Оскверненный трон

Однако больше всего она переживала то, что пока еще ничего не слышала от падишаха… Женщина даже ни разу не видела его, хотя знала, что он находится при дворе. Почему правитель все еще не послал за ней или не навестил Фатиму-Бегум, где – он знал это наверняка – мог с ней встретиться? А не может случиться так, что ее надежды – и надежды ее отца – не имеют под собой никакого основания? Надо набраться терпения, уговаривала себя Мехрунисса, отворачиваясь от окна. А что еще ей остается? Инстинкт подсказывал ей, что если она хочет чего-то добиться здесь, то должна понять этот странный новый мир. И когда Фатима-Бегум дает ей поручения, она должна пользоваться этим для того, чтобы изучить гарем. Мехрунисса уже знала, что в похожих на соты комнатах, построенных с трех сторон мощеной площади, где располагались и покои Фатимы-Бегум, жили десятки женщин, так или иначе связанных с семьей падишаха, – тетки, двоюродные бабки и отдаленные родственницы самых отдаленных родственников.

Вдова Шер Афгана видела уже достаточно, чтобы понять, что ее оценка роли Малы и ее характера была правильной. Хаваджасара жестко контролировала каждый аспект жизни гарема, начиная от приготовления косметики и духов и проверки счетов и кончая закупками питания и контролем над кухнями. Неназойливая, но крайне эффективная, Мала знала по имени каждого из своей армии помощников и слуг, вплоть до последних женщин-ассенизаторов, нанимаемых для того, чтобы чистить подземные тоннели, в которые сливались все нечистоты. Это она давала разрешение женщинам-посетительницам входить в гарем, а кроме того, в обязанности хаваджасары – так слышала Мехрунисса – входило ведение подробного досье на каждую женщину, с которой падишах занимался любовью, включая и его жен, на тот случай если будет зачат ребенок. Следя за происходящим через крохотное окошко, расположенное под потолком каждой спальни, она фиксировала даже количество соитий.

Жены Джахангира – как опять-таки выяснила Мехрунисса – жили в роскошных покоях в отдельном здании гарема, в котором ей еще не приходилось бывать. Если б только ее отец согласился на просьбу Джахангира, высказанную так много лет назад, она вполне могла бы быть одной из них. Что они за женщины и посещает ли все еще падишах их спальни? Для нее, как для новенькой, было сложно задавать прямые вопросы, но ежедневные сплетни были одним из основных занятий в гареме, а их нетрудно было направить в нужное русло. Мехрунисса уже слышала, что Тадж Биби, мать шахзаде Хуррама, была веселой женщиной с хорошим чувством юмора, а мать Парвиза, родившаяся в Персии, сильно растолстела, поедая засахаренные фрукты, к которым питала особое пристрастие, но до сих пор была настолько тщеславна, что проводила часы, рассматривая себя в одно из крохотных зеркал, оправленных в перламутр и вставленных в перстень на большом пальце, которые нынче так популярны.

А еще Мехрунисса узнала, что после восстания Хусрава его мать Ман-бай не покидает своих покоев, попеременно то проклиная Хусрава, то обвиняя других в том, что сбили ее сына с праведного пути. Если верить слухам, Ман-бай всегда была женщиной очень нервной. Печально, когда женщине приходится разрываться между любовью к мужу и к сыну, но Ман-бай должна была быть сильнее…

Мехрунисса настолько глубоко задумалась, что вздрогнула, когда двери в покои Фатимы-Бегум распахнулись и в них вбежала ее племянница Султана, вдова лет сорока.

– Прошу прощения, но Фатима-Бегум спит, – прошептала Мехрунисса.

– Я вижу. Когда проснется, скажи, что я зайду позже. Мне нужно срочно обсудить вопрос о грузе индиго. – Голос Султаны был холоден, а выражение ее лица, когда она повернулась, чтобы уйти, было неприветливым.

Мехрунисса уже успела привыкнуть к холодности и даже враждебности некоторых из обитательниц гарема, а также к их любопытству. Она слышала, как две пожилые дамы обсуждали, почему вдруг вдова убитого Шар-Афгана стала прислуживать в гареме. «Она еще молода и достаточно красива, так что ее вполне могли выдать замуж», – говорила одна из них.

Вопрос был действительно хорошим. «Что я здесь делаю?» – подумала Мехрунисса. В противоположном конце комнаты Фатима-Бегум сменила позу и негромко захрапела.

– Хаваджасара приказывает всем немедленно собраться во дворе, – сказала одна из горничных Фатимы, невысокая жилистая женщина, которую звали Надия. – Даже вы должны прийти, госпожа, – добавила она, уважительно наклонив голову в сторону своей пожилой хозяйки.

– Это еще почему? Что случилось? – проворчала та.

Видно, Фатиме-Бегум не нравится, что прервали ее раннюю вечернюю трапезу, подумала Мехрунисса.

– Наложницу застали с одним из евнухов. Кто-то говорит, что в нем было больше мужского, чем он показывал, а кто-то – что они только целовались. Ее будут бить кнутом.

– В мои молодые годы такое преступление наказывалось смертью. – Обычно спокойное лицо Фатимы исказила гримаса осуждения. – А что с евнухом?

– Его уже отвели на плац, где он умрет под ногами слонов.

– Хорошо, – удовлетворенно заметила Фатима. – Так и должно быть.

Выйдя вслед за ней, Мехрунисса заметила, что двор был уже полон болтающих женщин – некоторые из них выглядели озабоченными, а другие не скрывали своего любопытства и старались занять место, откуда лучше был виден центр двора, где пять женщин, охранявших гарем, устанавливали деревянную конструкцию, похожую на рамные козлы.

– Встань у меня за спиной, – приказала Фатима-Бегум Мехруниссе, – и держи мой платок и флакон с благовониями.

Одна из женщин-охранниц проверяла козлы на прочность своими сильными обнаженными руками. Она сделала шаг назад и кивнула одной из своих соратниц, которая, поднеся к губам короткий бронзовый горн, издала резкий металлический звук. С этим звуком Мехрунисса увидела, как хаваджасара, одетая в пурпурные одежды, вышла с правой стороны на двор своей обычной неторопливой и величавой походкой. Женщины расступались, давая ей пройти. Вслед за Малой две женщины-охранницы волокли полноватую наложницу, чьи глаза уже были полны слез и чей смиренный вид говорил о том, что она не ждет никакого снисхождения.

– Разденьте ее. И пусть начнется наказание, – сказала хаваджасара, подходя к деревянной конструкции.

Охранницы, державшие провинившуюся женщину, заставили ее встать на колени и грубо сорвали с нее шелковый лиф и длинные свободные муслиновые брюки – деликатная материя разорвалась, и мелкие жемчужины, украшавшие застежку, рассыпались и раскатились по плитам двора. Одна из них замерла рядом с ногой Мехруниссы. Когда охранницы потащили ее к деревянной раме, наложница стала кричать – ее тело напрягалось и извивалось, а полные груди подпрыгивали, но ее сил оказалось недостаточно, чтобы вырваться из рук мускулистых женщин, и те быстро привязали ее колени кожаными ремнями к нижним углам рамы, а кисти – к верхним.

У несчастной были очень длинные волосы, доходившие ей ниже ягодиц. Достав кинжал, одна из охранниц отрезала их у самого основания шеи и бросила эту блестящую массу кипой на землю. Мехрунисса услышала всеобщий вздох, раздавшийся вокруг нее. Для женщины потеря волос – одной из ее главных прелестей – сама по себе была ужасным и постыдным событием.

Теперь вперед выступили две охранницы, которые сняли свои туники и достали из широких кожаных поясов, затянутых вокруг их талий, завязанные узлами бичи с короткими рукоятками. Встав по обеим сторонам от жертвы, они подняли руки и стали методично, одна за другой, наносить удары по дрожащему и извивающемуся телу грешницы. Нанося удар, они выкрикивали его порядковый номер: один, два, три… И каждый раз, когда бич погружался в ее нежную и мягкую плоть, наложница вскрикивала. В конце концов ее вскрики превратились в один непрекращающийся животный визг.

Отчаянно, но без всякого успеха, она пыталась изогнуться так, чтобы кнут не мог достать до ее тела. Вскоре кровь уже бежала по ее спине, по бокам и между ягодицами, испещряя каплями плитку под ней. Мехрунисса вдруг поняла, что на дворе стоит мертвая тишина.