Остров

– Нет, нет, – остановил ее Георгий Арнольдович, – какое у тебя тело! В одежде-то и не понять.

Она покорно отпустила одеяло и лишь локтем лицо прикрыла. Георгий Арнольдович встал с постели и вышел из комнаты и на пороге оглянулся, чтобы еще раз полюбоваться изгибом женской фигуры. Вот так бы он ее нарисовал, если бы вдруг ему захотелось взять в руки карандаш. Он подумал о мольбертах и красках в мастерской, под которую была приспособлена огромная лоджия, и куда он не заходил уже довольно давно. При академии, где Гореславский вел занятия, имелась мастерская, где выполняли свои экзерсисы его студенты, а сам-то он давно уже ничего не рисовал, кроме подписей на документах. Слава богу, он за свою жизнь заработал достаточно, чтобы обеспечить безбедную жизнь в старости.

Гореславский накинул халат и по пути на кухню, не удержался – заглянул на лоджию. На столе все еще лежал раскрытый альбом, где виднелся нечеткий контур какого-то наброска – уже и не помнил, когда он там чего нарисовать пытался. Он взял из стакана остро заточенный карандаш, ухватил его половчее непослушными пальцами – артрит с каждым годом мучил его все сильнее – и легко провел по чистому листу первую линию. Да вот так! Оглядел рисунок, улыбнулся и, сунув альбом под мышку, вернулся в комнату, подошел к постели, поправил складки на покрывале.

Он извел половину листов в альбоме, прежде чем рука обрела привычную твердость и легкость. Карандаш летал над белым листом, и Гореславского охватило знакомое чувство эйфории от работы. Юля покорно лежала на кровати, не проявляя недовольства. Повезло ему, однако, со своим последним приобретением. Считая себя законченным циником и предлагая девушке, явно оказавшейся в сложной ситуации, помощь, он, конечно, понимал, что ни фига она не бескорыстная; но и не солгал, когда говорил, что женщины его больше не интересуют; зато эксплуатировать ее молодость собирался по полной программе.

Будучи реалистом, Гореславский понимал, что внимание юных красоток к его персоне обеспечивает лишь старая слава да счет в банке. Дамы постарше тоже не обходили его своим вниманием, но Гореславский, зная себя, позволял легкий флирт, не более. Ведь это только если ты с женщиной двадцать-тридцать лет бок о бок прожил, вместе радовался, вместе горевал, вместе с ней старел, тогда, возможно, целлюлит на ляжках и не заставит поморщиться во время любовных утех. А чужая, незнакомая женщина, такая приятная при полном макияже и модном наряде, в обнаженном виде-то совсем не эталон красоты, отнюдь. Он в свое время на натурщиц всяких нагляделся, и очень хорошо знал, что его эстетский вкус, как обычно, подведет стареющий организм в самый ответственный момент. И к чему лишний раз конфузиться? А тут ему такой подарок судьбы, можно сказать. Да, у каждого из них свои причины – ему нужна дешевая машинистка-секретарша, а ей защита и поддержка. Какие там у нее проблемы он и знать не хотел – своих дел хватает, лишь бы его работу делала, как должно. Так он размышлял, а сам все рисовал и рисовал, пока Юля робко не пискнула, что ей срочно нужно выйти. Тогда он опомнился, глянул на часы и схватился за голову – у него же встреча через сорок минут, а он дурью мается!

Глава 9. Бес в ребро

Прошло два месяца. Москва плавилась от жары. Гореславский еще в начале лета перебрался на дачу в подмосковном поселке. Добротный бревенчатый дом с терасской, баней и беседкой Юле понравился. Здесь и работать можно было прямо на свежем воздухе, не опасаясь нескромных взглядов. Продукты им привозил Юра, а ели они в основном салаты из свежих овощей, да по вечерам мясо на мангале жарили. И так это было здорово – сидеть в уютной круглой беседке, вдыхать ароматный мясной дух от жаровни и прихлебывать из бокала легкое красное вино.

Раньше Юля вино не любила: насмотрелась дома на мужиков, как они портвейна дешевого нахлебаются и ну по улице куролесить, но это было совсем другое – ароматное, чуть терпковатое, с привкусом лесной ягоды. Георгий Арнольдович себя знатоком считал и много интересного ей про искусство виноделия рассказывал. Да и не только про это. Про многое другое. В основном про художников, конечно. Он рассказывал и рисовал. Рисовал и рассказывал.

Юля поначалу отнекивалась – ладно, когда он ее голую заставлял позировать – ей отчего-то совсем не стыдно было. А чего стыдиться? Все у нее на месте: даже грудь после родов не опустилась, ну это потому, что грудью она и не кормила почти – молока не было. А вот когда он лицо принялся рисовать, она вся прямо внутренне сжалась – она и сама на себя смотреть не могла, все глаза опускала или отворачивалась, если мимо зеркала доводилось проходить – а тут на ее лицо совсем посторонние люди пялиться будут! Но Гореславский на нее пару раз прикрикнул, дурехой обозвал, и она смирилась.

Ей до сих пор не верилось, что это все с ней происходит – вот вроде судьба ее была предопределена уже давно – еще даже до аварии. Ну закончила бы институт, потом замуж бы вышла, не исключено, что и за Костю даже, ну или еще за кого. Ребенка бы родила, и там все как у всех пошло бы. Тетя Нина ей, как она в гости приедет, все новости местные перескажет, бывало, про одноклассниц Юлькиных: кто в город переехал, кто дома остался, кто куда поступил или нет. И у всех в результате итог один получился: замуж вышли и с ребенком дома сидят. Смысл был ли во всех этих институтах, мечтах, стремлениях? Ладно, она тоже ребенка родила, так ведь если бы не это давно бы уже с ума сошла. А подружки ее молодые, здоровые, куда торопились? Господи, ей бы их возможности! В современном мире для женщины столько интересных путей – если бы она могла что-то изменить в своей жизни! От мыслей этих спасала только работа, она и работала, до изнеможения, пока глаза не начинали слипаться, а буквы на мониторе двоиться.

Гореславский тоже много думал в последнее время: о жизни своей, о работе, итоги подводил, отчасти оттого, что книга все стремительней продвигалась к финалу – спасибо Юле, ибо работала она с потрясающей быстротой. Думал в обычной своей ироничной манере – про коня, который борозды не портит и про беса, который в ребро. А с другой стороны, все чаще его посещали странные мысли благодарности своей тихой безответной помощнице. Как жила она раньше, с кем? Она ничего не рассказывала, да он и не спрашивал.

Сначала ему это очень импонировало: он и сам не любил никого лишними проблемами грузить. Но в последнее время стало немного задевать – неужели ей настолько неинтересно с ним поделиться? Женщины любят о себе, о жизни рассказывать – плакаться или хвастаться, смотря по обстоятельствам – это он точно знал. Что же там такое, что ей даже вспоминать об этом больно? Конечно, авария здесь не последнюю роль сыграла – тут и мужик бы сломался, а уж для женщины внешность на первом месте стоит, он, как художник, понимал это, может, лучше других. Постепенно – тут вопрос, там ответ – Юля рассказала ему свою жизнь, и отношения их изменились: он стал ее больше жалеть, а она доверчивее стала, ласковей. Поэтому он не удивился, когда в один прекрасный день, вернее, утро, в голову пришла простая и ясная мысль. И чем больше мысль эту додумывал, тем все больше и больше казалось, что это отличный выход из ситуации.

– Юля! – позвал Гореславский, услышав, что она проснулась.

– Да? – откликнулась та звонким голосом.

– Солнце встало, завтракать пора и за работу.

Юля вышла к столу, как всегда, уже одетая, причесанная. Не то что современные девицы – до обеда в неглиже по дому бродят, от скуки не зная, чем себя занять. У Георгия Арнольдовича две внучки имелись подросткового возраста – тут он ухмыльнулся, представив реакцию их матери на дедушкины похождения – так девицы сии вот так по дому обычно день-деньской и хаживали – в халатах, пеньюарах, то бишь, нечесаные, неумытые. Тут он опять ухмыльнулся, кажется, он и правда стал брюзгой – «а вот в наше время…»

Его тоже в свое время ругали за все: за внешний вид, за образ жизни. Ему было двенадцать, когда отца из Липецка в Москву перевели на машиностроительный завод главным инженером. Мать в столичной жизни адаптировалась быстро. В Липецке она в местном драмтеатре играла: так, ничего особенного, пара проходных ролей. А в Москве вдруг в одночасье главную роль получила, потом вторую, третью. Талантливой актрисой слыла в свое время. Эффектная была женщина: и одеваться любила красиво, и отдыхать. Жоре аскетизм также был чужд, потому, наверное, и не вышло из него истинного строителя коммунизма, но и вразрез с системой он тоже не пошел, так что во все времена, при любых правителях умудрялся на плаву оставаться, да и сейчас не бедствует.