Страница 2 из 25
Мне тогда просто повезло: к моменту, когда эта дохлятина меня ухватила, я уже был почти за её спиной, так что, схватив меня, мертвяк согнулся в поясе и, из-за своей огромной массы, переломил себе хребет. За эти мгновения подползли другие. Это придало мне ещё сил, я рванул ногу, и в мёртвой кисти остались мой носок и кроссовок.
Наступать босиком на камни, по которым ползали, бродили и пускали свои гнилые слюни восставшие из мёртвых, было противно. К тому же меня беспокоила мысль, что их яд может впитываться через поры, но прыгая на одной ноге, я бы не дошёл до своей парадной1.
Идти по открытому пространству я счёл слишком рискованным, поэтому свернул на узкую набережную, где в обозримом пространстве не было ни одного неупокоившегося трупа, и побежал вдоль высоких гранитных поребриков2, очень желая, чтобы за поворотом, ведущим на другую улицу никого не было. Впереди был ещё один мост – что на нём творится было не разглядеть – только сливающиеся в единое чёрное месиво чугунные прутья перил. Опасность могла появиться откуда угодно: у этих безмозглых порождений только один инстинкт, и они ему безоговорочно следуют. Не известно только: хотели ли они лакомиться плотью или, да простят меня биологи, теологи и прочие, кто хоть как-то связан с изучением сущности жизни, в их природу было заложено обратить как можно больше живых.
Меня ждало разочарование: за поворотом, прямо посередине улицы, идущей от моста, было два мёртвых тела: одно лежало с раскинутыми в разные стороны конечностями: второе пожирало его внутренности. Меня парализовало от отвращения: окровавленная голова, вынырнув из живота несчастного, держала в зубах какой-то сизый орган, похожий на селезёнку. Моё состояние усугубил порыв ветра с их стороны – он бросил мне в лицо сырой запах свежей крови и затхлость человеческой утробы.
Мертвяк опустил голову и стал пожирать тело дальше. Я много сил потратил, чтобы справиться с рвотным позывом, чтобы остаться незамеченным.
Заставить себя идти пешком было едва ли не сложнее, чем поверить во всё происходящее. Когда я поравнялся с жрущим мёртвого человека созданием, я заметил, что оно дёргается, как будто хочет побежать в мою сторону. Это отвратное чувство – когда на голову как будто надевают колокол, и она тяжелеет, тупеет и перестаёт отдавать приказы телу. Это страх. Тошнотный животный страх, разрушающий сознание. Но оказалось, что несмотря на него, я продолжал идти и ушёл на такое расстояние, что существо потеряло ко мне интерес.
Перед тем, как свернуть за угол, я увидел, что пожираемый зашевелился.
У двери парадной, когда я наконец до неё добрался, закрыв голову руками, рыдала девушка. Я открыл дверь и затащил её внутрь. Это было что-то из ряда вон выходящее, я как будто освободился от всех оков, как будто лопнул пузырь, разделявший меня и остальной мир. Словно я получил право жить и действовать. В парадной я её изнасиловал, почти не отдавая себе отчёта в своих действиях.
Кровь играла в моих артериях, в голове стоял гул, и я готов поспорить, что на губах была улыбка.
В моё время была легенда, что люди интеллектуальных профессий не могут продавливать свои интересы в жизни, в том числе не могут быть настойчивыми в отношениях. По большей части, я согласен с этой легендой: сублимация либидо в интеллектуальный аппарат иссушает энергию инстинктов. Тогда я понял, что всё это не так. Инстинкты наоборот придают силу интеллекту, а инфантилизм «интеллектуалов» связан с тем, что они, запираясь в своей профессии, отказываются от контактов с внешним миром, и со временем это обращается в привычку.
Впервые я действовал инстинктивно. Та девушка, ставшая жертвой, пузырившегося в моей крови адреналина, с каким-то сосредоточенным лицом поднялась со мной в квартиру. Пока я был в ванной – отмывал запёкшуюся кровь, и грязь с босой ноги, она вспорола себе живот кухонным ножом.
Мне было не особо жалко её: такой материал не годится для будущего. Только лишние хлопоты по избавлению от тела.
Суждение
Большой палец прокручивал список контактов на прямоугольнике экрана, надежды позвонить кому-то не было: в тот самый день, как я во всём воочию убедился, выключили связь. Но привычка тыкать в экран смартфона поглощала внимание, давая нервам передышку.
Выходить из квартиры особой необходимости не было. Конечно, употреблять в пищу одно и то же больше пары дней подряд надоедает (как я был наивен и избалован!), но человек быстро адаптируется, к тому же что-то подсказывало, что произошедшее – это всерьёз и надолго. Это новая реальность, в которой придётся жить. С какого-то момента гречка со сладким чаем даже стали доставлять удовольствие, особенно после взгляда в окно. Большая часть витрин была разворочена – значит у тех, у кого в самом начале всего этого не сработал блокадный инстинкт, скоро закончится пища. И у меня могут появиться непрошенные гости. Если сами не станут едой на улице, конечно.
Чтобы кто-то из чудовищ ходил по лестничным пролётам, я не слышал, голосов людей тоже.
Происходящее очень нервировало, но в то же время я ощущал радость. Мне было весело! В крови бурлил адреналин, хотелось прыгать и беситься. Теперь можно действовать на полную, никаких полутонов. Не нужно притворяться и сдерживать себя. Цель одна – выживание, а все решения, способствующие её достижению, исходят только от меня.
Раздумывая о будущем, я неизменно натыкался на мысль о человеческой популяции. Что будет с людьми и каков будет облик человечества в будущем? Что если никто не выживет? Что будет, если каким-то чудом уцелевшие люди, не смогут организовать хоть сколько-нибудь приемлемое общество? Кто будет приглядывать за ними? Эти вопросы метались, перебивая мысли о насущном – о том, как выживать.
В это же время я осознал, что моё первоклассное философское образование – это то, что даёт мне право и инструменты для постройки нового: правильного и справедливого общества.
Шатающихся за окном покойников становилось всё больше. Видимо легко доступной пищи не осталось – большинство нерасторопных горожан, ну или таких, как я, которые долго не могли поверить в происходящее, уже бродило по городу с вываленными наружу внутренностями.
Природа произошедшего была совершенно не ясна: был это какой-то вирус, передаваемый через укус, или библейский апокалипсис, предсказавший воскрешение мёртвых, я не знаю. Большинство бродящих по улицам мертвецов не имело внутренностей, чтобы переваривать пожираемое: они просто заполняли свою утробу человеческим мясом, которое вываливалось через дыры в животе или скапливалось в нефункционирующем желудке. Но одно было очевидно: нужно избегать контакта с их зубами.
Я постарался переключиться на насущное – проблему собственного выживания. Отправной точкой стали ограниченное пространство городских улиц и гигантская масса человеческого материала для создания разлагающихся безумных существ. Из города надо убираться.
Простому городскому жителю выжить в условиях дикости крайне сложно, а в городе ещё оставались точки с продовольствием и питьевой водой, но они бессмысленны, если не можешь выйти на улицу. Электричество и вода перестали поступать на четвёртый день, так что последняя радость – горячий чай был теперь недоступен. Экран смартфона догорел последние секунды и потух, теперь не было даже гипотетической возможности созвониться со знакомыми сокурсниками.
Нужно было думать быстрее.
В то время помимо светящихся кирпичиков смартфонов у нас были иные аппараты для мгновенной передачи информации на огромные расстояния, через них правительство оповещало население об опасных ситуациях. В обстоятельствах вроде этих, хотя я сомневаюсь, что нашествие мертвецов учитывалось при планировании спасательных операций, в дело должны были вступать сразу несколько правительственных организаций, которые помогали гражданам. Но, как я написал, света не было, вся электротехника была выключена, и старые громкоговорители на улицах, если они где-то остались, хранили молчание.
1
Подъезд (санкт-петербургский жаргон)
2
Бордюр (санкт-петербургский жаргон)