Страница 14 из 62
Я вижу, как гроб накрывают крышкой, как его медленно опускают в могилу, как начинают засыпать землей, а родители смотрят на это, они не в силах оторваться от происходящего, они не в силах отвести взгляд. Мама продолжает крепко держать руку Вани, на ее лазах слезы, но она не издает ни единого звука, только плотно сжимает губы. И когда бросают последнюю горсть земли, и нужно идти, мама все еще стоит и продолжает смотреть на мою могилу. Папа пытается объяснить ей, что нужно идти, но мама отмахивается, и посмотрев ей в глаза он, понимает, что не в силах с ней спорит Папа уводит Ваню, а вместе с ним и всех остальных людей, а мама остается у могилы, она не замечает меня, для нее я словно бесплотная тень. Я смотрю на нее, пытаюсь впитать каждую ее черточку такого родного лица, вглядываюсь в ее пушистые волосы, всегда пахнущие медом и фиалкой, к которым я так любила прижиматься, когда она обнимала меня, всматриваюсь в ранние морщины, которые появились преждевременно из-за дёрганной нервной жизни и непосильно работы, самый родной самый любимый человек она, конечно, поверит и поймет. Это тот самый человек, который мне поверит, не может не поверить. И это вера ведет меня ближе.
Она плачет, тело содрогается в рыданиях, а из груди издается вопль, больше похожий на рев раненого зверя.
-Мама, — наконец, произношу я, а сердце трепещет, ну же узнай меня. Ты же говорила, что материнское сердце подскажет, ты же говорила, что всегда чувствуешь, что со мной. Мама, не надо плакать, я ведь жива, ну же посмотри на меня.
Она удивленно поворачивает лицо, я вижу как у нее расширяются глаза от удивления, внимательно вглядывается в мое лицо, а губы дрожат от напряжения.
-Мама, — повторила я, и, судя по всему, совершила ошибку. Потому что на ее искаженном болью лице возникла гримаса злости. Она не узнает и не поймет, более того, в ее ответе я слышу ярость.
-Девушка, я не ваша мать.
И слышать это по-настоящему больно. Больно настолько, что я понимаю, признаваться, не стоит, сейчас она не поверит, отшвырнет, как надоевшую шавку, и уйдет прочь.
-Вы ведь мама Алены?— говорю я вместе заготовленного текста, вместо признаний, и вместо слов, которые хоть как-то могли доказать, что я ее дочь. – Я ее знала. Она не любила кладбища.
Кажется, последняя фраза заставляет ее слушать более внимательно, по крайней мере, она смотрит на меня.
-И она бы точно не хотела, чтобы вы плакали. Она вас любила.
С ее глаз катятся слезы:
-За ее двадцать лет я мало чего дала ей. — В мамином голосе звучит чувство вины.-Решила, пусть девочка развеется, и…-Она вновь срывается в рыдания.
-Вы любили ее, может быть, это было достаточно?!—тихо сказала я, подойдя еще ближе, так хотелось обнять и утешить, успокоить попросить ни в чем ни винить. Но для мамы я сейчас незнакомка, пусть которой можно что-то сказать.
-Что мне делать?!— вопрос не был адресован мне, это был лишь крик в пустоту, и этой пустотой была я, случайным зрителем ее горя.
-Я помогу, попробую помочь, — слова срываются с моих губ, а мама недоверчиво смотрит на меня, слишком недоверчиво она относилась к чужим приступам бескорыстности, слишком часто ей приходилась встречаться с более распространённым явлением — человеческим равнодушием.
И произнеся эти слова, я понимаю, все сделаю, в лепешку расшибусь, но деньги на операцию брата достану.
-Зачем?
-Потому что Ваня должен жить,— тихо произношу я.-Потому что я должна Алене.
Она хочет что-то спросить. Но я торопливо роюсь в сумке, достаю из кошелька Леры деньги, всего пять тысяч рублей, для кого-то это не такие уж баснословные деньги, но для Вани, это неделя жизни.
Она хочет вначале отмахнуться, но я настойчиво вручаю их в руки:
-Возьмите, вам нужнее. Я постараюсь принести еще.
-Храни тебя бог, — поблагодарила она. Через какое-то время ее позвал отец. И глядя на удаляющую фигуру, я прошептала: