Страница 7 из 37
Оленебой плотно харкнул огнем и дымом…
Конь иезуита взвился на дыбы, точно прикрывая хозяина, но поздно: полчерепа вместе со взмокшим кровью капюшоном взлетели на воздух. Тело брата Лоренсо забилось, словно марионетка во власти бешеного кукловода; одновременно подковы коня выбили из камня искры. Ружье монаха, плавно описав дугу, полетело вниз, а вслед за ним, ровно подчиняясь руке сатаны, и дымчатый жеребец с распластанным по спине человеком.
Майор выронил ружье, подавляя крик: громада из мяса, копыт и металла летела на него.
Судорога мышц швырнула Диего на противоположную сторону уступа. Казалось, весь мир замер в неподвижности.
Удар гривастой массы тяжисто сотряс твердь. Рядом с майором с сыристым хлюпом лопнуло брюхо коня, вишневая квашня кишок хлюстнула багряным каскадом; уступ задрожал, кроясь в паутине трещин, послышался скрежет камней и глины: огромный пласт земли, уходящий ступенчатым клином к тропе, ожил, осел и вдруг стремительно, поднимая бурые облака пыли, сорвался вниз, увлекая монаха, коня и де Уэльву.
Андалузец уцепился за вновь образовавшийся край уступа, пальцы бороздили испревший мох, но влажная земля предательски продавливалась и крошилась, как гнилой сыр.
– Не-е-ет! Не-е-ет! – хрипел он. Взгляд лихорадочно метался: небо вдруг запрокинулось и ахнулось в бездну, а ввысь взлетела земля, косматая травами, грязная и немая, как отсеченная голова, поднятая за волосы палачом.
Глава 7
Диего слышал ритмичный грохот барабанов, тяжелую ступь пехоты и дрожь земли. Колыхались ряды штыков, река солдат бурно заполняла своими стальными волнами ущелье. «Сколько же их?! Сотни, тысячи, десятки тысяч! Боже, да это же инсургенты!» Он, точно ужаленный, дернул плечами, – боль псом укусила спину, ноги… Он застонал и разлепил глаза; вздох облегчения вырвался из груди – солдат не было; он перевел дух и с запозданием понял: в висках стучала и барабанила кровь. Он еще какое-то время пролежал на спине, глядя, как безоблачное небо затопляется золотом.
– Мигель… Мигель! – майор с трудом перевернулся, и… испуг ворвался в него, словно клинок.
Он лежал на крохотной ступени уступа длиной и шириной не более шести футов. Щуря глаза, Диего посмотрел туда, откуда сорвался – десять ярдов, не меньше. Глянул в них, в ущелье, и живот свела судорога. Майор отшатнулся к стене: голова кружилась, руки не слушались.
– Миге-е-ель! – он поперхнулся кашлем. Легкие горели, будто натертые перцем, на губах скрежетал песок. Левая штанина была тяжелой от крови и покрыта коркой земли.
Морщась от боли, дон оглядел рану: пустое, пуля монаха лишь чиркнула вскользь, содрав с груди лоскут кожи. Поразило другое: его спас от смерти подарок полковника Бертрана де Саеса де Ликожа. Если б не простреленная Библия, что придержала пулю…
И всё же кровотечение было довольно обильным. Скрипя зубами, Диего сбросил камзол, осторожно стянул рубаху, располосовал ее повдоль и, как смог, перевязал рану. На лице запеклась кровь вперемежку с глиной; в усах земля и в волосах тоже; драный бархатный камзол был в дырах, а лосины изгрызла каменная крошка.
«…Впору на бал в королевский дворец!» – костеря в хвост и в гриву судьбу, он стал карабкаться обратно наверх.
За всё это время Мигель так и не подал голоса. Де Уэльва чертыхнулся.
Взобравшись наконец на уступ, он увидел, что площадка пуста. На ней одиноко валялся его французский оленебой, а рядом, вверх дном, простреленный медный котелок. Разодранный пулей металл разверзся на обеих стенках колючими цветками. Дон оттолкнул бесполезную посудину. Путешествие для нее, как, похоже, и для Мигеля, кончилось весьма надолго. Бог знает, возможно и навсегда…
– Мигель! Ты жив?.. – никто не ответил.
– Мигель! – «Что за дьявольщина? Может, парень тоже сорвался?» – у Диего отхлынула кровь от лица. Тут за волной мха послышался шорох, и над губчатой зеленью показалось дрожащее от напряжения лицо юноши. Оно было землистого, трупного цвета, с глубоко запавшими полузакрытыми глазами.
– Уходите, дон… – кровь толчками пошла из его рта. – Мне уже не помочь… спасибо за всё… я любил вас… – подбородок сильнее окрасился алым. – Так и не вышло из меня… настоящего… солдата.
Глаза раненого закатились и стали видны белки, разбавленные розовой сетью полопавшихся сосудов.
– Мигель! – майор бросился к нему. – Мигель… как же так… мальчик мой! – Диего, склонившись над слугой, не скрывал слез. Из груди офицера вырывались сдавленные рыдания. – Потерпи, потерпи!.. Жить – это большее испытание, чем умереть. Ты еще наденешь уланский мундир моего полка, клянусь небом, это так. – Руки его умело делали перевязку. Пальцы скользили по загустевшей жиже.
Рана была – хуже нет – сквозная, в живот, под углом в сорок пять градусов. Толстый моток реаты, который Мигель прижимал к животу, разбух от крови и напоминал бесформенный шматок клюквенного желе.
Дон рычал от бешенства: не было теплой воды, бинтов, спирта, не было ни черта, чтобы хоть как-то облегчить страдания друга.
Сознание покинуло Мигеля, прежде чем майору удалось на реате, пропущенной под мышками раненого, спустить его вниз. Слава Всевышнему, что хватило длины веревки. Спустя час юноша лежал на мху у обочины тропы и рана была перевязана опытной рукой дона.
Но Диего сокрушенно качал головой, глядя на серое лицо умирающего. Бесова пуля перемотала все кишки. Бедняге вряд ли могли пособить даже в госпитале, а тут…
– Прощай, амиго, спи спокойно. Ты уже прибил свинцом свое имя на страницы истории. Amen! – Дон, тяжело вздохнув, прикрыл веки замолчавшего навсегда друга.
Глаза его засырели от слез. Перед ним встал выбор. Завалить Мигеля камнями либо перевезти труп в лагерь и там похоронить более достойно, а может, просто оставить тело как есть и убираться подобру-поздорову…
Он выбрал первое – на второе не было сил, последнее не допускала вера и любовь к слуге.
Когда дело было сделано, дон, опираясь на приклад длинноствольного оленебоя, как на костыль, прихрамывая, направился в глубь ущелья.
Лошади, истомившиеся на привязи и до одури застреканные оводами, навострили уши, а когда Диего, не обращая внимания на них, проковылял мимо, они раздергались, выворачивая лиловые яблоки глаз, оглашая жалобным ржаньем огромные стены ущелья.
* * *
В уланском полку считали, что у майора стальные нер-вы. И право, они были недалеки от истины, однако то, что открылось глазам андалузца, заставило его сжать губы.
Нелепый кусок мяса кроваво пузатился меж валунов. Диего ступил ближе и разглядел копыта коня, уродливо тянувшиеся к небу. В двух местах, где ноги жеребца были сломаны, кожа лопнула, и сквозь нее обломком копья торчала кость. Рядом лежал монах. Тело его было изломано как у большой карнавальной куклы.
У майора свело скулы: вдруг показалось, что мертвец улыбнулся ему оставшейся половиной лица, державшейся на белых, как картофельные ростки, сухожилиях.
Де Уэльва смахнул пот со лба, глянул на ставшую розовой ладонь и скривился от боли.
– Привидится же такое…
Глаза его вдруг сузились, напряглись. Он быстро обошел труп и присел возле него с правой стороны. Внимание привлекла рука монаха, большая и мозолистая, покрытая многочисленными ссадинами. На узловатом безымянном пальце майор обнаружил перстень. Кровавый, сверкающий, он словно прикипел к коже.
Диего раздвинул холодные пальцы, на массивной золотой оправе он прочитал зловещую монограмму Ордена Иисуса: «Цель оправдывает средства».
– Ты ошибаешься, Монтуа, не всегда… Ex ungue Leonem11.
В следующий момент узкий язык шеффилдской стали взлетел в горячий свет солнца:
– Не всегда, Монтуа, не всегда!
Глава 8
Отец Игнасио проверил в церковном подполе свечи: не все ли их поела мышь – и, оставшись довольным, полез на колокольню чистить от помета птиц колокол.
11
Ex ungue Leonem – «Лев узнается по когтям» (лат.) – выражение, указывающее на возможность узнать автора по самому ничтожному отрывку из его произведений. (Прим. автора).