Русский фактор

Западные представления о мире были реалистичнее советских, но не давали ответ на вопрос о национальных интересах России и ее месте в мире. После окончания холодной войны тезис об идентичности основных интересов РФ и США был уже малодейственным: множество проблем было в деталях и нюансах. В 1993 году министр иностранных дел Андрей Козырев предложил сделать основой российско-американских отношений идею демократической общности.

«Россия – великая держава. Ее внешняя политика должна служить ее интересам. В целом российские интересы совпадают с американскими. Но мы должны понимать, что хотя мы сейчас друзья, а не противники, это не означает, что у нас не будет расхождений… Россия должна избегать жесткой привязки к США, когда это наносит ущерб российским интересам. Иначе противники реформ в России превратят внешнеполитическую проблематику в дубинку, которой будут колотить реформаторов по голове».

Ричард Милхауз Никсон, 37-й президент США

Актуальные и перспективные расхождения между Россией и Западом касались роли США и НАТО в решении внутренних дел СНГ, что может быть нежелательным, а также в недопустимости формирования подобия санитарного кордона на его западных границах и нежелательного для РФ стремления стран Центральной и Восточной Европы (ЦВЕ) и Балтии ассоциировать себя с НАТО и другие. Весной 1992 года РФ четко определила свой курс на развитие партнерства, а в дальнейшем союзничества с США и Западной Европой.

Андрея Козырева обвиняют в отсутствии четкого видения национальных интересов, подчинении российской политики интересам США, идеализации западной модели и стремлении на любых условиях присоединиться к Западу, продолжении традиции неоправданных уступок, начатых Михаилом Горбачевым и Эдуардом Шеварднадзе.

Слабость российской внешней политики так называемого романтического периода заключалась в отсутствии у нее поддержки со стороны политического класса РФ. Большая часть поддержавшей Бориса Ельцина по тактическим соображениям номенклатуры отвергала курс на западную интеграцию и стремилась подорвать позиции Андрея Козырева. Это принципиально отличало реформы внешнеполитического курса от экономических и политических преобразований. Сторонники Ельцина поддержали рынок, рассчитывая обогатиться, и политический плюрализм, видя в нем гарантии собственной свободы и участия в принятии решений. В отношениях с внешним миром почти никто не ожидал возврата к конфронтации и закрытости страны. Риторика державного патриотизма стала своего рода оправданием грубости развивающегося русского капитализма.

В 1990-е годы большая часть российских элит инстинктивно стремилась занять положение в ядре мировой системы. Лишь меньшинство готово было действовать «внесистемно», например: входить в альянсы с «государствами-изгоями» – Югославией, Ираком и другими. После окончания холодной войны центром мировой системы оказались США и руководимые ими НАТО, МВФ, Всемирный банк, а перед РФ встала дилемма: присоединяться к американоцентричной системе или искать ей альтернативу.

Стимул для «политики присоединения» был очень мощный. С отказом от коммунизма и распадом СССР между РФ и США исчезли формальные причины для противостояния. Согласно новому взгляду на отечественную историю, если США никогда не были противником России, вместе с российскими демократами противостояли коммунизму, а присоединение к американской системе давало доступ к инвестициям, технологиям, управленческому опыту и т. п., жизненно необходимым для модернизации России, то в чем трудности? А они состоят в неготовности сделать это на общих для всех посткоммунистических стран основаниях – последовательной и глубокой вестернизации политической, экономической, общественной жизни и, главное, в признании мирового лидерства Соединенных Штатов Америки.

Принципиальных сторонников присоединения РФ к Западу было мало. Интеграторы не сумели выработать формулу, соединявшую демократию и рынок с национальными ценностями. По своей сути, реформаторы были интернационалистами. В собственно национальном они не видели большой ценности и поэтому готовы были отдать его своим оппонентам. В общении с США и Западной Европой либералы часто говорили этим партнерам: если вы не поддержите нас, то на смену нам придут люди, которые вам не понравятся.

Часть политического центра, поддерживавшая реформаторов, была готова согласиться на интеграцию РФ в сообщество Запада, но лишь со всеми присущими ей качествами и амбициями.

В 1992 году в проекте Концепции обеспечения безопасности и военной доктрины Российской Федерации было заявлено, что Россия имеет все основания оставаться одной из великих держав. В 1990-е годы представления большей части российской верхушки о статусе России как великой мировой державы не изменились.

Для элиты и значительной части общества мировая гегемония любой иностранной державы традиционно была высшей степенью угрозы для национальной безопасности. Провозглашенный Джорджем Бушем – старшим на рубеже 1990-х годов New World Order воспринимался в одном ряду с германским Neue Ordnung начала 1940-х годов.

После Второй мировой войны, в условиях крайнего истощения сил или полной капитуляции, в ситуации «двойной угрозы» со стороны СССР и действовавших с ним заодно местных коммунистических партий государства Европы не столько признали, сколько призвали американскую гегемонию. В конце XX века для Российской Федерации не существовало таких угроз, которые вынудили бы ее руководство обращаться за помощью в США. Не было в РФ и стимулов, двигавших элитами стран Центральной и Восточной Европы на рубеже 1990-х годов, – освободиться от доминирования Москвы и закрепить свою принадлежность к Западу, Европе, подстраховавшись от возможной нестабильности и эвентуальных притязаний с Востока. Ощущавшиеся российскими элитами в начале 1990-х годов угрозы носили дисперсный характер, поэтому они больше дезориентировали, чем сосредоточивали внешнеполитическую мысль.

Попытка Бориса Ельцина и Андрея Козырева установить на основе равного партнерства привилегированные отношения с Вашингтоном не увенчалась успехом. В 1992 году Джордж Буш – старший отверг предложение Ельцина о заключении формального союза между РФ и США как бессодержательное. По оценке американского Белого дома, ситуация в России в то время была еще весьма неопределенной. Американская администрации ставила перед собой задачу избежать реванша коммунистов-империалистов и упорядочить управляемость РФ. США и Западная Европа стремились обеспечить соблюдение Москвой обязательств СССР, касающихся договоров о контроле над вооружениями и выводе войск из Германии.

Избрание в 1992 году президентом США Билла Клинтона привело к коренному повороту в их российской политике. Осторожно отстраненный, инерционный в отношении к СССР курс Джорджа Буша – старшего сменился политикой, исходящей из того, что главной проблемой США стала не сила России, а ее слабость. В меморандуме президенту Клинтону его близкий сподвижник Строуб Тэлботт суммировал значение РФ для Соединенных Штатов: источник сырья, рынок для американских товаров, младший партнер США на международной арене. Тогдашние устремления руководства России в целом соответствовали американским интересам.

Это был принципиально новый взгляд на Россию, переводивший ее в другую, с точки зрения Вашингтона, категорию государств. Клинтон и Тэлботт были активистами, а не созерцателями. Они считали, что именно характер политического режима в России определяет направленность ее внешней политики. Исходя из этого, подход демократов основывался на активной вовлеченности США в процесс трансформации РФ во всех важнейших сферах ее жизнедеятельности. Одновременно с этим Вашингтон стремился: привести международную роль России в соответствие с ее новыми ограниченными возможностями; компенсировать свои внешнеполитические шаги символическими жестами или непринципиальными уступками РФ и формальным отношением к ней как к великой державе. Это подыгрывание имело определенный эффект и успех. Владимир Лукин, будучи послом РФ в США в 1992–1993 годах, с иронией заметил в адрес российского политического истеблишмента: «Называйте великой державой, а там делайте, что хотите».