Страница 3 из 18
Подлинная валюта участников опасных приключений – это ответственные решения, основанные на понимании ситуации, а не показная удаль.
Мои родные и друзья были, разумеется, подавлены этой мрачной картиной моего будущего. Каждый врач понимает, что при таком быстром впадении в кому и обширных неокортикальных повреждениях, доказанных неврологическим обследованием и экстремальными лабораторными показателями (уровень глюкозы в моей спинномозговой жидкости был 1 мг/дл при норме 60–80 мг/дл), полное медицинское восстановление элементарно невозможно. И все же оно произошло. Я не нашел ни одного другого пациента с моим диагнозом, которому посчастливилось полностью выздороветь.
В конце той утренней конференции меня попросили поделиться своими мыслями.
– Вся исключительность моего выздоровления, как мне кажется, бледнеет на фоне гораздо более важного вопроса, мучившего меня с тех пор, как я открыл глаза на больничной койке в реанимации. Как я мог вообще что-то переживать, если смерть моего неокортекса столь хорошо доказана? Особенно такие яркие и сверхреальные приключения? Как это могло случиться?
В тот день я смотрел на лица моих коллег и видел не более чем тусклое отражение моего собственного изумления. Кого-то удовлетворит упрощенное предположение, что мои переживания были бредом или галлюцинацией. Но люди, ухаживавшие за мной, знали неврологию достаточно хорошо и понимали, что столь сильно поврежденный мозг не может создать даже жалкое подобие моих необычных, подробных и сложных переживаний. Они говорили, что ощущают здесь некую тайну. Я знал, что в конечном счете должен сам искать ответы. Готовое объяснение моего опыта не выстраивалось, и я чувствовал, что обязан лучше во всем этом разобраться.
Я задумал написать статью для журнала по неврологии, чтобы показать существенные недостатки нашего научного понимания роли неокортекса в развернутой сознательной деятельности. И надеялся углубиться в проблему ума-тела, а может быть, даже частично нащупать объяснение принципа работы сознания. Я изо всех сил старался не подгонять это объяснение под научно-материалистическое мировоззрение, которым обладал до комы, и считал, что мой блокированный на неделю мозг способен разгадать природу моих переживаний.
Огромную помощь в осознании моего опыта мне оказали коллеги, которых я уважаю как по-настоящему непредубежденных и умных людей. Большинство врачей, обсуждавших со мной мою болезнь, было заинтриговано и поддержало меня. Мы рассмотрели множество предположений, пытаясь объяснить мое переживание как порождение мозга. Мы переносили источник моего перцептивного опыта из неокортекса в другие части мозга (в таламус, базальные ядра, мозговой ствол и так далее) и допускали, что осознание возникло тогда, когда мой неокортекс еще был активен.
По сути, мы пытались объяснить мое потустороннее путешествие, основываясь на распространенном мнении о том, что мозг необходим для любого рода сознательного понимания. За почти три десятилетия ежедневной работы с больными с нарушениями сознания я часто сталкивался со сложными задачами и пришел к убеждению, что мало знаю о взаимоотношении мозга и ума и не понимаю природу сознания. Современная неврология уверилась, что все наши человеческие качества, связанные с речью, рассудком, мышлением, слуховым и зрительным восприятием, эмоциями и тому подобным, – в сущности, все качества психического опыта, который становится частью нашего человеческого сознания, – непосредственно извлекаются из неокортекса. Несмотря на то, что другие, более примитивные (и глубокие) структуры, упомянутые выше, вносят определенный вклад, все основные элементы сознательного опыта требуют высококачественного нейронного калькулятора – неокортекса.
До комы я признавал официальную позицию нейробиологии и твердо верил, что физический мозг формирует сознание из физической материи, а значит, наше существование – это путь «от рождения до смерти» и ничего больше. Такая болезнь, как бактериальный менингоэнцефалит, становится идеальной моделью человеческой смерти, ведь она разрушает преимущественно ту часть мозга, которая отвечает за наш человеческий психический опыт.
Спустя несколько месяцев после комы я вернулся к работе и поехал в Тусон на ежегодное собрание Общества термальной медицины, которое проводилось в поддержку исследований Фонда фокусированно-ультразвуковой хирургии. Когда в ту солнечную пятницу я летел из Шарлотты в Феникс, меня больше всего радовала предстоящая встреча с доктором Алланом Гамильтоном, моим старым другом и коллегой.
Мы с Алланом стали верными друзьями, когда с 1983 по 1985 год вместе работали в нейрохирургической лаборатории Массачусетского многопрофильного госпиталя в Бостоне. Мы провели бок о бок долгие часы. Иногда мы засиживались до позднего вечера, обсуждая разные лабораторные протоколы, методы и проекты и сокрушаясь над бесконечным потоком несовершенств подобных научных работ. Мы находились на передовой и знали свое дело.
Наша дружба вышла за рамки совместной нейрохирургической подготовки, и однажды в середине 1980-х годов я оказался вместе со Старым Горцем Гамильтоном (так я называл его, когда мы выезжали на природу) в горах. Мы карабкались по крутому склону одного из самых известных на северо-востоке США пиков. Мы поднялись на Готикс и Марси (два высочайших пика гор Адирондак, расположенных в штате Нью-Йорк) и гору Монаднок в Нью-Гемпшире. Там из-за бурана нам пришлось заночевать в лагере. Последним, что мы видели тем вечером в стремительно гаснущих сумерках, был вертолет Красного Креста UH-1H, который эвакуировал менее удачливого туриста с горы над нами. И, конечно, мы хотели покорить гору Вашингтон, которая славилась чуть ли не самыми худшими погодными условиями на Земле. Мы с Алланом испытали их на себе.
Как опытный турист и участник операций армии США на горе Мак-Кинли на Аляске[1], Аллан достиг совершенства, проповедуя мне, что без подготовки и знаний мы не сможем благополучно подняться на выбранные нами пики. В качестве предварительной подготовки к восхождению на вершину горы Вашингтон, Аллан попросил меня просмотреть отчеты о погибших там за последние несколько десятилетий альпинистах. Мы начали подъем за час до рассвета. Ветер порывами до ста километров в час и усиливавшийся снегопад снизили видимость так, что мы едва могли разглядеть следующий каирн (груду камней, отмечающую тропу в таких безжизненных пейзажах). Это не удивительно. Однажды здесь была зафиксирована рекордная для всей планеты скорость ветра, триста семьдесят километров в час.
ЧЕЛОВЕЧЕСКИЙ ЯЗЫК, СОЗДАННЫЙ ОПИСЫВАТЬ ЗЕМНЫЕ ЯВЛЕНИЯ, ЯВНО НЕДОСТАТОЧЕН ДЛЯ ТОГО, ЧТОБЫ ПОКАЗАТЬ ПОРАЗИТЕЛЬНУЮ СИЛУ БЕЗУСЛОВНОЙ ЛЮБВИ, ЕЕ ПОЛНОЕ ПРИНЯТИЕ БЕЗ ОСУЖДЕНИЯ И ОЖИДАНИЙ.
Меня охватило огромное облегчение, когда мы ввалились в Хижину озера облаков[2], последнюю из восьми каменных крепостей Президентского хребта, построенных как временные убежища для горных туристов. Учитывая такие жуткие постоянные ветры, то, что эти каменные хижины тянутся цепью по горному ландшафту, казалось мне совершенно оправданным.
Как мой наставник, в этой ситуации Аллан предложил мне сделать выбор.
– Стоит ли нам продолжать восхождение? – спросил он.
Аллан специально просил меня прочесть отчеты о погибших на горе Вашингтон, и сейчас мне предстоял итоговый экзамен. Погода здесь может измениться в любой момент, и он хотел, чтобы я решил, сможем ли мы продолжать наше восхождение, невзирая на сильный буран.
Благодаря занятиям спортом, особенно парашютным, которым я увлекался все четыре года учебы в колледже Университета Северной Каролины в Чапел-хилл, я знал, что подлинная валюта участников таких опасных приключений – это ответственные решения, основанные на понимании ситуации, а не показная удаль. Фигуры в свободном падении не выстроишь без умения сохранять хладнокровие независимо от сложности условий – в небе не место для диких ковбоев. Так же и здесь, в «местах для сильных духом», Аллан заслуживал наилучшего решения, на которое я был способен.
1
Высота горы Мак-Кинли составляет 6190 метров, это самый высокий пик Северной Америки. Позже его переименовали в Денали. – Прим. редактора.
2
Хижина озера облаков – самая большая и самая популярная хижина из восьми Высоких хижин Белых гор, высокогорных приютов для туристов. Построена в 1901 году после гибели двух путешественников.