Страница 23 из 66
- О каких ошибках, извольте полюбопытствовать, вы толкуете, Настасья Павловна? Ежели вы и водили меня за нос, когда прыгнули ко мне под лодку и притворились свободною девицей, то ошибиться в этом случае мог каждый!
Лейб-квор не стал добавлять, что умозаключения об Оболенской в этом случае он делал самолично, что и привело его сейчас к этой возмутительной позиции относительно чужой супруги, но и остановиться уже не мог.
- Так вот, что я имею вам сказать, милая, но, увы, не моя, Настасья Павловна. - Пётр Иванович помедлил, но лишь долю секунды, после чего проговорил: - Запачкаться о вас я не боюсь, тем паче, что вы чище многих дам, коих я знавал до вас. И мне бесконечно жаль, что судьба свела нас при таких обстоятельствах, когда вы уже отданы другому, а я ничего не могу с этим поделать. Но знайте же, те дни, что мы провели с вами наедине, отныне будут вспоминаться мною, как самые прекрасные из дней моей никчёмной жизни. И пусть извиняться пред вами я всё так же не собираюсь, простите это вашему покорному слуге.
Шульц всё же сделал над собою усилие - разжал руки и отступил на шаг, а следом - для верности - на второй. Коротко кивнув Оболенской, лейб-квор добавил, желая, чтобы Настасья Павловна сказала «нет»:
- А теперь разрешите откланяться. Дела.
- Прыгнула к вам под лодку! – ахнула Настасья Павловна от охватившего ее возмущения, настолько сильного, что отрицание господина лейб-квора относительно его нежелания иметь с ней сношений тут же вылетело из ее головы. – А вы, Петр Иванович, стало быть, настолько обрадовались моей компании, что даже не поинтересовались тем, что вменяете мне теперь в притворство! Хотя вам, должно быть, не привыкать развлекаться с девицами под лодкой! – выпалив все это и выпустив тем самым свою досаду, Оболенская наконец смогла осознать то, что Шульц сказал после.
Отдана другому? Да, была отдана, это верно, да вот только Алексей Михайлович брать ее не пожелал. И что же теперь получалось? Неужто Петр Иванович всячески намекал на то, что раз она была замужем и, по его мнению, уже не невинна и не юна, то для него, простого, между прочим, агента сыска, является уже не столь привлекательной? Или как понимать его речи о том, что он ничего не может поделать с тем, что она отдана другому? Настасья Павловна мысленно вернулась к началу их странной беседы и наконец поняла, что Шульц, по всей видимости, считает ее и теперь замужней дамой. А себя – человеком настолько принципиальным, что не станет заводить связей с несвободной женщиной. Осознание чудовищной ошибки, что произошла между ними по непонятной Настасье причине, однако, не принесло ей большого облегчения. Только стало отчего-то вдруг неожиданно горько при мысли, что Шульц так просто отказался бы от нее, будь она до сих пор скована цепями своего несчастливого брака. И хотя препятствия этого меж ними не существовало, Оболенская не могла побороть непонятного разочарования, поселившегося в душе.
- Вот что я скажу вам в ответ, Петр Иванович, - проговорила Настасья спокойно, отступая, в свою очередь, на два шага назад, - не знаю, кто посеял в вашей голове порочащие меня мысли о том, что я-де, будучи якобы замужней женщиной, прыгаю к посторонним мужчинам под лодку, но утверждение сие является гнусной клеветой. Однако не буду отрицать того факта, дорогой-не мой Петр Иванович, что я испорчена, должно быть, настолько, что, будь дражайший мой супруг Алексей Михайлович жив – и тогда бы, да, Петр Иванович, и тогда бы я все равно прыгнула к вам под лодку! И мне, не скрою, очень жаль, что для вас гораздо важнее светские условности, чем мои к вам – исключительно гипотетические – чувства. Теперь же вы вольны идти, куда пожелаете.
Проговорив все это, Настасья Павловна уже собиралась было проследовать мимо Петра Ивановича к лестнице на второй этаж, как вдруг рядом с ними оказался любезный дядюшка Анис Виссарионович, коего тут только и не доставало.
- Настенька, а что же ты не попросила меня познакомить тебя с Петром Ивановичем? – вопросил Фучик, погрозив Оболенской пальцем - так, словно журил несмышлёное дитя - и жест этот в Настасье Павловне вызвал отчего-то сильную досаду. Ей сейчас совсем не желалось притворяться перед Анисом Виссарионовичем, да и общество Шульца стало совсем в тягость от того, что она уже успела пожалеть о том, что только что ему наговорила. – Но вы, я вижу, и сами управились, - довольно заключил тем временем дядюшка, потирая руки. – Хороша моя племянница, а, Петя? – повернулся Фучик к Шульцу и заговорщически тому подмигнул.
- Дядюшка! – в который раз за сегодняшний вечер возмутилась Настасья Павловна и хотела уже было наконец удалиться, оставив мужчин обсуждать ее персону без ее непосредственного участия, как внимание ее привлек неожиданный шум в саду. Обернувшись к двери на веранду, сквозь стеклянные створки ее Настасья Павловна увидела несущееся со всех ног прямо по дядюшкиным клумбам металлическое пианино, в усердии погони выпускающее в воздух облачка пара, а аккурат перед ним – улепетывающего что есть мочи Ковалевского. Когда Моцарт почти уже настиг несчастного, крышка бездонного чрева его приподнялась и оттуда вытянулся металлический язык, во мгновение ока нависнув над несчастным графом и грозя поглотить его в ту же секунду, но не тут-то было. Замерев от ужаса, Оболенская наблюдала за тем, как Ковалевский, извернувшись, кинулся к соседней двери веранды, и тут же следом за ним в помещение протиснулся и Моцарт, и, размахивая на бегу языком, помчался по бальной зале следом за своей жертвой на глазах у всех гостей.