Дьявольское соглашение

– Если ты, сукин сын, жив, то только попробуй меня напугать! – сказал я и принялся разматывать «мумию». Несколько оборотов и я вижу мертвое тело доктора наук Шорина. Оно было схвачено трупным окоченением, и, вне всяких сомнений, мертвее мертвого. Руки прижаты к бокам, плечи приподняты, как будто перед смертью доктор чего-то сильно испугался. Глаза закрыты, рот потно сжат, губы – ниткой. От трупа исходил запах пепла и дыма. Очень странно, что профессор в стадии rigor mortis был прямым, как игла. Если мне не изменяет память, то вследствие того, что сгибательные мышцы намного мощнее, чем разгибательные, у трупа руки и ноги должны быть полусогнуты соответственно в локтях и в коленях, кости рук – полусжаты; но конечности трупа были прямыми, кисти рук словно прилеплены к внешним сторонам бедер. Видимых повреждений на теле не было, внутренняя часть ковра была сухой, то есть, раны не было. Я перевернул труп, осмотрел одежду. Ничего. Значит, причина смерти не огнестрельное ранение и не ножевое, и не ранение в принципе. Возможно, яд? Или естественная причина? Еще была возможность спрятанных ран на теле, ведь, как известно, трупы не кровоточат, значит даже при большой ране из нее не вытечет кровь и одежду не запачкает (если рана не снизу), но могут отделяться другие жидкости, которых в трупах хватает, но и их можно залепить пластырем… Чтобы убедиться, что на теле нет ран, надо его полностью раздеть, а мне этого делать совершенно не хотелось. В конце концов, я не судебный медик, не патологоанатом, это не моя работа. Я замотал тело обратно в ковер и разместил его в камине, тщательно замаскировал дровами и открыло окно настежь, чтобы проветрить помещение. С телом нужно что-то делать, скоро здесь образуется такая вонь, что никаким проветриванием не спасешься.

Выкурив две сигареты подряд я опорожнил пепельницу (выкинул бычки и пепел в камин) и снова пошел в туалет. Разыгралась диарея на фоне стресса. А у кого бы такого не случилось?..

Когда я вернулся в свой кабинет, я понял сразу две своих ошибки.

Первая – я не позвонил в полицию и трогал труп руками без перчаток. Вторая – я забыл запереть кабинет.

Возле моего стола сидела Полина Романовна и сосредоточенно читала какую-то рукопись, делая по ходу на полях красной пастой заметки.

– Хорошо, что ты еще здесь, Никита, – сказала она, – я пришла показать тебе страшную глупость, которую сейчас выдают за результат науки.

– Что вы наделали?

– Что?

– Зачем вы…

– Да на улице не лето, а ты распахнул окно настежь! Я зашла и сразу замерзла! Пришлось все закрыть и принять меры… Что с тобой такое? Ты здоров? Выглядишь ты плохо…

Я оцепенел как профессор в rigor mortis, только он-то в связи со смертью, а я – от страха. Я не знал, что делать. В моем кабинете было закрыто окно, включен свет, чайник важно булькал своим кипяченным нутром, а в камине горел огонь.

***

– Говорите, никого не видели?

– Да что происходит, объяснишь ты мне наконец? Ты не здоров?

– Полина Романовна, пожалуйста, расскажите еще раз. Вы пришли в мой кабинет, и не видели никого и ничего?

– Объясняю еще раз. Я пришла за несколько минут до тебя. В кабинете были открыты окна, стоял ужасный холод. Шторы разлетались как плащ у вампира. Дверь была раскрыта настежь. Я закрыла окна, включила камин и чайник, чтобы выпить горячего. Ты опять курил в кабинете, распахнул окна и ушел, забыв их закрыть. Выстудил весь этаж.

– И никого в моем кабинете или рядом не было? – уточнил я.

– Нет, не было, – терпеливо подтвердила Полина Романовна. – А кого ты потерял? Или что? Что-то пропало?

В ее глазах читалась неподдельная озабоченность, которой я искренне позавидовал. Ее действительно тревожила возможная кража. Счастливая: ее может взволновать кража какой-то вещи, тогда как меня волновала пропажа кое-чего более серьезного. Ведь кража действительно была, потому что в камине не было тела. Хоть дров в нем было достаточно, но за ними не было ковра, в который был завернут труп еще пятнадцать минут назад, когда я покинул свой кабинет.

– Нет, ничего не пропало. Но я слышал, как в сторону моего кабинета кто-то шел, – соврал я, потому что занятый своей диареей, я не слышал ничего, даже ее шагов мимо мужского туалета для преподавателей.

– Ну, верно, это была я.

– Нет, вы на каблуках, а я слышал другие шаги, – вывернулся я, потому что я действительно ничегошеньки не слышал.

– Тебе могло послышаться? Потому что я абсолютно точно уверена, что никого в твоем кабинете или возле него не было.

Я замолчал. В моей голове лениво ползали две мысли. Первая – что я, наверное, сошел с ума. Сейчас мне казалась абсурдной ситуация, при которой я просидел целый день в кабинете один-на-один с трупом и не предпринял никаких законных мер, которые должен был бы предпринять нормальный, психически здоровый человек. Я должен был позвонить в полицию и, коль уж так сложилось, выдержать все процедуры с этим связанные. Да, мне пришлось бы оправдываться, доказывать свою невиновность, хотя бы потому, что правоохранительная система работает не совсем так, как описано в учебниках; но, рано или поздно, эта ситуация сошла бы на нет, несмотря на все мои опасения. Ведь в смерти профессора Шорина я был не виновен, а это главное. Вместо этого я, доктор юридических наук, никуда не позвонил, а потрогал труп старого профессора руками, а после чего вернул его на место и ждал глубокой ночи, чтобы от него избавиться. Мне в оправдание только то, что я доктор наук в гражданско-правовой специализации, а не в уголовной. Но все же, все же, все же… Здравомыслие и психическое здоровье обязательно для всех, специализация здесь совершенно не при чем. А вторая мысль плавно вытекала из первой, и разрасталась, как мыльный пузырь: меня хотят подставить. Ведь ясно же, что тело само по себе никуда не исчезло, его сначала сюда принесли, надеясь напугать меня до чертиков, а потом забрали. Но зачем? Наверное, те, кто это сделал, рассчитывали, что я сразу позвоню в полицию, и начнется заварушка. Или в ужасе убегу, и тогда тело найдет кто-нибудь другой, например, студент из стаи молящихся, или коллега-преподаватель, или хотя бы уборщица (которую я попросил сегодня не мыть в кабинете). А поскольку реакции не последовало, и кабинет я не покидал, «обнаружить» тело не получалось, поэтому его и забрали, чтобы теперь, имея на нем мои отпечатки, подкинуть его куда-то. Если от нахождения тела в моем кабинете я как-то мог отделаться, то теперь это невозможно в принципе. Мысль развивалась и трансформировалась в более сложную: какую в этой подставе играет роль Полина Романовна? И зачем она здесь, поздним вечером?

Все это время Полина Романовна смотрела на меня, отложив рукопись научной работы в сторону.

– Тело потерял и теперь думаешь, во что вляпался? – спросила она спокойным голосом.

Сначала я подумал, что ослышался, и даже переспросил:

– Простите, что вы сказали?

– Я спрашиваю: ты потерял тело и теперь думаешь, во что ты вляпался?

То есть мне не послышалось. Она действительно говорила про тело.

– Тело?

– Никита, да, тело. Не дело, а именно тело. Тело профессора Шорина.

– Мертвое тело называется трупом, – машинально поправил я ее, еще больше уверенный в том, что сошел с ума. Я сижу в своем кабинете после всего, что произошло за день (и не произошло – ведь я должен был позвонить в полицию!), и разговариваю с Полиной Романовной, коллегой и наставником, и пропавшем мертвом теле (которое необходимо именовать трупом) профессора Шорина.

– Хорошо, я перефразирую свой вопрос: ты потерял труп профессора Шорина? – Все тем же спокойным голосом спросила Полина Романовна.

– Да.

– Его унесли, – просто ответила профессор, словно говорила о коробке с дипломами выпускников, которые отправили на дачу ректору для подписания. – Его в здании уже нет. Скорее всего, сейчас его везут на какое-то кладбище, или в лес, чтобы предать земле. К сожалению, обстоятельства не позволяют обнародовать факт смерти профессора, и не будет никаких традиционных процессий. Но это не повод сжигать тело в камине, господи боже! Его закопают.