Страница 2 из 15
― Там много бывших Бесстрашных. Меня дрессировать не надо, своих неофитов уже до смерти загнал.
Её негромкий, вкрадчивый тон и слова, трупные язвы, лезвия по лидерскому поднебесному эго лишь поджигают запал, ещё секунда, и тушить будет нечего. Хочется схватить её за шкирку и волоком тащить наверх, трахать до изнеможения, до тупой слабости в ногах, только алая дорожка крови, медленно стекающая вдоль её высушенной до чёткого мышечного рельефа руки, врубает в захмелевшем мозгу стоп-сигнал. Она его не боится, но свято чтит субординацию и вольности позволяет лишь наедине, а ему это иногда до одурения необходимо.
― Забываешься. Марш в лазарет!
Плечо сжимает тугая повязка, но наутро от пореза не останется и следа — с приходом Эрика к власти Эрудиция стала весьма щедра на передовую медицину. В её квартире наверняка обживается плесень. Вызвать бы уборщиков, смахнут вековую пыль с куцых, полупустых полок, ведь те редкие дни и ночи, что Юнис бывает во фракции, она проводит у Лидера. Она бесшумно ступает вдоль промозглой темноты коридоров по давно выученному маршруту, будто в плен сдаётся, но под рёбрами закипает лава, прожигает насквозь до скулящей сквозняком пустоты, которую она заполняет им до краёв. Лидер никогда не принуждал её. Он умеет быть убедительным.
Урождённая Бесстрашная, всего лишь на год старше, завершила обучение на четвертом месте рейтинга и получила назначение в разведку, рыскать, словно ищейка, меж длинных лабиринтов руин Чикаго, в поисках заговоров и дивергентов. Она появлялась в Яме редко, и неофитов не запоминала, прохаживаясь поверх голов блеклым, полным усталости взглядом. Лишь однажды Макс, будучи в добром расположении духа, показал пальцем на двух перспективных переходников, прущих напролом к вершине таблицы ноздря в ноздрю. «Тот второй, малость горячный, ну ничего, направим в нужное русло». Малость. Юнис усмехнулась столь явному для проницательного Лидера преуменьшению, когда впервые взглянула Эрику в глаза. После она ощущала затылком этот безумный, отравленный ртутью взгляд, везде, где бы ни находилась.
Помеченная вожаком. Губа с порога насквозь прокушена, наутро опухнет и будет ныть, и ни у кого не возникнет сомнений, чья это печать и подпись, и чьё это право собственности. За его плечами — длинный список из поруганной чести юных бесстрашных, не посмевших пискнуть против лидерских желаний, её же он обхаживал почти год, и теперь не церемонится. Это слишком напоминает драку в партере, с перехватом инициативы по очереди, когда слишком крепкая хватка не позволяет сделать ни единого вдоха, болью напоминая Юнис ту памятную трещину в рёбрах. Она от нетерпения готова зубами выдрать из его ушей тоннели, выцарапать вдоль наколотых предплечий собственные знаки, переломав по дороге ногти, даже зная, что против этой машины не имеет ни единого шанса. Эрику иной раз хочется перебить ей за это пальцы, но вместо этого оставляет на её груди следы зубов, которые наутро расцветут фиолетовыми гематомами.
Лидер скалится по-волчьи, когда она седлает его бёдра, а за расширенным зрачком у неё почти не видно радужки. Она нарочно сбивает ритм, дразнит, насаживается глубже и за секунду до взрыва соскакивает, меняет сладкую влажность на губы, красные от грубых поцелуев, и опускается на него снова, заставляет надрывать связки, опрокидывать её на спину и задавать свой собственный, бешеный, животный ритм. Здесь нет ни капли нежности, лишь после он долго, размеренно дышит ей куда-то за ухо, щекочет дыханием шею, вдавливает её тело в жёсткий матрас, словно кузнечным прессом, грозясь размозжить её кости в пыль.
— Эрик.
Она зовёт его, будто из глубин космоса, вынуждает поднимать голову с подушки и блуждающий взгляд останавливать на ней. Алкоголь из его организма выветрился, сменившись хмелем совсем другого порядка. По её острым скулам хочется бестолково водить губами, а пальцами ощущать, как на её доверчиво подставленной шее бьётся жилка пульса. Юнис слишком остро его чувствует, насквозь, до дна, словно ведьма, сирена, на чей зов хочется лететь, сломя голову, а иной раз убить хочется, потому что у него так не выходит.
Юнис не строит из себя загадку, она обнажена и душой, и телом, как искрящийся провод без оплётки, Эрику хочется вывернуть её наизнанку, вытряхнуть, посмотреть, что за мысли вертятся в её голове за непроницаемым, пустым после их звериных соитий взглядом. Можно покинуть родную фракцию, но вытравить родную фракцию из себя невозможно — строить гипотезы и делать выводы ему природой заложено, а ей жить без оглядки привычно, ходить по краю от рождения свойственно, от того и тянет к этой мятежной так бешено и бездарно.
― Ты тяжелый.
― Я думал, в любви признаваться будешь.
Она в ответ лукаво кусает губы и упрямо молчит, Лидер ядовито ухмыляется, смотрит на неё пристально, а в стальных глазах мечутся черти. Эрик лишь сильнее сжимает её тело в объятиях, выдавливая из неё протестующий стон, требует ответа, зная, что она скажет то, что ему хочется услышать. И плевать, что искренности в ней ноль процентов, и что разведка врёт и дышит одинаково рефлекторно, иначе не выжить.
— Ты и так всё знаешь.
― Со мной и ни с кем больше, поняла?
Глухая тьма бетонных стен едва подсвечена ржавой полосой рассвета, в оконные стёкла до пола смотрят издали тёмные провали чикагских заброшенных высоток, Юнис застыла в невесомости, и мыслей в голове никаких — нечего там выворачивать. Эрик целует её грубо, жадно, намеренно и злостно задевает прокушенную губу, ставит тем самым точку. Он здесь главный, и никаких сомнений быть не может. Юнис глухо скулит, снова чует железный привкус во рту и закрывает глаза следом за щелчком входной двери. У неё заслуженный выходной, а дела фракции не терпят отлагательств. За пределы его владений она выйдет не скоро, укачанная тишиной, долгожданным одиночеством и саднящей слабостью во всём теле, пока самые безобидные неофиты подай-принеси устраивают ей люксовое «обслуживание в номере». Он вернётся поздно, и всё повторится заново, и повторятся будет по замкнутому кругу несколько дней и ночей подряд, пока колени не начнут подкашиваться и в плане операций не возникнет новый рейд.
― Только посмей мне облажаться. Пристрелю лично.
Она улыбается и уходит из-под сводов фракции, зная, что в этих словах больше заботы, чем в наркоманских присказках Дружелюбия. Для урожденной бесстрашной свобода дороже жизни, но кандалы, сковавшие ей тонкие, татуированные щиколотки, уже слишком удобно сидят.
========== 2.1 ==========
Комментарий к 2.1
Завершение этой части уже продумано досконально и скоро будет.)
Предупреждение: нецензурная лексика.
Законы фракции непреложны. Они начертаны кровью отцов-основателей и слезами павших в Великой Войне. Сомневаться означало подрывать систему, а если ты подрываешь систему, ты — дивергент и труп. Раньше Юнис не задавала себе вопросов, теперь все эти «почему», «для чего» и «зачем» терзают измученную болью голову, давят шею тугой петлёй, мешая нормально говорить и мыслить. Почему старики должны уходить из фракции? Почему нужно беспрекословно подчиняться Лидеру, даже если он редкостный выблядок? Почему чёртовы законы зачастую противоречат всем возможным нормам человеческой морали?
В Бесстрашии редко заключаются браки, редко рожают детей, но если эти два обстоятельства чудесным образом совпадают, то родители редко доживают до церемонии инициации своих отпрысков. Её отец погиб в рейде, когда ей и трёх не было. Осталась одна мать, с которой Юнис толком не виделась со дня церемонии, и которая нашла её в сумрачных лабиринтах Ямы, чтобы попрощаться.
― Я больна. Я не могу держать оружие и работать тоже не могу. Мне пора уходить.
Деми коротко кивает ей и тихо шагает прочь из бетонной коробки здания, растворяется за чёрными спинами молодых Бесстрашных, оставляя дочь беспомощно глотать отравленный пылью воздух. Взгляд беспорядочно мечется, запоминает сутулую спину, нетвёрдую, больную походку, светлые, как у неё, волосы, только с проседью и коротко стриженные, и ветхую униформу ― последний дар фракции своей Бесстрашной, отдавшей лучшие годы службе. Юнис плотно закована в стальную броню, а сердце закалено до алмазной твёрдости жизнью рядом с Лидером ― пороховой бочкой с подожжённым запалом, но защита даёт брешь и кусок встаёт костью в горле. Как мать и дочь, они слишком много упустили.