Страница 4 из 17
Инспектор Карл Ларкрайт, наблюдавший из-за стола, поднялся и, приблизившись, наклонился.
– Не надо, приятель. Рихард не в духе.
Опасения тут же подтвердились: за дверью что-то разбилось. Пес заскулил и поскреб лапой рассохшийся паркет. Карл нахмурился.
– Нельзя.
Спайк понуро улегся; Карл выпрямился и прошелся по кабинету. Даже на расстоянии он чувствовал нервное напряжение Ланна и от этого, как всегда, нервничал сам.
Тишина воцарилась окончательно: Рихард никогда не буйствовал долго. И все же в первые минуты после того как помилованные «крысята» покидали управление, к комиссару лучше было не входить. Для одного из коллег это чуть не кончилось простреленной ногой, для другого все-таки закончилось пущенной в лоб пепельницей. Именно поэтому на должности заместителя комиссара Надзорного управления не задерживались полицейские с самой устойчивой психикой и блестящим послужным списком. Ни один не выносил ни тяжелого непредсказуемого характера Рихарда Ланна, ни постоянных встреч с существами, которых когда-то нужно было защищать, а теперь приходилось ловить.
«Крысятам» запрещено было появляться в городе: заходить в транспорт, магазины, парки – любые места, где постоянно находились взрослые. «Крысята» не учились в школах. И, конечно, никто не пускал их в больницы, если они болели. В тюрьмах для них были свои корпуса с построенными из крупного булыжника стенами, более напоминавшие противоядерные бункеры. И, несмотря на надежность стен, взрослые заключенные, равно как и конвойные, боялись приближаться к маленьким узникам.
Работа не ограничивалась возней с детьми. Если раньше столичная полиция была стройной системой со специализацией, то теперь системой не пахло: на любого сотрудника могло свалиться любое дело; кадров не хватало; в полицию шли даже с меньшей охотой, чем заводили детей. Именно поэтому президент и политики помельче цеплялись за старую гвардию – Рихарда Ланна и ему подобных, временами неуправляемых, но храбрых и очень, очень выносливых. Управления, занимавшиеся, чем придется, были по сути восставшими трупами прежних Закона и Правопорядка. И пока что эти трупы ходили.
Сам Карл приехал сюда примерно семь лет назад. Ему исполнилось двадцать, он вернулся из армии еще в родной стране. Потом начала меняться власть, и отца Карла арестовали как «врага», хотя, казалось, он никогда ни против чего не враждовал. Власть тогда менялась везде, и нашлось одно место, куда Ларкрайт-младший сумел сбежать после падения Стены. Карл верил: все это временно – нужно только переждать. Но кризис оказался настоящей революцией. «Излечившийся от красной заразы» мир зажил по-новому и выбросил с политической карты небольшую страну, где царило насилие и нарушались демократические принципы. А с ней выбросил и эмигранта Карла Ларкрайта, наравне со всеми, кто по каким-то причинам переступил границы приютившейся среди горных хребтов республики А.
В полиции Карл был на хорошем счету, но попал туда не сразу. Имя его отца, полжизни боровшегося за права человека, было известно в определенных кругах по всему региону, и, пользуясь этим, взывая к его старым друзьям, Ларкрайт сначала многое делал, чтобы пресечь затянувшуюся Охоту на детей. Его не тянуло в политику, но с оппозиционными журналистами он нашел общий язык, не учел только, что их мало и они часто умирают. Ему это показали. И ему еще повезло, что в результате всех попыток вмешаться в решаемое наверху он оказался здесь. В похожем на картонную коробку кабинете, на ночном дежурстве со злым как черт Рихардом. Но даже подбрасывая прескверные обстоятельства, жизнь обычно имеет на тебя свои планы, не обязательно такие же скверные. Карл это знал.
Он приблизился к окну и посмотрел на улицу. Раньше она едва ли выглядела такой запущенной, ведь до центра недалеко. Вообще наверняка все было иным, а теперь умирало прямо на глазах. Умирала страна. Город. Многовековые представления о нормальности. И умирание могло длиться еще не один год.
Карл обошел своего пса и приблизился к двери комиссара. Прошло достаточно, к тому же с той стороны он уже слышал приглушенное бормотание радио:
– Тем временем весь свободный мир готовится к очередной олимпиаде и с нетерпением ждет зимы. К сожалению, некоторые государства по-прежнему не предприняли ничего, чтобы снять с себя действие санкций, и не допущены к участию в этом международном спортивном…
Карл вошел, как раз когда дряхлый приемник, живший здесь еще до его приезда, разбился о стену и заткнулся. Рихард сидел, тяжело дыша, низко опустив голову. Он не отреагировал на появление Карла, даже когда тот приблизился. Карл и не спешил привлекать внимание, зная: к хорошему это не приведет. Но, подождав еще немного, он все же протянул руку и осторожно постучал по деревянной поверхности стола.
– Комиссар?
Ланн схватил его за запястье. Карл едва не взвыл – хватка была железная. Рихард слегка притянул его к себе и поднял ясный, холодный взгляд.
– Что. Тебе. Надо?
Карл поморщился и попытался высвободиться.
– Можно без вот этого? Я могу и броситься.
Слова пробудили Ланна от оцепенения. Он разжал пальцы, усмехнулся и переспросил:
– Ты? Да твоя собака скорее на кого-нибудь бросится.
Карл сердито поправил очки. Он знал, что его не воспринимают всерьез, сколько бы ни прошло. Да кто он для Рихарда? Очередной щенок, разве что проявляет чуть больше характера. Чтобы Рихард принимал тебя как равного, наверное, надо каждый день задерживать по десятку преступников, а десятка в нынешней стране иногда не набирается и за неделю. О низкой раскрываемости говорят не зря.
– Что… злишься?
Карл оборвал привычные тоскливые размышления. Рихард проницательно поглядывал снизу вверх, щурился и слегка ухмылялся в усы. Определенно, перепалка его взбодрила.
– Злишься, – удовлетворенно повторил он. – Где твое обычное умение скрывать эмоции?
– Я вовсе не злюсь. С чего мне злиться на ваше вечное…
– Все на лице. – Ланн скучающе подпер подбородок рукой.
Карл не стал спорить. Он видел, что Рихард снова улыбается без яда и без готовности сожрать. За подобное он был готов простить очередные попытки себя воспитывать и учить жизни. Всегда прощал.
Пять с половиной лет назад, когда люди, занимавшие сейчас посты в правительстве, решили избавиться от сына Йозефа Ларкрайта, слишком много говорившего о правах «крысят», спас его именно Рихард. Помог спрятаться, затем взял на работу. Привязанность к нему стала для Карла чем-то определяющим, похожим на болезненно-беспочвенную верность собаки хозяину. Иногда это пугало, но чаще наоборот помогало не опустить рук. Поэтому Карл раз за разом лез из кожи вон, чтобы что-то доказать, и добивался противоположного: Ланн, проходя мимо после очередного задержания, бросал что-нибудь вроде «Стоило бы быть побыстрее». Впрочем, Карл смирился. Несмотря на непредсказуемость, к Рихарду он относился хорошо, прежде всего из-за живого ума и обычного уверенного спокойствия. Лишь иногда бывали срывы – когда мир в очередной раз напоминал Ланну о своей неправильности. Когда появлялась…
– Эта девчонка… – глухо сказал Рихард, словно читая его мысли. – Точно однажды убью.
Карл вздохнул: ему неприязнь к Вэрди была непонятна. Воровала она не больше других и, в отличие от них, по крайней мере, никогда не убивала. Ларкрайту нравились ее находчивые ответы, красивое лицо и копна вьющихся волос – темно-каштанового с рыжиной оттенка, как у него самого. Вэрди немного напоминала ему мать – такой она была на детских фотографиях: живая, симпатичная, серьезная.
Ланн снова пристально всмотрелся в Карла, и тот дорого бы дал, чтобы понять, что на этот раз так его заинтересовало. Ответ не заставил себя ждать.
– А принеси-ка мне кофе.
Ларкрайт закатил глаза.
– Заведите себе секретаршу.
– Кто сюда пойдет? – Рихард потянулся за сигаретами. – Патрульных-то еле выбили… Кто здесь выживет, кроме нас с тобой? Так что давай, шевелись.
Карл еще некоторое время возмущался, хотя в глубине души был рад, что обошлось без кровопотерь. Девчонка ушла живой, мебель почти цела, гроза миновала. Уже выходя, Карл кое о чем вспомнил и обернулся.