Страница 9 из 16
– Слышу знакомые имена, – ухмыляется, – и ни фига не понимаю! Котов, значит, так зовут?!
– Я так зову… – сдержанно отвечает Чумак. – Фрицы наверняка зовут по-другому.
Он старается не замечать блеск водочного стекла, однако бутылка притягивает взгляд, будто магнит.
– Тяпнем русского национального? – поднимают бутылку над головой. – Моя в супермаркет помчалась, значит, часок у нас есть!
Чумак не в силах сопротивляться, выпивка – его слабое место. Он расставляет рюмки, насыпает в вазочку крекер, и вот уже первая, «за знакомство», приятно разливается теплом в груди. Гостя зовут Эдик, он из Брянска, а там закон: между первой и второй – никакого перерыва!
– Вообще никакого?! – удивляется Чумак.
– Никакого! А между второй и третьей – не больше минуты!
Эдик опять ржет, видно, мужик с юмором. Вообще-то, откровенничает тот, сюда ехать не хотелось. Хрена ловить зимой в Берлине?! Зима тут мягче, конечно, даже зелень кое-где проглядывает, но ведь не Египет! Так жена потащила в Германию! У нее девичья фамилия, понимаешь ли, Шторк, и вот ей в голову взбрендило на родину предков отправиться! И чтоб непременно жить в обстановке настоящего немецкого дома!
– Но у тебя, вижу, другая обстановка…
Эдик тычет в одно из настенных фото.
– Это где? В Грозном?
– В Кандагаре.
– Ты афганец?! Тогда – за афганцев!
После третьей «пришелец» уже нравится Чумаку. Тут разные бывали, некоторые нос воротили от изувеченного мрачноватого человека в форме, а этот брянский – вроде свой. Жаль, не служил в горячих точках, не поделишься сокровенным. А хочется! Хочется улететь туда, где пахло нагретыми солнцем скалами, соляркой от боевых машин, гарью; где была взаимовыручка, мужество, и каждый готов был положить жизнь «за други своя». Вот откуда его хромота? Тогда их заперли в ущелье, начали долбить пулеметами с окрестных гор, и ему на бегу – в ногу! Лежал на открытом пространстве, как мишень, так Сашка Клюев, командир роты, его на себе под БТР втащил, под броню, иначе в мясо бы раскрошили духи! И сам Чумак не раз бросался на выручку под шквальным огнем, прикрывал собой бойцов, и что остался живым – считал чудом. А главное, тогда за ним стояло что-то огромное, большое и непобедимое. Да, война была страшная, много хороших мужиков положили зазря. Но была держава, был некий смысл в бессмысленных, если рассудить здраво, подвигах, и утрата этого всего была больнее, чем сквозное ранение в ногу или боль от осколка, задевшего лицевой нерв (от того щека и дергалась)…
– Сам откуда? – интересуется Эдик.
– Оттуда… – Чумак указывает на Свято-Никольскую церковь, что висит на стене – С Украины. Но я там не был… Сколько же я там не был? Больше сорока лет!
Гость выдерживает паузу, с интересом глядя на хозяина.
– Съездить не хочешь? Там сейчас события!
Майор отмахивается.
– Опять бузят?! Ничего, побузят и разойдутся!
– Не знаю, не знаю… Может, и не разойдутся.
Еще опрокинуть, затем похрустеть крекером, как давеча хрустел кормом Геббельс.
– И хрен с ними. Какое мне до них дело?! Моя родина – Советский Союз! Помнишь песню? Мой адрес не дом, и не улица, мой адрес…
Эдик начинает подпевать, когда в дверях возникает толстуха, что в девичестве Шторк.
– Хорошо сидим? – произносит ледяным тоном.
– В общем, неплохо… – теряется рыжий.
– А теперь – домой!
Эдика подбрасывает, будто в задницу вмонтировали пружину. На пороге супруга оборачивается.
– Стелла Георгиевна предупреждала, что вы алкоголик, и зря я ей не поверила! Не смейте спаивать моего мужа!
У Чумака сводит скулы. Хмель слетает, лишь бессильная злость ворочается внутри, как некий червяк. Ты никто, майор, если даже эта незваная гостья может тебя унизить. Ты разжалован и уволен из рядов без права восстановления! Не хочешь быть разжалованным? Тогда вытащи заначку – и в магазин, чтобы надраться к ночи до бесчувствия и провалиться в мертвецкий сон…
Утро начинается со стеклянного звона: кто-то бросает в окно мелкие камушки, и тут, хочешь – не хочешь, а приходится разлеплять глаза. Какая зараза спать мешает?! Чумак поднимается; укутавшись в одеяло, подходит к окну. Ба, Краб явился! Полгода, почитай, было не видно, говорили, его вообще из «фатерлянда» депортировали. Но вот он, лыбится во всю ширь, сверкая фиксами…
Щелкнув шпингалетом, Чумак распахивает створку. – Просыпайсь, Мыкола! – слышится с улицы. – Буде подушку давить!
– Принесли черти… – бормочет Чумак. Башка трещит, накануне бутылку в одно жало всосал; а еще ведь с рыжим пил! С другой стороны, Краба можно послать в магазин, молодой – мухой слетает…
У гостя, по счастью, с собой пиво. Туристы слиняли с утра пораньше, и можно спокойно похмеляться, слушая рассказ о злоключениях Сереги Бойченко по прозвищу Краб. У него не ладони, а натуральные клешни – огромные, разлапистые, да еще красноватого цвета, и во время разговора он этими «клешнями» все время размахивает. Как выясняется, придурок влетел в уголовную историю – вместе с дружками угнали грузовик Man, набитый стройматериалами. Грузовик оставили на пустыре, понятно (как его продашь?), а материалы решили толкнуть одному немцу. Так он же, сука, их и заложил! Позвонил в полицию и высказал свои подозрения, мол, откуда у этих русских мешки с ротбандом и черепица Braas? Вот не все равно ему, откуда! А главное, москалями их назвал, немчура херова! Все время бубнил «руссиш», «руссиш»!
– И что? – морщится Чумак (башка еще трещит!). – Мы для них все – русские…
– Ни, Мыкола! Я не москаль!
– Да ладно тебе! И это… хватит меня Мыколой звать! Я для тебя, пацана, Николай Петрович! Майор советской армии в отставке! Если хочешь – называй товарищем майором…
Краб опять демонстрирует фиксу, затем упирает правую клешню в висок.
– Слушаюсь, товарищ майор!
– К пустой голове ладонь не прикладывают… – бурчит Чумак. – Значит, в тюряге сидел?
– Ага, пять мисяцев! Я ж на подхвате был – тильки разгружал. А хлопцы, шо машину вкрали, сели надолго…
В магазин все-таки приходится бежать – пивом душу не обманешь. За шнапсом и всплывает (опять!) тема волнений на родине. Краб завелся, мол, в тюряге делать не фиг, все время ящик смотрел. Его ж у Краба нет (у Чумака тоже), но тут немецкая тюрьма! Цивилизация, бля, да еще волнения показывают! Ой, как в Киеве нынче неспокойно…
– Да что вы раскаркались?! Неспокойно! Волнения! Ерунда это!
Краб долго на него смотрит.
– Ни, товарищ майор, не ерунда. Буде шо-то, нюхом чую.
– Ничего не будет!
– Ты ящик купи, Николай Петрович. Тоже ведь не бачишь, шо в мире творится. Жидка твоего, Шульмана, потряси. Мол, ишачу на тебя, так отблагодари!
– Понадобится: сам куплю. Ну? Что с руками?
– Шо с руками?! – Краб обеспокоенно разглядывает «клешни».
– Не больные? Тогда разливай, что ли…
Краб с облегчением хохочет, тут же выполняя просьбу. А чтоб доказать, мол, руки у него ого-го, под занавес предлагает привычную забаву: армрестлинг.
– Победить рассчитываешь? – прищуривается Чумак.
– Тебя, Николай Петрович, победишь… Так, дурака поваляем!
На самом деле молодость хочет победы, а то ж! Когда ставят руки на стол, ладонь Чумака тонет в красноватой «клешне». Краб с ходу начинает давить (хотя по правилам положено на «раз, два, три»), только шалишь, родной, с майором Чумаком не такие орлы состязались! Еще в Афгане! С самим Громовым тягался «на руках», и генерал оказался повержен!
Щеки соперника пунцовеют, он поддавливает кистью, и все же медленно, но верно сдает позиции. Выровнять, теперь наклонить, и вот «клешня» на столешнице!
– Ну, товарищ майор… Железяка у тебя, не рука!
А за окном уже маячит Борман. Тычется в пустую кормушку, затем начинает царапать стекло.
– О, Гитлер явился!
Поднявшись, Краб находит повод задержаться.
– Не Гитлер, а Борман… – бурчит Чумак. – Ладно, двигай отсюда!
– Может, еще пузырь? У меня гроши есть!