Своеволие философии

Актуальность эссе – это актуальность анахроничного. Нынешнее время неблагоприятно для него, как никогда. Эссе разрывается между организованной наукой, в которой все требуют для себя права контролировать всё и всех и которая блокирует все, что не соответствует консенсусу, при этом лицемерно хваля как интуитивное или стимулирующее; и философией, которая довольствуется пустым и абстрактным остатком того, что еще не занято научным предприятием и что тем самым становится для нее вторичным объектом заботы. Однако эссе имеет дело со слепотой применительно к своим предметам. Оно стремится выразить понятиями то, что не входит в них, или показать через их противоречивость, что сетка их объективности – это лишь субъективное мероприятие. Эссе хочет поляризовать смутное, высвободив скрытые в нем силы. Оно стремится к конкретизации определенного содержания в пространстве и времени; оно конструирует сращивание понятий таким образом, как они предстают сращенными в самом предмете. Эссе избегает диктата атрибутов, которые приписываются идеям, начиная с данного в «Пире» определения: будто они вечны; не знают ни становления, ни смерти; не подвержены ни изменениям, ни сокращениям; это навечно установленное бытие для него самого ради него самого. И все же эссе остается идеей, не капитулируя перед бременем сущего, не склоняясь перед тем, что просто есть. Но оно соизмеряет это не с вечным, а скорее с полным энтузиазма фрагментом из позднего Ницше: «Предположим, мы говорим «да» одному единственному мгновению – это значит, тем самым мы сказали «да» не только самим себе, но и всему сущему. Ибо ничто не существует само по себе, ни в нас самих, ни в вещах: и если душа наша хоть один единственный раз дрогнула от счастья и зазвучала, как струна, то для того, чтобы обусловить одно это событие, потребовались все вековечности мира – и все вековечности в этот единственный миг нашего «да» были одобрены и спасены, подтверждены и оправданы»24. Разве что эссе не доверяет таким оправданиям и одобрениям. Для счастья, которое было священным для Ницше, у нет другого имени, кроме негативного. Даже высшие проявления духа всегда виновны в том, что препятствуют счастью, пока остаются простым духом. Поэтому самым сокровенным законом для эссе как формы является ересь. Благодаря нарушению ортодоксии мысли становится видимым то, что она – в качестве своей объективной цели – тайком стремится оставить невидимым.

II. Современники из прошлого

Мишель Монтень

Гегель полагал, что традиция современного типа философствования начинается с Декарта, я бы вела отсчет с Монтеня. Первооткрыватель нового жанра философствования – эссе, гражданин Рима и человек мира, «современный Экклезиаст» и гуманист на все времена, стоик-скептик-эпикуреец Монтень, подобно Декарту, исследовал человеческую индивидуальность, однако, делал акцент не на общечеловеческом в отдельной личности, а на уникальном, не поддающемся систематизации. В классических нововременных философских построениях индивидуальные черты автора максимально стерты, анонимизированы, растворены в тексте и возведены в принцип. Монтень работает в принципиально иной парадигме: его философия – философия от первого лица.

Исследователи нередко именуют Опыты дневником философа, его автобиографией, исповедью или летописью жизненного путешествия. Я думаю иначе. Дневник или автобиография предполагают временную последовательность, путешествие – цель, четко обозначенный пункт прибытия и заранее известный маршрут. Книги Монтеня выстроены по иному принципу, в них нет хронологической стройности, нет схемы, истовости и нравоучений, не прописаны задачи и методы их решения. Монтень не стремится к цели, если, конечно, не считать таковой искусство достойно встретить смерть. На мой взгляд, Опыты – это лаборатория, в которой был поставлен эксперимент выстраивания самоидентификации. Тексты Монтеня – автопортрет философа, составленный им из мозаики путевых заметок во время прогулок по внутреннему пространству своего я.

Сохранился один исторический анекдот, ясно характеризующий личность философа, его дипломатический талант и мудрость. Однажды, работа Монтеня над Опытами была прервана взволнованным слугой, сообщившим, что к замку движется вооруженная толпа гугенотов, готовая устроить погром. Будучи католиком Монтень оставался верен своей церкви, но тяжело переживал безумие межконфессиональной бойни. Решение было принято мгновенно. Когда толпа подступила к стенам замка, ворота распахнулись и… перед оторопевшими незваными гостями отрылся внутренний двор, уставленный столами с угощением. Конфликт был погашен и перерос в дружеское застолье. Известно, что Монтень пользовался уважением и авторитетом, и его государственная карьера складывалась невероятно удачно, несмотря на полное безразличие философа к продвижению по служебной лестнице.

Творчество Монтеня – первый проект исследования любви, смерти, счастья, удовольствия, желания, пола, секса как философских вопросов. Монтень предельно откровенен, ставя эксперимент над собой. Для него нет табуированных тем, нет запретных откровений. Его сила в максимальной открытости жизни и сочувственном внимании к любым проявлениям тела и души. Его опора – мастерство свободного ориентирования в античном и средневековом наследии, продуманном, пережитом, ставшим частью личного жизненного мира мыслителя. Тексты Монтеня учат жить свободным и умирать свободным, искусству преодоления страха смерти, избавляющему нас от какого бы ни было подчинения и принуждения: «Кто научился умирать, тот разучился быть рабом».

О том, что философствовать – это значит учиться умирать25

Цицерон говорит, что философствовать – это не что иное, как приуготовлять себя к смерти26. И это тем более верно, ибо исследование и размышление влекут нашу душу за пределы нашего бренного «я», отрывают ее от тела, а это и есть некое предвосхищение и подобие смерти; короче говоря, вся мудрость и все рассуждения в нашем мире сводятся, в конечном итоге, к тому, чтобы научить нас не бояться смерти. И в самом деле, либо наш разум смеется над нами, либо, если это не так, он должен стремиться только к одной-единственной цели, а именно, обеспечить нам удовлетворение наших желаний, и вся его деятельность должна быть направлена лишь на то, чтобы доставить нам возможность творить добро и жить в свое удовольствие, как сказано в Священном писании27. Все в этом мире твердо убеждены, что наша конечная цель – удовольствие, и спор идет лишь о том, каким образом достигнуть его; противоположное мнение было бы тотчас отвергнуто, ибо кто стал бы слушать человека, утверждающего, что цель наших усилий – наши бедствия и страдания?

Разногласия между философскими школами в этом случае – чисто словесные. Transcurramus sollertissimas nugas28. Здесь больше упрямства и препирательства по мелочам, чем подобало бы людям такого возвышенного призвания. Впрочем, кого бы ни взялся изображать человек, он всегда играет вместе с тем и себя самого. Что бы ни говорили, но даже в самой добродетели конечная цель наслаждение. Мне нравится дразнить этим словом слух тех, кому оно очень не по душе. И когда оно действительно обозначает высшую степень удовольствия и полнейшую удовлетворенность, подобное наслаждение в большей мере зависит от добродетели, чем от чего-либо иного. Становясь более живым, острым, сильным и мужественным, такое наслаждение делается от этого лишь более сладостным. И нам следовало бы скорее обозначать его более мягким, более милым и естественным словом «удовольствие», нежели словом «вожделение», как его часто именуют. Что до этого более низменного наслаждения, то если оно вообще заслуживает этого прекрасного названия, то разве что в порядке соперничества, а не по праву. Я нахожу, что этот вид наслаждения еще более, чем добродетель, сопряжен с неприятностями и лишениями всякого рода. Мало того, что оно мимолетно, зыбко и преходяще, ему также присущи и свои бдения, и свои посты, и свои тяготы, и пот, и кровь; сверх того, с ним сопряжены особые, крайне мучительные и самые разнообразные страдания, а затем пресыщение, до такой степени тягостное, что его можно приравнять к наказанию. Мы глубоко заблуждаемся, считая, что эти трудности и помехи обостряют также наслаждение и придают ему особую пряность, подобно тому как это происходит в природе, где противоположности, сталкиваясь, вливают друг в друга новую жизнь; но в не меньшее заблуждение мы впадаем, когда, переходя к добродетели, говорим, что сопряженные с нею трудности и невзгоды превращают ее в бремя для нас, делают чем-то бесконечно суровым и недоступным, ибо тут гораздо больше, чем в сравнении с вышеназванным наслаждением, они облагораживают, обостряют и усиливают божественное и совершенное удовольствие, которое добродетель дарует нам. Поистине недостоин общения с добродетелью тот, кто кладет на чаши весов жертвы, которых она от нас требует, и приносимые ею плоды, сравнивая их вес; такой человек не представляет себе ни благодеяний добродетели, ни всей ее прелести. Если кто утверждает, что достижение добродетели – дело мучительное и трудное и что лишь обладание ею приятно, это все равно как если бы он говорил, что она всегда неприятна. Разве есть у человека такие средства, с помощью которых кто-нибудь хоть однажды достиг полного обладания ею? Наиболее совершенные среди нас почитали себя счастливыми и тогда, когда им выпадала возможность добиваться ее, хоть немного приблизиться к ней, без надежды обладать когда-нибудь ею. Но говорящие так ошибаются: ведь погоня за всеми известными нам удовольствиями сама по себе вызывает в нас приятное чувство. Само стремление порождает в нас желанный образ, а ведь в нем содержится добрая доля того, к чему должны привести наши действия, и представление о вещи едино с ее образом по своей сущности. Блаженство и счастье, которыми светится добродетель, заливают ярким сиянием все имеющее к ней отношение, начиная с преддверия и кончая последним ее пределом. И одно из главнейших благодеяний ее – презрение к смерти; оно придает нашей жизни спокойствие и безмятежность, оно позволяет вкушать ее чистые и мирные радости; когда же этого нет – отравлены и все прочие наслаждения.

24

Nietzsche F. Werke. Bd. 10. Leipzig, 1906. S. 206 (Der Wille zur Macht II, § 1032). (Рус. пер.: Ницше Ф. Воля к власти. Опыт переоценки всех ценностей. М.: Культурная революция, 2005. С. 542.)

25

Фр.: “Que philosopher c’est apprendre à mourir”. Оба текста (Эссе «О праздности», опубликованное в первом разделе книги, и эссе «О том, что философствовать – это значит учиться умирать») были впервые опубликованы в 1580 г. в Бордо в 1-й книге сборника эссе Монтеня “Essais de Messire Michel Seigner de Montaigne” (под № 8 и 20). Сборник переиздавался в 1582 и 1587 гг. без изменений, в 1588 г. был расширен за счет новой 3-й книги. Сами эссе были дополнены многочисленными цитатами преимущественно из сочинений классических авторов, которые просто инкорпорировались в существующий текст.

За написание «Опытов» Монтень взялся в 1571 г., когда удалился на покой от государственных дел. Считается, что изначально он намеревался почтить память своего покойного друга Этьена де ла Боэси (Боэти), создавая свои эссе как обрамление для его юношеского сочинения «Рассуждение о добровольном рабстве» (“De la Servitude Volontaire”), которое Монтень хотел вставить как главу под № 29 в первой книге «Опытов», сразу после эссе о дружбе. От этого замысла Монтеню пришлось отказаться по политическим причинам. Но стилистика 1-й книги носит печать этого замысла: поскольку «Опыты» задумывались как посмертный памятник другу, бывшему для Монтеня воплощением идеального дворянина, рассуждение в 1-й книге выстраивается с позиций аристократического сознания и скептического отношения к человеку. Отсутствие явных тематических блоков также отвечает задумке автора, который просто хотел записывать спонтанно приходящие в голову мысли по образцу сочинений в жанре “silva rerum” (лат. «лес вещей»).

Считается, что эссе писались не в том порядке, в каком они были впоследствии опубликованы в 1580 г. Текст «О праздности» создавался одним из первых, не позднее рубежа 1571–1572 гг., то есть вскоре после отказа Монтеня от государственной службы, и служит как будто попыткой оправдать перед самим собой собственное дерзновение взяться за перо. Основная часть эссе «О том, что философствовать – это значит учиться умирать» была написала около середины марта 1572 г. (одновременно с эссе «О том, что нельзя судить, счастлив ли кто-нибудь, пока он не умер»), а завершающие фрагменты, которые не очень связаны с основной частью, создавались не позднее конца 1578 г. Ранним эссе присущ компилятивный и безличный характер: собственные рефлексии Монтеня сведены до минимума, но богато иллюстрированы максимами, цитатами и примерами, а потому эти тексты напоминают компиляцию античной учености наподобие «Аттических ночей» Авла Геллия. Лишь потом тема «Я» выкристаллизовывает в качестве основной темы «Опытов» Монтеня.

В 1676 г. «Опыты» были включены Католической Церковью в «Индекс запрещенных книг».

Публикуется в переводе А.С. Бобовича по изданию: Монтень М. Опыты. Кн. I и II. М.: Наука, 1979. С. 76–91.

26

«…философствовать – это… приуготовлять себя к смерти» (Цицерон. Тускуланские беседы, I, 30).

27

«…жить в свое удовольствие…» (См. Екклезиаст, III, 12).

28

Давайте оставим эти мелкие ухищрения (лат.). – (Сенека. Письма, 117, 30).