом пальцы. Через некоторое время вывел Васо из шока тэтануса. Только одним словом спросил его Георгий:
– Кто?
– Муза Квициани, – шепотом вымолвил Васо.
К ним подошли Сосо Нибладзе и Дмитрий Илуридзе.
– Какого парня сгубили! – боль лавиной вырвалась в словах.
– Здесь он лежал, рядом со мной! – проговорил Васо и указал на соседнюю койку. – Шесть месяцев он был у них в спецкамерах, специально мучили эти сучьи дети, а семье год назад запретили передавать «дачку». А этим сообщали, что он расстрелян. Муза надеялся, когда говорил мне: скоро расстреляют и уже не будут мучить…
Все слушали молча.
– Торопятся, сволочи, чтобы до конца года освободить спецкамеры, – сказал Сосо.
Все, кто не спали, окружили их. Каждый представил себя на месте Музы. Они хорошо знали, что многим присуждали по десять-пятнадцать лет, но все же расстреливали. Случалось и обратное, но это происходило гораздо реже. Проклятая «тройка» многие семьи одела в траур.
Георгия каждый день водили в главный корпус на допрос, чаще вечерами, где несколько часов длилось психологическое давление и злая игра. Они хорошо знали, что никакого преступления он не совершал, однако для них не это было главным. Главное было – каждого авторитетнного человека, кого уважал народ, сломить, унизить и заслать как можно дальше. Если же они не побеждали в этой психологической игре, тогда «тройка» и ее окончательный вердикт – расстрел.
Следователь, майор Жгенты, как один из зубцов репрессивной машины, получал удовольствие от своей работы, с усердием выполнял свои обязанности и в этом был бесподобным исполнителем. Был он человеком ограниченного ума, и все проведенные им допросы и составленные акты походили друг на друга, как две половинки яблока. Что тут удивительного, ведь работа на конвеере вырабатывает в человеке привычку рефлекторно, автоматически совершать несколько операций, а разум его совсем притупляется. Майору доставляла удовольствие психологическая игра с несчастным человеком в наручниках, который знает, что его не спасут ни справедливость, ни Всевышний. Перед ним в лице следователя стоят и прокурор, и судья, и ангел смерти Микел Габриель.
Георгий читал его мысли и думал: противостоять, переубедить? Нет, это все равно что толочь воду в ступе, он тоже не свободен, ему тоже все наперед определили. Я даже могу предрешить его судьбу. Или придушить его прямо здесь? Но так не годится. Тогда может остолбенеть его или нарушить ему дыхание? Или, может быть, спровоцировать инфаркт? Но тогда ведь я тоже стану таким, как он.
И Георгий со спокойным лицом смотрел на палача.
Его спокойствие, как красная тряпка, действовало на майора. И вдруг майор потерял дерзость и высокомерие. Уже механически повторял одно и то же, нервно шагал по кабинету, садился, вновь вскакивал и вышагивал от одной стены к другой.
Может, он споткнется? Пусть споткнется! Пусть сядет и успокоится, а то у меня уже рябь появилась в глазах, столько он ходит.
И вправду, майор споткнулся, пошатнулся и прислонился к столу. Удивленный, он застенчиво посмотрел на заключенного. Не мог понять, почему у него нарушилось спокойствие, почему он так взволновался? Он ненавидел заключенного и боялся его. Ему же рассказывали, что тот совершает чудеса, но это не цирковые номера. Оказывается, он сильный целитель. Нельзя доверять этим целителям, их только расстрел остановит. Уже несколько раз майору приходила в голову эта фраза, еще до встречи с Георгием, когда он знакомился с его делом, но сейчас эта фраза уже преследовала его, и он часто ее повторял, будто убеждал самого себя, что это единственный выход.
«Маги и колдуны не нужны нашей стране рабочих и крестьян, это тоже буржуазное наследство. Что он делал четырнадцать лет за границей? Чему его там могли научить полезному для нашей страны?» – думал майор.
Георгий спокойно смотрел на следователя, и мысли майора лежали раскрытой книгой перед ним. Он уже знал все его замыслы и шаги. Майор хотел усугубить дело и закончить его расстрелом.
«Не получится, майор, я не дам тебе возможности погубить меня и других. Я должен избавиться от этого палача», – так думал Георгий.
После этого дня, его не вызывали на допрос целый месяц. Новогодние праздники уже прошли, когда его привели в следственную часть. Встретил его уже другой следователь, совсем молодой парень. Георгий хорошо знал, что случилось с майором, но все же спросил:
– А где майор?
Лейтенант ответил:
– Уже месяц, как он лежит в больнице, поэтому я продолжу ваше дело.
После ознакомления со сфабрикованным делом Георгия Ликокели, молодой офицер был растерян. Понимал, что бессилен. На третий день «тройка» все же вынесла приговор – десять лет тюрьмы. Все, кто прошли через этого следователя, спаслись от расстрела.
10
Кабура – на тюремном жаргоне кирпич, вынимаемый из стены камеры.
11
Смотритель – авторитетный заключенный, который регулирует спорные вопросы между заключенными и с администрацией тюрьмы.