Зависть кукушки

– Не знаю, как ты, а я не наелась в гостях, – громко сказала я. – Иду жарить картошку. На твою долю жарить?

Он резко обернулся, видимо, глубоко задумался и не слышал, как я подошла. На его лице было сложное выражение, оно было одновременно расстроенным и растерянным.

– Будешь жареную картошку? – повторила я.

– Буду, – кивнул он и неуверенно предложил. – Давай, я почищу.

– Ну уж нет! Ты будешь чистить лук! – мстительно сказала я и пошла на кухню.

Когда мы уже допивали чай, Сергей вдруг сказал:

– Грунечка, хочешь, мы больше туда не пойдем?

Я немного подумала и ответила вопросом на вопрос:

– А зачем ты вообще меня туда потащил? Ведь ты знал, что я там не понравлюсь!

Он ответил резко:

– Мне плевать на мнение бабки и всех ее прихвостней. Как и ей плевать на меня… И ты не обязана им нравиться… Зато ты их всех разом увидела и все поняла.

Ну, поняла-то я далеко не все…

– А почему ты сам туда ходишь? Если тебе на всех плевать.

– Из-за отца, – признался Сергей. – Он считает, что мы не вправе игнорировать бабкины приглашения, это будет неуважением к памяти матери, нашей с Вовкой матери… Отец тоже не любит туда ходить, бабка его гнобит, недовольна тем, что он женился, хотя он женился только через двадцать пять лет после смерти нашей матери.

Он помолчал и добавил:

– Отец – единственный, с чьим мнением я всегда буду считаться.

– А зачем сама Нина Владимировна приглашает тех, кто ей неприятен?

– Ну-у, это в двух словах не объяснишь… Видишь ли, она была дочерью очень известного в свое время человека и привыкла быть на виду. Даже не быть, а жить на виду, всегда в центре внимания. Ну а теперь этого нет, но она привыкла. Она по инерции продолжает жить как на витрине. Ну, а на витрине должна демонстрироваться идеальная семья, где все красиво, все дружны и трогательно слетаются на совместные торжества. У нее перепутались понятия, и она живет уже не на виду, а напоказ.

– Значит, вы изображаете идеальное семейство?

– Ну да, хотя до идеала очень далеко, одна видимость. Дед с бабкой давно уже чужие люди, живут как соседи, благо квартира огромная, можно жить, не встречаясь. Когда у бабки намечается большое сборище гостей, дед сбегает на дачу. Там у него телевизор со спутниковой антенной и большой запас коньяка. А бабка всем объясняет, что дед страшно занят, пишет очередную монографию и страшно сожалеет о своем отсутствии.

Другие члены семьи бабку тоже не радуют. Женька пьет, бабка несколько раз помещала его в клинику, его подлечивают, он выходит и напивается снова. С Леркой она тоже сладить не может, та не хотела учиться, еле окончила школу. Бабка нажала на все свои связи и засунула ее в институт, но Лерка вылетела оттуда после первой сессии. Сейчас ей уже тридцать три, а ни образования, ни нормальной работы нет. Слава богу, хоть жениха нашла, может, семьей займется.

Даже Вовчик, любимый внук, не до конца оправдал ее надежды. Бабка хотела, чтобы он стал химиком, как ее отец, и занимался нефтью. Мечтала, наверное, что на свете появится второй Владимир Лавров, большой ученый. Но Вовка стал финансистом, сейчас руководит консалтинговой фирмой, в общем-то вполне успешен, но не так, как хотелось бы бабке.

– Мне понравился твой брат, – призналась я.

– Вовка классный! Всегда такой был, с детства. Звездный мальчик! Бабка по нему просто с ума сходит! Да его все любят. В школе у него в друзьях был весь класс, в институте – весь курс. И сейчас – толпа друзей, толпа женщин, и все его обожают.

– Прости, – не выдержала я, – а чем, собственно, Нину Владимировну не устраиваешь ты? Не пьешь, институт окончил, работа приличная, диссертацию пишешь. Идеальный внук!

Сергей молчал. Я взглянула на него и пожалела о своем вопросе. Ведь не хотела же спрашивать, ведь чувствовала, что не стоит! Ну кто меня за язык тянул?!

Только что, рассказывая о брате, он улыбался, а после моего вопроса как будто погас, опустил глаза. Он молчал, и я сказала:

– Прости. Если не хочешь, можешь не отвечать.

Но он ответил. Не поднимая глаз, с кривой, болезненной усмешкой он сказал:

– Так вышло, что я убил ее дочь и ее мать…

– Что? – мне показалось, что я ослышалась.

И он повторил с той же болезненной гримасой:

– Так получилось…

В двадцать четыре года Петр Ильин потерял жену. Маша умерла, рожая второго сына.

Пока проходили похороны и поминки, Петр находился в странном состоянии – от него как будто отделилась тень. Эта тень ходила, говорила, что-то делала, даже ела и спала, а сам он как будто рухнул внутрь себя и сидел там, в темноте, сжавшись в комок и крепко зажмурившись, и ждал, когда все наконец закончится, и Маша вернется.

Из этого состояния его вывел Вовка. Когда Машу за две недели до родов по настоянию врачей положили в роддом, Петр отвез Вовку к Лавровым, где за ним приглядывали прабабушка Мария Дмитриевна, бабушка Нина Владимировна и домработница Лавровых Ольга. Про смерть матери Вовка, конечно, не знал. Ему сказали, что мама уехала надолго в санаторий. Несмотря на то, что в доме Лавровых Вовку все любили, баловали, задаривали игрушками и закармливали его любимыми шоколадками, он запросился домой. Он рыдал, икал, не слушал уговоров бабушки, цеплялся за Петра.

Этот горестный детский плач заставил Петра очнуться. Не обращая внимания на бурные протесты тещи Нины Владимировны, он одел Вовку и увез его в их опустевший, по-чужому прибранный дом.

Ночью, уложив Вовку, он сидел в пустой кухне и думал свою тяжелую думу. Он наконец осознал: ничего не поправить, Маша не вернется, и дальше придется жить без нее.

Света он не зажигал, штор не задергивал, кухня освещалась лишь снежным отсветом зимней ночи да ползающими по стенам полосами света от фар проходящих машин. Февральский ветер злился за окном, швырял в стекла снежную крупу.

Еще две недели назад на этой кухне суетилась Маша, а теперь она лежала в мерзлой земле на семейном кладбищенском участке Лавровых.

Что он будет говорить Вовке, когда тот начнет спрашивать, почему мама не приезжает? Что он будет делать один с двумя детьми? Он ведь работает и учится на заочном в Политехе…

С Вовкой проще, он ходит в детский сад, но и его надо кормить, одевать и умывать. Он слишком маленький, чтобы делать это самостоятельно. Кроме того, с ним нужно гулять, разговаривать, читать ему сказки и учить с ним буквы. Ладно, с этим он справится, но что делать с младенцем?

При одной мысли о новорожденном Петр испытывал тревожное болезненное чувство, очень похожее на страх. В роддоме ему показывали ребенка: в прозрачном ящике, опутанное проводами и трубками, корячилось странное существо лилово-красного цвета, больше похожее на… червяка, а не на человека. И это – его сын? Его придется кормить, мыть, брать на руки… Как?..

Наверное, он зря волнуется, Лавровы, конечно же, заберут ребенка. Там три женщины, каждая из которых рожала и растила детей, они не отдадут новорожденного ребенка в неопытные руки, да и понятно, что у него нет возможности сидеть с младенцем. Не бросать же ему работу и учебу… Да нет, конечно же, они заберут ребенка!

Но этот вопрос придется обговорить с Ниной Владимировной, все вопросы в доме Лавровых решает она, и, боже, какой это будет неприятный разговор! Зная резкий характер тещи и ее отношение к нему, рассчитывать на другое не приходится. Уж она не упустит случая ужалить его побольнее!..

Неприятно тревожило одно обстоятельство: за все это время Машина мать ни разу не поинтересовалась ребенком. И Мария Дмитриевна, и Ольга, стоило Петру появиться у Лавровых, накидывались на него с расспросами: как там мальчик, что говорят врачи, когда его выпишут? Даже тесть, Юрий Григорьевич, всегда погруженный в свою работу, интересовался порой – как там внук? А Нина Владимировна не задала ни одного вопроса. И это тоже не сулило ничего хорошего.

Ничего, это надо будет перетерпеть и все. Не мужик он, что ли? Все равно другого выхода нет…