Страница 11 из 27
– Действительно… – смутилась Надежда. – Прости – ерунду говорю… Расскажи лучше, что у тебя новенького?
– Ой! – картинно закатила глаза Лена. – Что у меня может быть новенького? Женька, как обычно, замуж зовёт. Я сказала, как с армии вернется – так сразу. Его же осенью забирают…
Надежда резко остановилась, изменившись в лице.
– Женьку… В армию… Осенью…
Она повернулась к Лене, схватила её за руки и зашептала скороговоркой:
– Леночка, миленькая, Женьке нельзя в армию! Его убьют, понимаешь? Он оттуда не вернётся! Ты не выйдешь за него замуж, ты вообще никогда не выйдешь замуж! Поверь мне! Нельзя Женьке в армию! Не пускай его! Ни о чём меня не спрашивай – просто сделай так, как я прошу! Так надо, Лен! Ну, хочешь, я на колени перед тобой встану?!
Надежда рухнула перед Леной на колени, продолжая держать её за руки и умоляюще заглядывая в глаза. Острый гравий впился в кожу, но девушка этого не замечала.
Лена, встревожено оглядываясь, не видит ли кто эту картину, попыталась поднять подругу.
– Надька, ты чего, а?! Тебя точно не долечили… Ну-ка вставай быстро! На нас уже смотрят…
– Леночка, родная моя… – шептала Надежда. – Поверь, я не шучу… И я не больная… Просто не пускай Женьку в армию – и всё! Это ведь не трудно! Придумай что-нибудь! Скажи, что беременная!
Лена, которая уже почти подняла подругу с колен, ошарашено замерла – и та снова рухнула на камни. Девушка, чертыхнувшись, кое-как, с трудом, подняла Надежду – та, враз обмякнув, напоминала тряпичную куклу.
– Ой, Надь… – запричитала Лена, отряхивая потеряно стоявшую Надежду. – Ну, ты вообще… Что ты такое говоришь-то? Что значит «не пускай», «беременная»? Да он сам в армию рвётся! Ему надо! Он же мужик! И у нас ничего ещё не было, ты же знаешь! Я даже слушать этого не хочу! И Женьке ничего говорить не буду – даже не надейся. Не вынуждай меня идти к твоему лечащему врачу, а то ты отсюда как раз до осени не выйдешь, а у нас сессия… Всё, подруга, я побежала, а ты иди в палату и обязательно прими все лекарства! Без дураков!
– Без дураков не получится – я же здесь… – еле слышно пробормотала Надежда.
– Ну, раз шутишь – значит, можно выписывать! – облегчённо вздохнула Лена.
Она поцеловала в щёку безвольно опустившую руки Надежду, слегка встряхнула её за плечи.
– Ну? Обещай, что больше я от тебя ничего подобного не услышу – ни про мёртвых детей, ни про предателя-мужа, ни про убитого Женьку! Обещаешь?
Надежда полными боли глазами молча смотрела на Лену. Та вздохнула:
– Будем считать, договорились… Завтра, как только документы на выписку будут готовы, мы за тобой приедем!
Немного отойдя, Лена оглянулась – Надя безучастно продолжала стоять на том же месте.
– Хотя, может, и рано тебя ещё выписывать… – озадаченно пробормотала Лена.
***
В комнате Надежды царил полный кавардак – шкаф распахнут, везде развешены и разложены её вещи. Сама девушка, похудевшая и осунувшаяся, что, впрочем, ничуть её не портило, задумчиво перекладывала предметы своего скудного гардероба с место на место.
На отрывном календаре – дата: 28 мая 1983 года, суббота. В больнице Надежду продержали ровно неделю, до понедельника, но рекомендовали ещё немного отдохнуть дома, и справку выписали до 30 мая. Как раз на этот день, как сообщила Лена, перенесли зачёт по основам марксизма-ленинизма, которого все студентки филологического факультета боялись, как огня. Надежде предстояло очередное серьёзное испытание – ничем себя не выдать при встрече с прошлым. Она уже поняла, что роль наивной 17-летней девушки даётся ей, взрослой 45-летней женщине, очень непросто, и предстоящий зачёт пугал её сейчас даже больше, чем тогда, почти три десятилетия назад…
Все две недели своей новой жизни Надежда прожила, как в тумане. Иногда просыпалась среди ночи, всматривалась в смутные тени на потолке и думала, думала, думала… О том, что с ней случилось, и как теперь жить дальше. Она не смирилась с потерей детей и своего прошлого – просто загнала воспоминания поглубже и решила сделать всё возможное для того, чтобы жертва хотя бы не оказалась напрасной…
О Максиме и том смс-сообщении на его телефоне всё это время она тоже старалась не думать, потому что это было невыносимо. Надежда не понимала, как могла целых десять лет так ошибаться в человеке, как могла не замечать явных признаков измены – а ведь они наверняка были, раз дело дошло уже до появления ребёнка «на стороне», да только она, ослеплённая своей любовью, ничего даже не почувствовала.
Иногда в голове проносилась вялая мысль: «Как он мог…», но больше её мучил другой вопрос: ради чего теперь жить. Все эти годы она лелеяла мечту вернуться в прошлое и начать всё сначала только ради одной цели: встретить Максима в молодости и провести с ним жизнь, а теперь всё это потеряло всяческий смысл.
«Всё равно нужно найти Максима в Новосибирске до 20 июля 1985 года, раз уж ты здесь…», – иногда шептал противный внутренний голос, но Надежда закрывала ладонями уши и крепко зажмуривала глаза, стараясь убежать от себя и своих же желаний. Да и не до этого было.
Надежда поняла главное: сейчас нужно жить так, чтобы окружающие не сочли за сумасшедшую. Её поведение близкие и так считают странным; всё время подозрительно к ней присматриваются. Несколько раз своими неосторожными высказываниями она вызывала как минимум недоумение, поэтому в последнее время старалась больше молчать. Вера Ивановна, глядя на непривычно тихую дочь, заходилась в рыданиях и даже тайком съездила в церковь поставить за неё свечки.
«Я не знаю, как, но уже что случилось, то случилось… – думала Надежда бессонными ночами. – Надо как-то приспосабливаться, устраиваться в жизни… Я так хотела быть счастливой… Судьба дала мне шанс – и что? Зачем мне это всё теперь, без Максима? Разве я смогу полюбить кого-то так, как любила и – себе-то врать не надо! – люблю его даже сейчас? Какой-то же должен быть во всём этот смысл…».
Но никакого смысла в случившемся с ней она не видела.
Надежда старалась гнать прочь мысли о том, как такое вообще могло произойти, – боялась просто сойти с ума. Что стало с её прежней жизнью? Куда исчезли Марина и Антон – ведь они были, были! Такие живые, родные, любимые до крика, до безумия…
А она сама? А Максим? А родители? Где теперь все, если сама она – здесь?.. А там тогда кто и что?! Может, больше нет никакого «там», и всё исчезло вместе с ней? Или жизнь продолжает идти своим чередом – Максим уже сообщил ей и всем о предстоящем рождении сына и скорой новой свадьбе, и сейчас, именно в это самое время ТА Надежда переживает свои самые страшные дни…
От подобных мыслей голову сжимало, словно обручем, – казалось, что черепная коробка не выдержит и треснет, как переспелый арбуз, и Надежда пыталась сосредоточиться на том, что вызывало у неё хоть какие-то положительные эмоции. Она любовалась видом молодых, пышущих здоровьем родителей – мама, сердечница «со стажем», ещё и не вспоминала о своей сердечно-сосудистой недостаточности, которая дала о себе знать только после 50 лет, а папа пока и слов таких не знал – межпозвонковая грыжа и больные суставы; это всё пришло к нему значительно позже.
Сейчас родители были по возрасту даже моложе, чем она в своей прежней жизни, и Надежда ловила себя на мысли, что ей хочется их постоянно опекать. Она радовалась, что многих болезней (и у родителей, и у неё самой) теперь можно будет избежать, ведя правильный образ жизни и своевременно обращаясь к врачам, и это вселяло определённый оптимизм. Или хотя бы отвлекало от тягостных мыслей…
А ещё Надежда пыталась хоть как-то приспособиться к существованию в 80-х годах 20 века. Когда после первых, самых мучительных переживаний она научилась адекватно воспринимать действительность, то поразилась, насколько её теперешняя жизнь в 1983 году отличается от той, к которой она привыкла в 2010-ом. Как непрезентабельно выглядит их когда-то казавшаяся роскошной двушка в «хрущёвке» – даже несмотря на свежий ремонт и чешскую полированную «стенку», которую мама с боем выторговала у знакомого директора мебельного магазина. Все эти паласы на полу и ковры на стенах, колченогие кресла с деревянными подлокотниками, маленький чёрно-белый телевизор на почётном месте в углу «залы», жуткие «весёленькие» обои на стенах…