Страница 2 из 37
И вот теперь он передавал свою святыню мексиканке, которую крепко, но безответно полюбил. Еще с вечера, чутко прислушиваясь к голосам леса, юноша представлял, как осторожно достанет свой талисман и протянет красавице; как бережно примет она его в свои тонкие, легкие ладони; а он, так, чтоб не слышало ни одно ухо, научит ее тайным словам заклинания, известным только ему; благодаря которым морской конек будет верен лишь новой хозяйке… И от этих воображаемых картин грудь молодого испанца порывисто поднималась, уши горели рубином и неудержимо хотелось петь.
И он пел… тихо-тихо, для самого себя, потому как нельзя было выдать врагу их бивак, а более оттого, что слуга стыдился выдать себя пред суровым доном и колкой на язык дочкой папаши Муньоса.
Твердый подбородок Мигеля опустился на грудь. Он исподлобья, напряженно смотрел на Терезу.
Та – было видно, как вздрагивали плечи, – взволновалась. В глазах – изумление, радость, тревога. Зернистая краснота щек, шеи: «Что со мной? Только бы не заметил Диего!»
– Что это? – верхняя губка донны скакнула вверх, и она, легкомысленно рассмеявшись, резво спрыгнула на землю.
Смех ее нравился юноше, в его представлении таким чистым было журчание горного ручья, бегущего по окатанным галькам там, где всё бело и свежо от снега. Впервые за всё время их бесконечных мытарств она стояла так близко от него. Шелохни рукой – и она упрется в тугую, упругую грудь. Двинь ногой – и колено коснется бедра. Во рту пересохло. Мигель сглотнул засевший горьким лимоном ком. Внутри всё трепетало. Ему вновь до крика возжелалось схватить ее и прижать к груди крепко-крепко, но он вторично стреножил себя. Закусив втянутую мякоть щек, испанец уткнул взгляд в каретное колесо. Каждый мускул его молодого тела ощущал сводящую с ума близость.
Над ними кричали неведомые красноголовые птицы, бросая крылатые тени на лица, вязко гудели пчелы, а с другой стороны империала доносилось возбужденное бульканье Антонио и негромкий голос дона.
Однако Мигель ничего не слышал и лишь ощущал медленно растекавшийся по языку солоноватый вкус крови. «Иисус наш и Пресвятая Дева Мария! Как же не хочется тащиться в каньон!»
Тереза меж тем отодвинулась на шаг, разглядывая нежданный подарок, и вместе с ее отступлением пришло освобождение. Мигель незаметно, с облегчением вздохнул, ровно сбросил с себя многопудовый жернов.
– Что это? – еще раз переспросила она, изломив крылатые линии бровей.
– Тереза… Я… Это мой талисман. Он приносит счастье, клянусь Мадонной. Верь мне… И если уж ты отказываешься взять мое сердце, так прими хоть это.
– Чтобы я была счастлива?
– Чтобы вы… были счастливы: ты и наш дон.
Девушка осторожно, почти как и грезилось Мигелю, взяла с его ладони кулон. Любуясь, повертела в руках. Затем неожиданно наклонилась вперед, накрыла его кисть своей и слегка коснулась губами колючей щеки. От ее прикосновения у юноши застучало в висках. Он проклинал себя, но никак не мог унять свои бесстыжие андалузские глаза. Они так и щупали мексиканку, забираясь в тайные улы. Мигель ничего не мог с собой поделать – не замечать выпиравшие из-под тонкой материи груди было выше его сил.
– А ты… хороший, – тихо обронила она. Помолчала и добавила: – Вспыльчивый, но добрый. Прости, что я подсмеивалась над тобой…
– Тереза, – он горячо и влажно задышал у самого ее уха. – Я не знаю… будет ли у меня еще такая минута… – его сильные руки вдруг притянули девушку к себе.
– А ну, отпусти! – прошипела она, но он все же успел надкусить спелость ее малиновых губ.
В следующий миг голос майора обжег их, точно хлыст…
– Мигель! Где тебя носит, хвост дьявола?
Юноша медленно опустил руки, облизнув губы кончиком языка и, нервно рассмеявшись, громко откликнулся:
– Да где же мне быть, дон, – с вами, черт возьми!
* * *
Долгогривый иноходец плясал под Диего, насторожив уши вместе с папашей Антонио, слушая последние распоряжения их господина.
– Антонио, я надеюсь на тебя. Не подведи.
– Будьте покойны, хозяин, всё будет в полном ажуре. Только зря вы затеяли это… Вечно ищете на свою голову приключений. – По глазам старика майор понял, что про себя торгаш наверняка подумал, что видит их в послед-ний раз.
– Голова-то моя, – андалузец усмехнулся и похлопал его по плечу. – Мы обязаны вернуться, иначе всё бессмысленно…
– Гром и молния! Но почему не послать одного Мигеля? – Початок сдвинул заскорузлым пальцем шляпу на затылок и отмахнулся от летящей перхоти мошкары.
– Это опасно.
– Э-э, я чую, вы боитесь, сеньор, что он так же канет, как братья Гонсалес…
– Да, боюсь, – сказал де Уэльва. – Нас осталось слишком мало. И я не хочу лишний раз рисковать.
Муньос растерянно заморгал: ответ оказался неожиданно прост. Империал жалобно заскрипел и качнулся на рессорах; мелькнула толстая, в пестрых заплатах задница, – папаша Муньос подался всей массой к майору.
– Что ж, возможно вы и правы, дон… Ему ведь только броситься в драку, а там хоть потоп… Чистый ад и сера! А ведь я его, признаться, люблю, дон, после лошадей больше всех на свете!
Толстяк вдруг перестал сосать кургузый окурок сигары и тихо сказал:
– Только, пожалуйста, возвращайтесь, сеньор. Что мы с дочкой будем делать без вас?.. Знайте, если вас убьют – сердце мое будет навек разбито!
– Я постараюсь поберечь твое сердце, старина. А тот, ради кого погибают, сам должен уметь смотреть в лицо смерти. И я докажу, что умею это делать. Ты же укрой карету, Антонио, и без глупостей. Глядеть в оба. И ни капли рому!
Золотой кастельяно качнулся под ухом толстяка: «Хорошенькое дельце «укрой»… места-то здесь, тьфу, – пропасть, как без штанов стоишь…»
Разворачивая жеребца, майор напоследок бросил:
– Не забудь приготовить что-нибудь на обед. Я так думаю: когда мы вернемся, наши желудки будут урчать почище волчьих. И вот еще: если увидишь, что из ущелья появился кто-нибудь, кроме нас, – убей!
Возница побледнел, но горячо заверил, что так и сделает. А хмурый Мигель не преминул добавить свою ложку дегтя в бочку меда:
– Береги свое брюхо, пузырь. Того и гляди, продырявят. Небось столько сала вытечет, что можно будет месяц каретные фонари заправлять.
Муньос собрался окрыситься, но дон уже кивнул головой и, увлекая за собой слугу, поскакал туда, где открывалась мрачная пасть каменистой теснины.
* * *
Клубящиеся в сыристом воздухе космы тумана к тому часу уже всецело объяли ущелье и, сдавленные отвесными скалами, лениво тянулись ввысь. И чудилось, будто мятежное сонмище фурий и демонов кружилось в нем в колдовском приплясе, поджидая заблудшую жертву.
Там, на одной из гранитных круч, сфинксом застыл всадник. Немой и неподвижный, он был нереален, подобен призраку, сотканному из тумана и мглы… Ветер завывал в длинных лохмотьях его одежд и спутанной гриве коня. Лик пришельца был обращен к долине, туда, где за жерлом ущелья земля резко, под наклоном, уходила к побережью; туда, куда часом ранее прогрохотала карета мадридского гонца. Шло время, а он продолжал всматриваться, точно пытался пробить взглядом курящуюся зыбь, а может, и просто пытал слух – в это время любой звук был отчетлив и далеко слышен. Но вот будто сошло заклятье – он ожил, приподнялся в седле, и в тот же миг желтое марево сомкнулось над ним. Налетевший мгновением позже порыв ветра развеял туман, но, странное дело, всадник исчез, пугающе стремительно и бесшумно.
Глава 2
Огонь разгорался, ярко пылали валежины, серо-голубой дым струился по воздуху. Тереза установила тяжелый котел с водой, перевела дух. Белесые, выгоревшие на солн-це сучья сердито потрескивали и фырчали.
Девушка присела на корточки, вытянув сырые ладони к теплу. Родниковая вода до ломоты застудила их, пока она промывала песком котел. В ее задумчивых глазах вспыхивали и гасли рубиновые отблески пламени, а она всё смотрела, как вокруг поленьев скользили, извиваясь, что змеи, разворачивая свои красные кольца, языки пламени.