Королевская семья и церемониальное пространство раннестюартовской монархии

В этом плане весьма показательны требования католической оппозиции, сформулированные графом Тироном в 1599 году. Напомню, что, не подвергая сомнению установленные Генрихом VIII принципы государственного устройства, он тем не менее полагал, что ирландские католики должны подчиняться непосредственно папе, а принадлежавшие им земли, конфискованные во время реформации в пользу англичан, следует вернуть обратно. Определяя этнический состав высших должностных лиц Ирландии, он настаивал на том, что все они, за исключением прямого представителя монарха, должны быть ирландцами, но при этом – не обязательно католиками[59].

Известно, что программа, выдвинутая Тироном, имела еще один важный аспект, связанный с этнокультурной перспективой зеленого острова. Уже тогда, даже на фоне явно педалируемой Тюдорами «цивилизаторской» политики, среди разнородного и в этническом, и в конфессиональном отношении населения Ирландии просматривались весьма определенного рода предпочтения, определяющие этнокультурную идентичность островитян. При всем притом, что конфессиональные размежевания местного населения строились по принципу традиционного противостояния католиков и протестантов, религиозный аспект терял свою исходную актуальность в том случае, если английская сторона не подвергала сомнению политическую автономию Ирландии в том варианте, в котором она сложилась с конца XV по середину XVI века. Тогда над шкалой, демонстрирующей традиционные религиозные предпочтения ирландцев, выстраивалась дополнительная система координат, объединявшая в единое целое предпочтения англичан (так называемых «старых англичан»), заселивших остров в конце XII века, англо-ирландцев, франко-ирландцев, шотландцев и даже в некоторых случаев гаэльскую часть населения острова. Такая композиция этнокультурных групп не исключала распространение среди них не только собственно английской или, точнее, англоговорящей идентичности, но и ставшей впоследствии особенно актуальной британской лояльности.

Поскольку политическая автономия острова при Тюдорах постоянно подвергалась испытанию, главным образом из-за угрозы внешнего вторжения, устойчивость подобной системы идентичности и лояльности оказывалась подвижной. В этом смысле решение Тюдоров приступить к повторной колонизации острова диктовалось в основном реальностью внешней угрозы. Превратившись в объект очередной колонизации уже при Стюартах, Ирландия продолжала сохранять за собой уникальный статус, но, оставаясь частью империи, британским композитом, она приобретала статус колонии. Обозначая ее как колонию, англичане, тем не менее, подчеркивали ее существенное отличие от своих североамериканских колоний[60]. Она не являлась заново открытой землей, и процесс земельных трансформаций протекал в ней иначе, чем в американских колониях. В большинстве случаев передача земли осуществлялась согласно актам ирландского парламента и, следовательно, во внимание принималась в основном региональная перспектива. При этом основой вторичного земельного рынка, как правило, служили земли, конфискованные у местных лидеров после принятия билля об измене все тем же ирландским парламентом. Многие из тех, кто получили новые земли, были ирландцами. Статус джентри был достаточно распространенным среди местного, в то время как коренные жители североамеринского континента были лишены подобных возможностей. Точно также как и в Англии одни владельцы сменяли других, в Ирландии одни колонисты получали земли за счет других. На практике это обстоятельство имело один неконструктивный элемент: как правило, процесс земельного перераспределения сопровождался вытеснением католически настроенных владельцев, имевших староанглийские корни, протестантами. При этом обретшие новые земли англичане и шотландцы становились в свою очередь жертвами колонизаторской политики как Тюдоров, так и Стюартов. Так, например, когда Томас Уэнтворт пытался осуществить план по устройству Коннота, то среди жертв новой политики наместника оказался Ричард Бойл, граф Корк, пожалуй, один из самых успешных английских колонистов, а также его ближайший приятель сэр Хардресс Уоллер. Уоллер, известный пуританин, кстати, один из немногих подписавших смертный приговор Карлу, пытался противостоять планам Уэнтворта, объединившись с соседями-католиками. Тем не менее все они оставались лояльными подданными вплоть до того, как восстание 1641 года неизбежно поляризовало общество.

Шотландия к моменту объединения корон уже была составной монархией, границы которой, тем не менее, оставались подвижными вплоть до 1620-х годов[61]. Западные острова или Внешние Гибриды перешли во владение шотландской короны от норвежской монархии в 1266 году. Там, по существу, сложилось унитарное государство во главе с лордами Островов МакДональдами, передававшими власть внутри рода от отца к старшему сыну уже к концу XIII столетия. Наличие на северо-западной периферии сильного и независимого наследника всегда волновало шотландскую корону, но политика полного подчинения островов увенчалась первым значительным успехом только в 1493 году, когда МакДональды по существу признали вассалитет в отношении шотландского королевского дома. Корона, хотя и распространила свое влияние на территорию островов, сопротивление со стороны местных островных кланов, лишившихся былой опоры, было окончательно сломлено только в 1545 году. Яков IV только дважды в 1493 и в 1495 годах снаряжал для борьбы с повстанцами военные экспедиции, но без особого успеха. Только после военных рейдов графов Аргайла и Хантли 1504 и 1506 годов соответственно ситуацию на островах удалось нормализовать. При Якове V очередная военная экспедиция на острова (1540), помимо общих задач по усмирению местного населения, выполняла ставшую в последствии весьма показательной для имперской политики шотландской короны цивилизаторскую функцию «по усмирению непокорного духа островитян с тем, чтобы они подчинялись законам». Расширение и укрепление границ владений шотландской короны через цивилизаторскую политику на фоне более или менее регулярно организуемых военных рейдов, возглавляемых самим монархом, превратилось в форму традиционного для самой короны утверждения территориальных пределов своего империя. Только Яков VI, несмотря на свои многократные намерения (1596, 1598, 1600), стал первым шотландским королем, отказавшимся от непосредственного присутствия на островах. При этом он весьма последовательно проводил цивилизаторскую политику, желая тем самым снизить напряженность среди самого гаэльского населения островов и в отношении к ним со стороны шотландцев. Уже в конце XVI века он активно отстаивал идею создания своеобразной этнокультурной параллели, которая, по его мнению, могла противостоять не только гаэльским союзам на территории самой шотландской монархии-империи, но и даже в самой Ирландии.

Он полагал, что такой альтернативой могла бы стать некая новая общность, именуемая им британской[62], основу которой должны составить английский язык, протестантская церковь и лояльность идеям шотландско-британской короне. Любопытно, что первые несанкционированные миграции шотландцев в ирландский Ольстер также оправдывались подобными благими намерениями шотландской короны. Известно, что Яков VI, наставляя своего наследника в делах праведных, рекомендовал ему, что тот, «организуя колонии среди островитян посредством послушных подданных, в кратчайшие сроки сможет изменить и воспитать наиболее достойных из них, искореняя или выселяя наиболее строптивых и упрямых, развивая культуру в их жилищах». Две известные попытки (1598–1600 и 1605–1606 гг.) колонизации острова Льюиса жителями южных областей Шотландии провалились, и только тогда корона приступила к более решительным действиям. В 1608–1609 гг. две экспедиции – одна под руководством Эндрью Стюарта, лорда Очилтри, другая – Эндрью Нокса, эпископа Островов, завершились уже более успешно. Очилтри, как известно, пленил вождей кланов и заменил их эмиссарами, в обязанности которых входила организация цивилизаторской политики в отношении местного населения.

59

Casway J. Owen Roe O’Neill and the Struggle for Catholic Ireland. Philadelphia, 1984. P. 33–34.

60

Ca