Страница 8 из 20
Так я вошёл в новую фронтовую семью совершенно незнакомых бойцов, где придётся нести военную службу.
В ПСД нас пять человек. Командир отделения старшина Дружинин очень хороший человек. Говорит мало, совсем не умеет сердиться, справедливый. Любит, когда работа выполняется добросовестно. Старается быть в хороших отношениях с товарищами. Необдуманные решения не принимает. Перед тем как начать разговор или во время беседы говорит кратко, часто повторяя слово «чёрт» и при этом сплюнув в сторону. Старшина и меня принял добродушно. Буквально через несколько минут мы уже вели товарищескую беседу. Если приходилось идти по какому-либо поручению вдвоём, то он непременно брал меня с собой. Позже, когда узнал достаточно хорошо, на более ответственные задания он отправлял меня одного.
А вот Павел Ильич Вислогузов среди бойцов самый лёгкий на подъём, самый трудолюбивый. И на коне держался легко и непринуждённо. И коня, и сбрую, и обувь всегда держал в чистоте. Был настоящим аккуратистом. Карабин и саблю всегда содержал в полном порядке. Белый воротничок гимнастёрки сверкал от белизны. Он умудрялся его менять даже в самые загруженные дни. Отличался точностью выполнения боевых заданий. В свободное время он развлекал нас интересными историями из охотничьей жизни. А их у него было много.
Вот такой со всех сторон образцовый боец, которому давно перевалило за сорок, с первых дней нашего знакомства обращался ко мне: «Эй ты, казанский!» В этой иронии, видимо, подразумевалось: «Эй ты, казанский татарин, посмотрим, на что ты способен!» По крайней мере я вкладывал в эти слова такой смысл. Поскольку все были старше меня лет на десять – двенадцать, я обращался к ним уважительно: «Павел Ильич, Василий Иванович!» Любое поручение выполнял добросовестно, иногда и лучше моих старших товарищей. В свободное время сообщал вести, услышанные по радио или прочитанные из газет, рассказывал о международных новостях, проводил беседы об истории фашизма, о том, как Гитлер пришёл к власти. Потихоньку ко мне стали относиться по-другому. Спустя две недели Павел Ильич уже обращался: «Рахимов, друг казанский» или «Слушай, учитель, как ты на это смотришь?» Вскоре Павел Ильич Вислогузов, Василий Иванович Утишев и я крепко подружились.
А вот Павлов оказался человеком суровым и серьёзным. Если первым не заговорить, то он мог не сказать на протяжении всего дня ни одного слова. Тяжело с таким человеком, особенно при выполнении боевых заданий. На коне может ехать, как «всадник без головы». Даже тогда, когда бойцы после «наркомовской нормы» навеселе пели песни, он сидел молча. Мог пить до упаду и не проронить ни слова.
Василий Иванович Утишев – полная противоположность Павлову. Бескорыстный, открытый человек. Что внутри, то у него и снаружи. В свободные минуты закручивал папиросу «козью ножку», садился в укромное место и затягивал протяжные песни. У него был удивительно красивый голос. К тому же знал много старинных и современных песен. Мы все его слушали, затаив дыхание. Он умел их талантливо преподнести слушателю. Как начнёт закручивать махорку, так сначала всем раздаст клочки бумаги. Если доводилось получить «наркомовскую норму», щёки его розовели, а с тонких губ не сходила улыбка.
Таким образом, между нами воцарился прочный мир. Мы, как давние друзья, друг друга уважали и понимали. Если надо, готовы были идти на выручку. Это была настоящая фронтовая, крепкая мужская дружба. Эту дружбу мы пронесли по фронтовым дорогам, когда гнали фашиста с нашей земли.
А вот между мной и сержантом Аристовым, кажется, пробежала чёрная кошка. Однако не буду пока торопиться об этом сообщать. Сначала расскажу о том, как он меня встретил.
На второй день моего пребывания здесь старшина Дружинин сообщил: «Рахимов, тебя вызывает сержант. Отправляйся в землянку ПСД!»
Взяв патронташ и карабин, я пошёл в назначенное место.
Сержант Василий Аристов – главный экспедитор ПСД. По своему росту он уступал только старшине взвода ПСД товарищу Дружинину. Его маленькие глаза сквозь густые рыжие брови сверкали хищным выражением. Длинный неуклюжий нос поверх небольшого рта, продавленные худые щёки подчёркивали его нагловатость и эгоистичность. Даже стройность не могла скрыть его надменность.
Сержант своим басовитым голосом к людям обращался исключительно по фамилии. Его не смущал даже возраст. Даже старшину, который старше его лет на десять, он мог позвать, выдувая воздух сквозь ноздри, строго по фамилии. Всегда держал себя высокомерно, хотя и было у него обучение всего шесть классов, а петушился, будто имел высшее образование. Ни с кем не считался, в удобных случаях старался обязательно высмеять других. Говорят, что он до войны работал в городе Тамбове оператором на одном из почтовых отделений. «Я до войны был начальником почты», – любил он похвастаться, когда начинал говорить о себе. Строил из себя командира.
Когда я впервые зашёл в землянку ПСД с рапортом о своём прибытии по его же вызову, он, не оборачиваясь в мою сторону, почти оборвав, с чувством собственного достоинства спросил:
– Рахимов, откуда? Русским языком владеешь?
– Я из Татарстана, товарищ сержант, по национальности татарин, русский язык знаю. Обучение в техникуме было на русском языке.
А он, снова не глядя в мою сторону, изобразив кривую улыбку, сказал:
– Тебе здесь трудно будет. Придётся с секретными документами носиться по лесам, по незнакомым местам. В таких условиях искать адресата непросто. Это тебе не письма разносить по адресам. Придётся быть и на передовой. Для вручения пакета адресата придётся искать не только в лесах, но и в окопах. А ещё непременно надо уметь ездить верхом на лошади…
Сержант хотел ещё что-то сказать, но в этот момент зазвонил телефон. После разговора по телефону повернулся ко мне и произнёс, ехидно улыбаясь:
– Тебе надо было идти в хозяйственный взвод.
Такая встреча с сержантом не доставила мне никакого удовольствия. Тем не менее я держался спокойно.
– Спасибо за совет, товарищ сержант. Меня выбрал для этой службы майор батальона связи товарищ Овечкин. Я бывал и на передовой, и на КП. До сих пор был линейным телефонистом и лошадей хорошо знаю. Сюда прибыл по приказу майора.
– Ну-ну, – ответил сержант, слегка приподняв голову. – Ладно. Поживём – увидим. Сейчас получишь пакеты для отделения дивизии. Распишись в реестре. При вручении пусть тоже распишутся. Один пакет с сургучом, остальные простые.
Я расписался в реестре за каждый конверт и направился к выходу.
– Разве у тебя нет сумки? Документы в руках не носят.
– Сумки нет, товарищ сержант. Положу их в сумку от противогаза.
– Вот возьми, потом вернёшь, – сержант протянул мне потёртую полевую сумку. – Надо получить со склада. По возвращении реестр и документы, полученные там, отдашь мне. Отделение дивизии находится в Соломоновке. Там найдёшь.
Соломоновка расположилась приблизительно в двух километрах от нашего местонахождения. Как только выходишь из леса, так сразу же виднеются старые крыши домов. Перед входом в деревню вновь вспомнил иронический взгляд сержанта. «Ничего, когда-нибудь он изменит своё мнение», – думал я, направляясь в глубь деревни.
Во всех уцелевших домах деревни расположились военные. Я вручил по назначению все пакеты, кроме четвёртого. Четвёртое отделение находилось не здесь.
Я заметил, что в домах земляной пол. И ещё, что меня крайне удивило – не было ни одной бани. В каждом доме стоит большая русская печь. Возле стены огромная приколоченная скамья. В середине избы находится стол с толстыми ножками. Ровный земляной пол сначала обрызгивают водой, а затем тщательно метут. В наших краях таких домов с земляным полом вообще нет, поэтому они показались мне странными.
Я направился в лес искать четвёртое отделение. Мне объяснили, что оно находится в лесу в юго-западном направлении в трёх километрах от Соломоновки.
Это была небольшая землянка, сооружённая из тонких стволов мелких деревьев, покрытая снаружи землёй. Поросшую травой землянку сразу и не заметишь.