Страница 1 из 7
Большая и Маленькая
Большая Зойка прижимала к груди Маленькую Зоиньку, шептала:
- Дует? Дай-ко укутаю тебя.
И всё заматывала её в драный платок, который выбросила кухарка Домна. А он сгодился -- из-под двери несло холодом, даже снежная крупка залетала.
- Тише, Зоинька, не плачь, я куплю тебе калач, - кривя синие губы, напевала Большая.
Но Маленькая всё не засыпала, глядела в темноту широко раскрытыми неподвижными глазами.
Её плач вонзался Большой Зойке в голову -- пробирался под полушалок, жидкие волосы, сверлил кость и гудел, словно рой комаров.
Большая начинала биться лбом о деревянную стену, швыряла Маленькую на обындевелую землю каретного сарая.
Тело Маленькой издавало костяной стук, какой бывает, когда упадёт на пол мороженая рыба. Маленькая на время замолкала, но потом снова начинала плакать.
Ночь тянулась долго. Очень долго.
Во дворе раздалось: хруп-хруп-хруп. Это дворник Софрон в валенках пошёл к воротам. Большая Зойка оглядела свои чёрные голые ступни. Ничего... привыкла.
От ворот - хрямс-хрямс-хрямс -- прозвучали чёткие шаги. Кто-то в ботинках направился к парадному. Следом прохрупал Софрон.
Большая не выдержала, вскочила, проковыляла мимо сломанной пролётки и двух колясок, прильнула к отверстию в двери.
Доктор? Точно, доктор -- с саквояжем в руках. Софрон топтался позади, о чём-то взволнованно говорил. А Зойка и сама знала, что хозяйке пришло время родить. Хлопнули двери.
Большая схватила Маленькую, прижала к себе и зашептала:
- Всё, Зоинька, началось. Доктор приехал. Давай иди, поспевай...
Зойка с силой толкнула дверь. Взвизгнули расхлябанные затворы. Образовалась щель между створками. Большая просунула в неё Маленькую и швырнула подальше, на нетоптаный снег. Маленькая упала и осталась лежать, как кусок сухого навоза. Никто в темноте и не разглядел бы.
Большая стала наблюдать. Чёрный комок шевельнулся. Залаяли соседские псы, но сразу замолчали. А потом завыли, тягостно и горько.
От двери матерно заругался Софрон, взял метлу и стал пробираться по сугробам к забору. Застучал о него метлой, отгоняя беду. Да где там! Чужие собаки чуют Маленькую, тоскуют, боятся. А свои дворовые псы давно поиздохли.
Чёрного комка уже на месте не было. Смутная тень в свете из окон скользнула к крыльцу. Хорошо, что дверь не заперта по обычаю - для лёгких родов. Будут им сегодня лёгкие роды.
Большая Зойка поняла, что уже видит всё глазами Маленькой, и порадовалась. Отпрянула от створок, пошла в свой угол. Уселась и опустила тёмные сморщенные веки. Так удобнее смотреть.
По лестнице, раздувая юбки и белый фартук, сбежала новая горничная, Аниска. Ишь, как хлестнула подолом по лысой головёнке Маленькой. Но Зоинька умница, обхватила перила ручонками, удержалась.
Вот бы дотянуться до Анискиной белой шеи... Нет уж, Маленькая, не отвлекайся. Не уйдёт от тебя эта Аниска. Сначала навести хозяйку.
Вот так незадача! Крашенные в розовый цвет двери в хозяйкины покои закрыты. Это не беда. Маленькой терпения не занимать. Но жирная корова Домна поначертила на них какие-то знаки! Как бы Зоинька не испугалась. Нет, ничего, притаилась возле лепнины, ждёт. И Большая подождёт...
А псы всё воют. Нет, это не собачий вой. Это мамонька голосит в их каморке возле кухни. А Зойка скорчилась возле сундука -- мамонька опорожнила штофик и теперь злая. Может прибить, если Зойка высунется. Мамонька всё время дерётся, стоит только Домне пожаловаться: твоя девка всё под ноги лезет, всем мешает. Или - твоя девка опять хозяину на глаза попалась. Или ещё вот -- твоя девка чашки расколотила. Мамонька часто кричит на Зойку: "Байстрючка!"
Но иногда, напившись вина, гладит разбухшими руками, от которых воняет горчицей и щёлоком, жидкие Зойкины космы и шепчет: "Ты, Зойка, смекай: не нашей ты породы, не хрестьянской. В тебе господская кровь! Учися да присматривайся, мож, отец твою судьбу устроит".
Зойка часто смотрится в половинку круглого зеркальца и видит серые жидкие волосёнки, невзрачные голубоватые глаза. Как у хозяина Аристарха Петровича. А мамонька -- красавица, с русыми кудрями и травяной зеленью в глазах. От кого ж немочь в Зойкиных лице и теле? Точно не от неё.
А мамонька всё голосит, бьёт кулаком то по столу, то по тугому, как барабан, животу. Кричит: "Куда ж я пойду-то? Одно дитё порченое на руках, другое под сердцем. Кому я нужна с приплодом?"
Мамоньке отказали от места. Домна на кухне разворчалась: "И правильно. Нечего свою манду под каждый уд подставлять". И сунула Зойке сухарь -- вку-у-усный, от хозяйского пирога. Сказала, глядя, как Зойка мусолит его: "Ишь, лопает. Немтырь, уродина, а жалко -- живая ж тварь".
А Зойка вовсе не немтырь. Она разговаривает. Только никто не слышит. Кроме Маленькой... Э-эх... Что-то зевается. Как же долго время тянется. Так и уснуть можно. А без неё Маленькая Зоинька не справится.
2
В людской заполошная Аниска всё никак не могла успокоиться -- повторяла между шумными глотками чая из блюдца: "Мальчик! Да такой крупный -- головёнка что тыковка! Аристарх Петрович на радостях доктору четвертной отвалил, сама видела".
Домна поджимала крупные губы -- обижалась. Её в этот раз не позвали "бабить", помогать при родах. Ещё обиднее был четвертной, попавший в чужой карман. Как будто этот доктор, а не она, постарался, чтобы хозяйка не скинула дитя прежде времени, готовил для неё наговорённые отвары да обереги на каждый день.
Но потом пухлые, как подушки-думки, щёки расплывались в улыбке -- дождался-таки Аристарх Петрович наследника. Слава Ему! А то ведь что за напасть -- две жены скончались от преждевременых родов вместе с младенцами. Это за пять лет-то!