Страница 14 из 16
Тогда он даже выслушивал просьбы и жалобы, и тогда можно было удостовериться, что если в сердце его не было отеческой нежности к нам, то была, по крайней мере, справедливость.
Я еще буду иметь случай говорить о Клингере, а теперь обратимся к экзамену.
Учителя, как нарочно, спрашивали меня более, нежели других кадетов, и я отвечал удовлетворительно на все вопросы, своими словами.
Клингер заглянул в список, потом посмотрел на меня, и обратясь к учителям, сказал:
"Если ваши хорошие балы поставлены так же справедливо, как дурные этому кадету, то вы, господа, не останетесь мной довольны!"
После этого он обратился ко мне с вопросом, и велел мне перевести с русского языка на французский.
Только что вышед из рук Цыхры и мадам Боньот, и уже понимая хорошо легкие французские сочинения, я перевел удовлетворительно.
– "Тут что-то непонятно!" сказал Клингер, обращаясь к директору: "этот мальчик знает все лучше других, а у него самые дурные балы!"
Клингер подозвал меня к себе, погладил по щеке (это была такая редкость, что все присутствовавшие обратили на меня взоры), и сказал по-французски: "Expliquez – nous,mon garcon, се que cela signifie? (т.е. объясни нам, что это значит?) – Слезы невольно брызнули у меня в три ручья, и я зарыдал.
Мое сиротство, мое уничижение, немилосердное обхождение со мной Пурпура взволновали меня, и я высказал все, что у меня было на душе, отчасти по-французски, отчасти по-русски.
Учителя в оправдание говорили, что я не хочу учить наизусть, что я не имею тетрадей, что я упрям; Пурпур объявил, что я неряха и повеса, но чувство справедливости, однажды пробужденное в Клингере, уже не могло быть ничем заглушено, и мое чистосердечие, а может быть и детское красноречие, отозвались в душе, в которой под ледяной корой таилось чувство!
Он спросил меня, из какой я нации, а потом велел мне сесть на первую скамью (я сидел прежде на последней), а сам подошел к директору, и стал с ним говорить в полголоса.
Граф Ламсдорф подозвал к себе майора Ранефта, и указывая на меня, сказал ему: "Возьмите к себе в роту, еще сегодня, этого кадета!"
– Экзамен, после этого эпизода, пошел своим чередом, а Клингер, как будто гордясь своим открытием, всегда велел спрашивать меня, когда другие кадеты не отвечали на вопросы, и я, по счастью, всегда удовлетворял его.
После экзамена Клингер объявил учителям, что он недоволен ими…
При выходе из классов кадеты окружили меня, поздравляли, обнимали, и я был в восторге! Но когда надобно было строиться, чтоб идти в столовую, явился Пурпур, как тень Банко в Макбете, и навел на меня ужас своим взглядом.
Не говоря ни слова, он взял меня за руку и повел в свою любезную умывальную и, на прощанье, так выпорол розгами, что меня полумертвого отнесли в госпиталь!
Я слышал после, что директор сделал Пурпуру строгий выговор и даже погрозил отнять роту.
Но от этого мне было не легче. Целый месяцы пролежал я в госпитале, и от раздражения нервов едва не сошел с ума. Мне беспрестанно виделся, и во сне и наяву, Пурпур, и холодный пот выступал на мне!.. Я кричал во все горло: спасите, помогите! вскакивал с кровати, хотел бежать, и падал без чувств…
Пурпур давно умер… Через полгода, кажется, после моего выздоровления он вышел из корпуса в армию – и все забыто!»
Тут я хочу сделать одно «лирическое» авторское отступление!
В Царскосельском лицее как вы уже знаете уважаемый читатель не пороли лицеистов.
И это мне кажется было большой ошибкой со стороны императора Александра Первого!
С большой долей вероятности я бы тогда мог сказать, что наш А.С. Пушкин получив за свои шалости и неуспехи в учебе несколько раз наказаниями розгами то возможно он тоже бы пришел к мысли о том, что «Горе развивает ум!» и тогда бы он меньше увлекался сочинение стихов, а стал бы прилежнее учится и стать впоследствии известным в Российской империи дипломатом. Причем никто ему в таком качестве не запрещал бы и занимается поэзией в свободное от трудов время…
А теперь я продолжу цитировать «Воспоминания» Ф. Булгарина. Они нам будут нужны, когда мы будем изучать жизнь А. Пушкина в Царскосельском лицее…
«…. Не могу, однако ж, умолчать при этом случае, что года через четыре по выходе моем из корпуса, встретив в обществе человека, похожего лицом на Пурпура, я вдруг почувствовал кружение головы и спазматический припадок.
Теперь уже перестали изучать мифологию, и предание о Медузиной голове пришло в забвение; но я не забуду этого вымысла, испытав смысл его на себе!
Бедный, худой изнеможенный, явился я к майору Ранефту, в третью мушкетерскую роту, и узнал, что я переведен из второго среднего класса, через класс, в пятый верхний класс.
Майор Ранефт был добрый, ласковый человек и снисходительный начальник, который обращался с нами как с детьми, а не как с усатыми гренадерами.
Капитан Шепетковский, человек скромный, приветливый, добродушный, также с нами был более, нежели хорош.
Все прочие офицеры, как водится, обращались с нами в духе начальников, и я ожил душей и телом в благословенной третьей мушкетерской роте!
Учителя в верхних классах были люди опытные и снисходительные. Французскому языку обучал нас почтенный старик, умный Иллер, который знал также весьма хорошо русский язык и любил говорить стихами или в рифму.
Русский язык, а в первых трех верхних классах, и литературу преподавал Петр Семенович Железников (тогда капитан). Он был одним из лучших воспитанников при графе Ангальте и также одним из лучших актеров корпусного театра. П.С. Железников знал русский язык основательно, и притом был весьма силен в языках французском, немецком и итальянском. Еще будучи кадетом, он перевел Фенелонова Телемака.
Перевод поднесен был императрице Екатерине II, которая щедро наградила переводчика, приказала напечатать книгу на казенный счет, в пользу автора, и ввести, как классную книгу, во все учебные заведения.
Железников объяснялся чрезвычайно хорошо, и читал и декламировал превосходно. Телемак переведен им старинным, напыщенным слогом, но язык перевода правильный. В это время уже действовала новая, карамзинская школа, и Железников, как человек умный и со вкусом, признал ее превосходство и подчинился ее законам.
Но о языке и литературе я поговорю в своем месте, а теперь скажу только, что кроме Н.И. Греча, а не знал лучшего преподавателя русского языка, как П.С. Железников, в чем согласятся со мной все знавшие его. Все прочие мои учителя, хотя и не имели таких достоинств, но были люди добрые, скромные и ласковые.
Правда, что никто не приласкал меня особенно, хотя я учился из всех сил, и никто не занимался мной отдельно. Я был смешон в толпе, и хотя был сирота, но уже не животное, которое беспрестанно погоняли! Положение мое было весьма сносное. Я редко ходил со двора….
Воспоминания о встречах с императором Павлом Первым
В день похорон, когда печальная колесница проезжала по Невскому проспекту, при многочисленном стечении народа, государь приехал верхом из Михайловского дворца, остановился на углу Садовой, возле императорской Публичной библиотеки и, когда гроб поравнялся с ним, снял шляпу и уехал.
Император Павел Петрович несколько раз посещал корпус, и был чрезвычайно ласков с кадетами, особенно с малолетними, позволяя им многие вольности в своем присутствии. – "Чем ты хочешь быть?" спросил государь одного кадета в малолетнем отделении. – "Гусаром!" отвечал кадет. – "Хорошо, будешь!
А ты чем хочешь быть?" промолвил государь, обращаясь к другому малолетнему кадету. – "Государем!" отвечал кадет, смотря смело ему в глаза.
– "Не советую, брат", сказал государь, смеясь: "тяжелое ремесло!
Ступой лучше в гусары!" – "Нет, я хочу быть государем", повторил кадет.
– "Зачем?" спросил государь. –