Страница 3 из 9
Любовь – это сам Господь. Стало быть, наши дети вмещают в себя Самого Господа. Прекрасно, волнующее отозвался о детской душе профессор, протоирей Василий Зеньковский: «Мы знаем, мы глубоко чувствуем, что там, в глубине детской души, есть много прекрасных струн, знаем, что в душе детской звучат мелодии – видим следы их на детском лице, как бы вдыхаем в себя благоуханье, исходящее от детской души, – но стоим перед всем этим с мучительным чувством закрытой и недоступной нам тайны».
Тайна… «Антошка, четыре года, подходит ко мне в церкви и говорит: “Когда я был маленьким, я был очень большим”. Меня как током прошибает. Дело в том, что, по рассказам моей мамы, примерно в этом же возрасте я часто повторял эту фразу слово в слово. Все смеялись, но никто и по сей день объяснить, что я имел ввиду, не может. Я тоже не могу. Может, есть у кого мысли?» (Андрей Долинский).
Да, тайна. Впрочем, так ли уж часто жаждем мы ее разгадки? Часто ли спрашиваем себя – что такое детская душа, чем живет она, как воспринимает мир? Вспомним, как удивляют нас нередко дети непредсказуемостью мышления и яркостью, точностью, оригинальностью создаваемых образов – будь то рисунок или детская сказка. Даже описание известных событий в пересказе ребенка приобретает то особую свежесть, непосредственность, знакомые и порой скучные вещи, проходя через восприятие маленького человека, являются перед нами порой в самом неожиданном ракурсе. Мы вспоминаем себя в детстве и нередко улыбаемся, но порой и грустим по чем-то утраченному, тихо ушедшему из нашей взрослой уже жизни. И какой замечательной похвалой звучат слова, сказанные про какого-нибудь хорошего человека: «Да он просто ребенок, сущий ребенок!»
«Дети, пока дети, до семи лет например, страшно отстоят от людей: совсем будто другое существо и с другою природой», – замечает Иван Карамазов в романе Достоевского «Братья Карамазовы», который весь пронизан по-христиански глубокими рассуждениями о детях и о том детском, что нередко остается в человеке на всю жизнь. «Все – дите», – приходит в итоге к выводу Митя Карамазов.
Но кажется, что порой именно глубины не хватает нам, когда мы начинаем рассуждать о детях, пытаемся проникнуть в загадку детской души. Не часто ли до неприятности слезливым умилением заменяются попытки понять ребенка по-настоящему? Вспомним большинство дореволюционных детских изданий, «назидательное чтение», которое кроме назидательности содержало еще и вот это сладкое умиление – у авторов подобного творчества и сейчас немало наследников. Но в истинно глубоком отношении к детям нет места елею и сюсюканию так же, как нет места и неумеренной строгости и сухости.
Тот, кто воспринимает вещи объективно, никогда не станет утверждать, что дети целиком и полностью безгрешны, не подвержены страстям, что они – сущие ангелы во плоти. Блаженный Августин в «Исповеди» высказал свои мысли на этот счет довольно жестко: «Младенцы невинны по своей телесной слабости, а не по душе своей. Я видел и наблюдал ревновавшего малютку: он еще не говорил, но, бледный, с горечью смотрел на своего молочного брата. Кто не знает таких примеров?.. Все эти явления кротко терпят не потому, чтобы они были ничтожны или маловажны, а потому, что с годами это пройдет. И ты подтверждаешь это тем, что тоже самое нельзя спокойно видеть в возрасте более старшем».
Конечно, эти слова звучат категорично, но в основу рассуждений блаженного Августина положена верная мысль – все сущее на этой земле заражено первородным грехом, все несет на себе его печать. Малыши бывают капризны, плаксивы, эгоистичны – невыносимы просто-напросто. Детская жестокость нередко превосходит взрослую, детская агрессивность не знает удержу. Дети в страстях своих неуправляемы. Но не от нас ли заражаются они не только последствиями первородного греха, но и теми пороками, зарождения которых в только начавшей свое созревание душе легко бы можно было предотвратить? Дети, рожденные у родителей спокойных и внимательных, не подорвавших своего здоровья – и здоровья будущего малыша! – греховными привычками, дети, растущие в обстановке любви и взаимного уважения, дети не балованные, но чувствующие родительскую ласку, – такие дети действительно являются существами в которых ангельское начало, присущее любому человеку, проявляется на удивление ярко и порой – пронзительно.
«Ничего нет выше и сильнее, и здоровее, и полезнее впредь для жизни, как хорошее какое-нибудь воспоминание, и особенно вынесенное еще из детства, из родительского дома… Если много набрать таких воспоминаний с собою в жизнь, то спасен человек на всю жизнь. И даже если и одно только хорошее воспоминание при нас останется в нашем сердце, то и то может послужить когда-нибудь нам во спасение… Мало того, может быть, именно это воспоминание… от великого зла удержит…» Это опять «Братья Карамазовы» – так рассуждает младший из братьев, Алеша.
Любимому герою Достоевского вторит в романе старец Зосима, только говоря уже не о зароненных в детскую душу лучших впечатлениях, освещающих ее, но, напротив, глубоко ее ранящих: «Вот ты прошел мимо малого ребенка, прошел злобный, со скверным словом, с гневливою душой; ты и не приметил, может, ребенка-то, а он видел тебя, и образ твой, неприглядный и нечестивый, может, в его беззащитном сердечке остался. Ты и не знал сего, а может быть, ты уже тем в него семя бросил дурное, и возрастет оно, пожалуй, а все потому, что ты не уберегся перед дитятей, потому что любви осмотрительной, деятельной не воспитал в себе». Вспомним – в этом романе не кто иной, как Смердяков подбивает мальчика поиздеваться на собакой Жучкой, дав ей кусок колбасы с иголкой внутри. Взрослый соблазняет ребенка на жестокий поступок.
А как быстро перенимают дети что-то дурное у старших товарищей, авторитет которых в определенном возрасте начинает преобладать над авторитетом родителей! Детская душа восприимчива на добро, но бывает отзывчива и на зло. Дети еще не умеют противостоять соблазнам, их воля не развилась и не окрепла. Только мудрое воспитание с ранних лет, добрый родительский пример, целенаправленное желание взрослого заложить в детскую душу неколебимые основы добра помогут маленькому человеку избежать соблазнов в мире, который во зле лежит.
Дети доверчивы и непосредственны. Их непосредственность – то, что так умиляет взрослых, а порой и заставляет испытывать что-то вроде смутного чувства ностальгии, – первое, что приходит в голову при слове «ребенок». Непосредственность – это некая беззащитность перед жизнью, перед ее жестокой и обманной стороной, это умение воспринимать жизнь напрямую сердцем, душой, открытой всему и всем. Мы произносим: «сохранить детский взгляд на мир», «не утратить детского восприятия жизни». Что стоит за этими словами? Во многом, наверное, то, о чем мы уже говорили, рассуждая о детском ощущении чуда. Это способность принимать в себя жизнь со всеми впечатлениями, что она нам несет, просто и естественно, по-юному жадно и светло, душой не уставшей, не знающей тяжести, не пораженной накопленными за годами обидами, с желанием узнавать новое, открывать и открывать для себя мир, идти и идти вперед, расти и расти.
Диакон Андрей Кураев в книге «Школьное богословие» писал о том, как один философ признался, что его сыновья шестнадцати и семнадцати лет кажутся ему «ужасно старыми, когда они ведут бесконечные разговоры о мотоциклах и пластинках, а он сам заново познал радость молодости, придя из ЦК компартии к вере». И пояснил: «Ведь молодость человека измеряется его способностью оставить все позади и начать все сначала. И подлинный грех – это отказ стать большим, чем ты есть».
Не эту ли необходимость оставаться ребенком перед очами Божьими образно проповедовал оптинский старец Нектарий, который держал у себя в келье детские игрушки? Он очень любил их – свою птичку-свистульку, волчок, в которых заставлял играть и взрослых людей, приходивших к нему. Давал им читать и детские книжки. Чекисты, нашедшие немало игрушек при обыске кельи, спросили старца: «Ты что, ребенок?» И получили ответ: «Да, я ребенок».