Страница 80 из 84
– Коленчатую пилу, – говорю ей.
Заметив удивление на лицах хирургов, Николай Николаевич пояснил:
– Хирург решил не прибегать к долоту и молотку из-за их травматичности. Он убежден, что лучше воспользоваться пилой. И сейчас это впервые проверяется на практике. Будем внимательны! Прав ли хирург?
Николай Николаевич, сам делая такие операции, тоже всегда пользовался традиционным инструментом. Но сейчас, хоть и доверял мне, все же не спешил с оценкой моего способа, ждал, как и остальные, что же будет… Повозившись некоторое время, я провел тонкую гибкую пилу через естественные отверстия в кости, осторожно перепилил нужное место, где подвздошная кость крепится к крестцу. Затем с той же осторожностью перепилил ветви лобковой кости.
– Давление нормальное, – доложил Ваневский. И тут учитель сразу же сказал:
– При пользовании долотом и молотком, нужно признать, этого бы не было. Давление обязательно упало бы до самых низких цифр. Можно поздравить Углова, что он нашел более щадящий и перспективный прием…
Несколько изменив положение больного на столе, я обнажил крупный седалищный нерв, обработал его и пересек, как и предыдущий до этого, лезвием безопасной бритвы… Теперь весь огромный, если не сказать чудовищный, опухолевый препарат держался лишь на мягких тканях. Следя за тем, чтобы как-нибудь концом перепиленной кости не поранить брюшину или крупный сосуд, я подсекал каждый участок, который был еще связан с туловищем. В этот момент двое врачей, помогая мне, приподняли опухолевое сращение, и оно оказалось как бы на весу, пока полностью не было закончено отсечение… Громадная опухоль вместе с костями таза и ногой лежала перед нами, пугая своими размерами. Николай Николаевич тут же вызвал муляжиста, чтобы запечатлеть эту редкость. Как мы узнали после, опухолевое сращение весило 29,3 килограмма. Почти два пуда!
Но нам – операционной бригаде – было не до муляжа.
Как и любая из ряда вон выходящая операция, эта тоже вымотала до конца: чуть ли не пар от нас шел – такие мокрые были, и ноги гудели, как после многокилометрового марша или восхождения на горный пик…
Но в глазах у каждого из своих помощников видел я не утомление, а ту высшую радость, что бывает у победителей. Ведь главное – весьма травматичная операция прошла без шока у больного! Как же, значит, мы старались, как слаженно и безошибочно действовали… Теперь все силы на предотвращение внезапных послеоперационных осложнений!..
Нет нужды тратить время и бумагу на описание тех чувств, что бурлили тогда во мне. Поединок выигран, и было такое ощущение, что словно бы раздались шире плечи, тверже стала рука, закалилась сильнее прежняя моя воля…
Уже через две недели все раны у Алексеева зажили, как мы, медики, выражаемся, первичным натяжением. Больной стал учиться ходить на костылях. К нему пригласили опытного специалиста с протезного завода. Несколько недель ушло на изготовление специального протеза, и за этот срок Алексеев полностью поправился, окреп и порой горько шутил: «Еще бы ноге вырасти, тогда хоть в футбол играй!» Иногда, дольше обычного задержавшись в кабинете, я слышал приближающееся постукивание его костылей, он просил разрешения войти, и мы разговаривали с ним. Георгий Васильевич признался, что слова Петрова о том, что сам он операцию делать не сможет и поручает ее Углову, были для него ударом. «Под ваш нож, поверьте, шел как ягненок на заклание… С такой, знаете, библейской покорностью!..» Говорил это и, покачивая головой, смотрел на мои руки. «Да что это вы?» – спросил я. «Удивляюсь», – ответил он и не стал ничего больше объяснять.
Перед тем как выписать Георгия Васильевича Алексеева из клиники, мы продемонстрировали его на заседании Хирургического общества имени Пирогова. После моего сообщения об истории болезни этого больного и о проведенной операции Николай Николаевич поднялся с места и сбросил с муляжа простыню, которой тот был прикрыт. В зале при виде гигантской опухоли раздались возгласы удивления. Как мог человек носить ее?! И тут же мы показали больного. Он вышел к присутствующим уже на протезе. Вопросы, и аплодисменты, и конечно, интерес к хирургу, простому доценту клиники… А тут еще Николай Николаевич подлил масла в огонь: в своем выступлении во всеуслышание заявил, что лично он отказался делать операцию, а вот Углов взялся, и получилось хорошо. Закончил же так: «Будем помнить, товарищи, что в мировой сокровищнице науки второго подобного факта нет. Человеку отняли сорок процентов веса тела, а он остался жив!»
Алексеев уезжал домой с просветленным лицом, полный надежд жить и работать. А мы сильно переживали за него. Дело в том, что при тщательном гистологическом исследовании опухоли в ее глубоких отделах были выявлены участки злокачественного превращения костной опухоли. Больному, понятно, об этом не сказали, и потому каждое письмо от него – он нам периодически сообщал о своем хорошем самочувствии – нас радовало. В глубине души надеялись, что его минует чаша сия…
Бодрые, жизнерадостные письма приходили из Омска четыре года, а затем их не стало. На наши неоднократные запросы в адрес самого больного и по месту его работы ответа так и не последовало. Поэтому, что произошло с Алексеевым дальше, сказать не могу.
Успех же этой операции, естественно, еще больше содействовал укреплению нашего авторитета. То и дело нас приглашали в другие больницы… А сами мы, несмотря на заметные достижения в овладении новыми разделами хирургии, продолжали испытывать трудности с обезболиванием, могли лишь мечтать о интратрахеальном наркозе, который в те годы уже получил самое широкое распространение на Западе. По-прежнему брали за основу местную анестезию, отнимавшую уйму времени и сил хирурга, всей операционной бригады, и все же не обеспечивающую надежной безболезненности. Считали, что нам повезло, когда удалось ввести в штатное расписание должность врача-анестезиолога, который с увлечением взялся за разработку вопросов анестезиологии. Им был Владимир Львович Ваневский, впоследствии ставший одним из ведущих специалистов страны.
В клинику, как уже говорил, шли и ехали отовсюду врачи, желающие учиться необыкновенным операциям, больные, которые уже отчаялись найти где-либо спасение для себя… Наши будни проходили в неустанных поисках, и в этом заключалась их суровая прелесть! Не успевали заглохнуть разговоры об одном открытии, как сотрудники клиники Н. Н. Петрова дивили медицинские круги другим открытием, не менее интересным и многообещающим. Именно в этот период наиболее ярко сверкнуло имя Александра Сергеевича Чечулина. Он блестяще освоил методику полного удаления желудка при раке верхнего отдела его и пищевода – при проходе через брюшную стенку. А кроме того, он разработал оригинальный, не похожий на известные разрез…
И, становясь старше, опытнее, я все глубже понимал ту роль, которую играл в становлении каждого из нас Николай Николаевич Петров. Его щедрые советы, высказываемые без желания навязать свою волю, были верным компасом при поиске и выборе наиболее правильного варианта… Эти советы нередко спасали больного и хирурга от катастрофы.
Помню, в первый послевоенный год к нам поступил больной, у которого после ранения в шею развилась большая артерио-венозная аневризма, то есть образовалось соустье между артерией и веной шеи. Аневризма своим непрекращающимся шумом мешала человеку нормально жить, начинала сказываться на деятельности мозга и сердца. Я полагал, что справлюсь с операцией, как обычно, кропотливо готовился к ней. Однако в ходе ее при попытке подойти к сосудам возникло такое кровотечение, что стало ясно – больного со стола живым не снять… В этот момент в операционную вошел Николай Николаевич. Молча понаблюдав за моими безуспешными попытками одолеть кровотечение, он посмотрел на лицо больного, пощупал его пульс и сказал: «Здесь, папенька, ничего не сделать. Туго затампонируйте рану, остановите кровь тампонами и сшейте кожу над ними. Тампоны постепенно уберите… Сейчас обязанность у вас одна – чтобы больной жил!»