Страница 25 из 66
К счастью для Настасьи Павловны, Его Сиятельство не обратил никакого внимания на ее странную реплику, полностью сосредоточившись на неосторожном движении Оболенской, которое было расценено им за добрый для себя знак.
- Я знал, что вы передумаете, Настасья Павловна! – просиял граф, мгновенно забывая о том, что меньше минуты тому назад требовал каких-то объяснений. – Ах, ma cherie, вы, однако, вынудили меня изрядно поволноваться! – улыбнулся он, поймав руку Оболенской и поднося ее к губам. Она хотела было осадить его, но вздох облегчения, вырвавшийся из груди Аниса Виссарионовича, от силы которого вспорхнул вверх белой птичкой так и висящий на лбу фельдмейстера платок, заставил Настасью Павловну сдержаться. Ни к чему сейчас было усугублять недовольство Ковалевского.
- Прошу меня извинить, но теперь я вас покидаю, господа, - только и сказала Оболенская, осторожно отнимая у графа свою руку и, царственно кивнув мужчинам на прощание, повернулась к лестнице. Следом за ней потопал Моцарт, а за Моцартом, на безопасном расстоянии – упорный Ковалевский, провозгласив: «Я вас провожу, Настасья Павловна!»
Когда Фучик и Петр Иванович остались одни, ежели не считать изумленных всем произошедшим гостей, фельдмейстер подобрал с полу свой платок и вернулся к прерванному разговору:
- Так что ты там, Петя, голубчик, говорил про мое родство с Павлом Андреевичем Оболенским? Тут, должно быть, какая-то путаница. Наша семья имеет связи только с Оболенским Алексеем Михайловичем, ныне покойным супругом Настеньки. И о каких таких конфузах ты толкуешь, позволь узнать? – вопросил Анис Виссарионович, с подозрением прищурившись, точно гончая, напавшая на след.
Скрывая раздражение от того, что граф крутился возле Настасьи Павловны, и неуместную радость от ошарашившей его новости о безвременной кончине супруга Оболенской, Шульц мысленно метался с одного ответа Фучику на другой. Изыскивая те слова, что не выдадут его с головою пред дядюшкой Настасьи Павловны - в это вдруг открывшееся обстоятельство лейб-квору пока верилось с огромным трудом - Шульц покачивался с пятки на носок и хмуро оглядывал сгруппировавшихся в центре залы гостей.
Итак, факты, с которыми теперь он имел дело, были более чем ясными.
Он спутал Оболенскую с дочерью Павла Андреевича, а Настасья Павловна с радостью ему в этом подыграла. Вопрос - для чего?
Он влюбился в неё без памяти, а она всё это время водила его за нос, и, судя по всему, прекрасно себя при этом чувствовала.
Дядюшка Оболенской, оказавшейся на самом деле вдовой, в свою очередь, оказался фельдмейстер ом агентства, где служил Пётр Иванович. А это означало, что теперь Шульц попадет под пристальное внимание собственного начальника.
- Должно быть, путаница, Анис Виссарионович, - согласно кивнул лейб-квор, так и подбирая слова для дальнейшего ответа. - Но я безмерно рад, что всё разрешилось.
«И ещё более запуталось», - прибавил он мысленно, но произносить вслух этого, разумеется, не стал. Однако ж теперь он мог на совершенно законных основаниях и, не боясь замарать честь дамы, ухаживать за Настасьей Павловной, ежели, конечно, она будет не против сего.
«И ежели Ковалевский не принудит меня к брошенной перчатке и встрече на рассвете», - вновь подумалось Шульцу.
- А конфузы… Да взять хотя бы мою беседу нынче с Павлом Андреевичем. - Пётр Иванович беззаботно пожал плечами, говоря сим жестом, что случай этот не стоит особого внимания. - Беседовали о Настасье Павловне, да не о той.
Он покивал для пущей убедительности, Фучик, похоже, принял его объяснения, ибо покивал следом за ним. На лице Аниса Виссарионовича отразилась печать усталости, чем Шульц и воспользовался, сообщив, что отбывает домой.
- Господин фельдмейстер, разрешите откланяться, - произнёс он, замечая среди присутствующих Ковалевского, которого был крайне рад видеть. Значит, проводы Настасьи Павловны графом сильно не затянулись.
- Полно тебе, Петя, формальностями разбрасываться. Свои все, чай. Поезжай, голубчик, поезжай. А завтра жди весточку. Дело у меня к тебе будет личного характера.
В любое другое время Шульц непременно поинтересовался бы у Фучика, что за личный характер тот имел ввиду, но теперь же, когда граф выскользнул из дверей бальной залы, так и не распрощавшись с хозяином дома, времени на расспросы у лейб-квора не осталось.
Ещё раз кивнув Анису Виссарионовичу и заверив его, что завтра же непременно будет по первому же зову, он бесшумной тенью проследовал за Ковалевским, намереваясь проследить, каким путём тот будет возвращаться восвояси.
Прибывши в тот вечер домой, Пётр Иванович сделал то, что было ему совершенно несвойственно. Едва раздевшись и наскоро ополоснув лицо прохладной водой, подошёл к буфету, извлёк из него припасённую на особый случай наливку и, откупорив бутылку, отпил добрую половину прямо из горлышка.
Какого случая он ждал всё то время - Шульц понял, когда покинул дом Фучика. Ещё одной бессонной ночи лейб-квор бы просто не вынес, посему принял решение выпить наливки ровно столько, чтобы спать без сновидений, но завтра не опоздать в оговорённое время к Анису Виссарионовичу.
Крепкими напитками Пётр Иванович не увлекался, но тут сам бог велел насладиться терпким малиновым вкусом. Лишь бы не думать больше об устах, таких же терпких, сладость которых Шульц уже испробовал и более забыть не мог. И дабы не замечать неуместную радость, что родилась в тот миг, как Фучик сообщил ему, что Настасья Павловна - вдова.
Улегшись на постели, Шульц закинул руки за голову. На губах его витала улыбка, которую он не мог сдержать. Дурман заполонил голову, понуждая Петра Ивановича перестать воспрещать себе думать об Оболенской. Как же сладостно сегодня было вновь прижимать к себе стройный девичий стан, наслаждаясь той близостью, что испепеляла несчастного лейб-квора на месте. А эти огромные доверчивые глаза, в которых плескалось неподдельное возмущение - за них можно было жизнь отдать, ежели бы того потребовали от Шульца обстоятельства.