Деконструктор

– Куда бы ты ни шёл и как бы ты не бежал, твой путь определён и тебе лишь только нужно одно – принять его. – Проговорил Так-чеши, и на глазах Капти, завораживающе для него, начал по нарастающей двигать пальцами своей руки. Так-чеши начал с малого – с мизинца, который сейчас приподнялся чуть вверх, и находящийся сбоку Капти теперь увидел, как наколотый на мизинце маленький человечек, приготовился к прыжку. Вслед за этим приподымается безымянный палец и Капти видит, что маленький человечек, каким-то неведомым способом уже перебрался на этот палец. Дальше настаёт очередь следующего пальца, где происходит та же метаморфоза, и так до тех пор пока не настаёт очередь большого пальца, с которого маленький человек уже скатывается вниз, в глубину руки. И пока Капти находится в размышлении насчёт судьбы маленького человека, он к полной неожиданности для Капти, вновь оказывается на мизинце, откуда он снова начинает свой новый путь.

Пока же сидящие, таким образом развлекали себя и слушали ничего не говорящего Макрона, что и двало возможность им так развлекаться, а иначе бы они, конечно, не посмели, так что всё устойчиво и логично, то Макрон, сделав очередной круг – от двери, ведущей на смотровую площадку, к противоположной стене, где висел оригинал картины Мунка «Крик» (у них в галерее ещё три есть), тут и остановился, уставившись на эту явно с определённой целью повешенную, что за страсть картину. И, конечно, Макрон, ещё не дошёл до крайней точки и даже до пивной, чтобы вешать у себя в кабинете такие ужасы (ну и что, что дорогие), и он лучше бы развешал постеры Шварценеггера, на которого куда приятней смотреть, чем на всё это малево.

– Не понимаю я всех этих эксгибиционистов. – В очередной раз посмотрев на эту кричащую картину и, в сердцах плюнув на ковёр, Макрон, переведя свой взгляд на своё отражение в экране телефона, где всегда под рукой находился самый лучший собеседник и слушатель – он сам, так откровенно высказался на счёт себя. И как оказывается, что и узнаёт его собеседник – он сам, то он тоже не всегда во всём разбирается и даже в некоторых вещах проявляет непонимание. – Не зря моего предшественника сняли с должности Генерального. Имея такие взгляды на мир, я совершенно не удивлён этому. – Покачав головой, Макрон принялся перелистывать справочник с номерами аукционных домов, куда можно было сбагрить или обменять на постер Шварценеггера эту картину.

– И ведь не нашёл. – Глядя на картину, Макрон подытожил результаты своих поисков. – А ведь тут дело даже не в моём предшественнике, а всё они, эти ходячие мумии, специально поместили её здесь, чтобы я смотрел и всегда помнил, что меня ждёт, если я их растрою. – Макрон вновь закипел, вспомнив все эти непроницаемые и бесстрастные лица старших партнёров, с кем ему вчера вечером пришлось отужинать в одном самых дорогих ресторанов.

Ну, как отужинать, скорее они, развалившись и вывалив свои животы («И откуда они у них берутся при их тщедушном теле», – Макрон сразу же был поставлен в тупик природой отношений с природой, всех этих серых и тщедушных лиц), ужинали, а он, сидя в чётко регламентированной позиции – на самом краешке стула, вынужден был наслаждаться видами работы вставных челюстей этих акул закулисного мира.

– Ты сынок, не обижайся, да ты и сам, наверное, понимаешь, что ты ещё не заработал, ни нашего доверия, ни на хлеб без масла. – Звучно пережёвывая лобстера, показывая всем вокруг сидящим, что он не зря не снял очки, чьи стёкла подверглись нападению брызг, которые всегда сопровождают всякое рвение, особенно при ужине, мистер Пфайзер, с расстановкой зубов и слов поучал вспотевшего от всех этих видов Макрона.

– Да пусть только попробует обидеться. А мы, посмотрим. Ха-ха. – Вставляет своё слово один из братьев Джадной, рыжий Эрик, который, имея тягу к веселящим напиткам, после их пригубления был не прочь развлечься.

– Ну, что молчишь. Давай, обижайся. – С силой воткнув вилку в кусок стейка, прохрипел второй из трёх братьев Джадной, уже лысый Херк. На что Макрон, хоть внутренне уже не только обижается, но и даже воспылал ненавистью ко всем здесь сидящим за столом людям, кроме только себя, он всё же не подаёт виду и лишь краснеет. Что замечается третьим, с моноклем в глазу, старшим братом Джадной Годном, и он, не веря своим глазам или вернее сказать, глазу в монокле, снимает его, протирает салфеткой за сто долларов и, вставив обратно, и точно, убеждается в том, что он не ошибся и видит эту дерзость, которую проявляет Макрон.

– Это, как понимать? – Вопросительно, с нотками истерики в голосе, заявляет завладевший общим вниманием Годном.

– Ты это о чём? – удивлённо спрашивает его Эрик, как выразитель общего вопросительного мнения.

– А мне интересно, что он хочет сказать или вообще, может быть, на что-то намекает, когда так демонстративно краснеет. – Ткнув в сторону Макрона указательным пальцем, на котором болтался перстень с красным камнем, заявляет Годном. Что тут же вызывает множество вопросов и предположений в головах сих великих людей, которые тут же столько всего надумали, что узнай об этом Макрон, то он бы ещё больше покраснел, только уже по причине гордыни.

А ведь сим мужам действительно было над чем задуматься, о чём непосвящённым никогда и не догадаться. А потому что они не посвящены во все эти закулисные тайны и интриги, где как раз большое значение имеет всякая недоговорённость, тайный символ или намёк, с помощью которых и ведут все свои дела посвящённые во все эти таинства – серые кардиналы политики. И вот когда мистер Годном Джадной задался этим, только на первый взгляд простым вопросом: «Макрон прямо говорит или намекает?», – то умеющие читать между строк посвящённые, а здесь других и не было, сразу же уловили суть его вопроса: а не посвящённый ли он. А уж от ответа на этот вопрос многое чего зависит. Ведь если Макрон посвящён, то это многое меняет и в том числе отношение к нему, что опять же не отменяет вопроса: а кто тогда, без общего обсуждения, посмел его посвятить.

Что заставляет сидящих за столом, пока ещё людей, а не богов, отложить свои ножи в карманы дорогих, с заплатками на локтях пиджаков, а вилки на стол рядом с собой, и боковым зрением подозрительно посмотреть на своих вдруг затихших соседей, которым доверия и так никогда не было, да и не могло было быть, если хочешь невредимым сидеть за этим столом. И теперь каждый из сидящих за столом глав корпораций и владельцев контрольных пакетов акций и активов, хоть никогда и не сомневался в том, что все сидящие рядом с ним люди, все сплошь подлецы, сквалыги и негодяи, готовые ради прибыли продать и заложить чужую душу (своя давно уже находится в залоге у дьявола), то сейчас в очередной раз убеждается в этом. Ну а всякое убеждение добавляет уверенности в себе и каждый из членов этого кружка, и даже объединённые родственной связью, но разделённые самолюбием братья Джадной, теперь не сомневались в том, что кто-то начал свою закулисную игру, для того чтобы стать первым среди равных.

– Это однозначно Годном. – Бросив косой взгляд на монокль Годнома, уже не сомневается в двуличие Годнома его средний брат Херк, никогда не забывавший, как Годном, будучи старшим братом и любимчиком, используя своё семейное положение, всегда третировал их с Эриком, съедая самый большой кусок торта. – И ведь до чего же хитёр, паразит. И чтобы про него никто не подумал, сам первый и задался этим вопросом. – Херк, даже немного наполнился гордостью за то, что его брат такая хитрая бестия.

– Чую, что здесь без руки гера Байерра не обошлось. – С ненавистью посмотрев на подтяжки гера Байерра, подумал мистер Пфайзер. – А для чего он тогда решил сегодня почтить наш кружок своим присутствием. Всё понятно, решил держать руку на пульсе. – Мистер Пфайзер, раз уж ему вспомнилось, тоже захотел проверить свой пульс, для чего и взялся правой рукой за запястье левой.

– Ах ты, гад, сигналы подаёшь. – Заметив эти странные движение рук мистера Пфайзера, вцепился нестриженными ногтями в свою, в отличие от всех жирную ногу, ещё один глава корпорации, Оливье Кредикур.