Страница 76 из 93
О связном изложении ее истории можно и не думать.
Историю эту приходится с трудом из нее извлекать, так сказать, по кусочкам, но не из-за активного сопротивления, как это часто бывает у истеричных, а из-за ее абсолютного безучастия и недостатка интереса. Ей как будто совершенно безразлично, спрашивает ли ее кто-либо и отвечает ли она как следует. С врачом у нее, по-видимому, нет никакого эмоционального контакта. Ее равнодушие таково, что у присутствующих должно возникнуть впечатление, будто в ней нет ничего, о чем бы стоило ее расспрашивать. На мой вопрос, не мучило ли ее что-либо как раз перед ее религиозным переживанием, она ответила отрицательно с полным равнодушием. Ее ничего не мучило, никаких конфликтов у нее не было, отношения ее с родственниками были прекрасные, с подругами тоже. Ее мать припоминала только, что некоторое временя тому назад больная с сестрой присутствовала на одном религиозном собрании, после которого она сильно волновалась, утверждая, что пережила обращение. В следующую ночь она услышала голос Бога. Больная подтвердила, что пережила обращение; она почувствовала себя обращенной к вере. Домашний врач ее семьи, живо заинтересовавшись ее случаем, попытался узнать какие-либо подробности, ибо здравый смысл подсказывал ему, что подобное расстройство должно иметь подготовительный период. Но из-за непритворного равнодушия больной он пришел к убеждению, что тут действительно ничего не кроется. Все мои расспросы близких больной также были безрезультатны. Они лишь подтвердили, что в детстве больная всегда была нормальна и здорова, но приблизительно с 16-го года стала вести очень тихую и замкнутую жизнь, не выказывая, впрочем, никаких признаков умственной ненормальности. Никаких следов дурного наследственного предрасположения в семье нельзя было отыскать. Таким образом, случай этот этиологически представляется совершенно непроницаемым.
В настоящее время больная уже не слышит голоса Бога, но почти лишилась сна; по ее словам ей "страшно много приходится думать". Но о чем она думает, узнать невозможно: по-видимому, она и сама этого не знает. Она говорит, что в голове у нее все в смятении, и намекает на электрические токи, проходящие через ее голову; она не знает, откуда они, быть может, они исходят от Бога.
Скорей всего, нет никаких разногласий по поводу диагноза раннего слабоумия. Истерией это не может быть, ибо никаких истерических симптомов не имеется; нет и главного признака истерии, - эмоциональной связи или раппорта.
Попытка моя проникнуть в этиологию этого случая привела к следующему разговору между мной и больной:
Я: Вы пережили обращение до того, как услышали голос Бога?
Она: Да.
Я: Если Вы пережили обращение, то до него Вы, значит, были грешны?
Она: Да.
Я: В чем же состоял Ваш грех?
Она: Не знаю.
Я: Но ведь Вы должны же сознавать, в чем Вы поступили дурно?
Она: Да, я была не права.
Я: Что же Вы сделали?
Она: Я встретилась с мужчиной.
Я: Где?
Она: В городе.
Я: Да ведь нет греха в том, чтобы встретиться с мужчиной.
Она: Нет.
Я: Кто это был?
Она: Господин X.
Я: Разве он Вас заинтересовал чем-либо?
Она: Я его любила.
Я: А теперь Вы его больше не любите?
Она: Нет.
Я: Отчего?
Она: Не знаю.
Я не буду утомлять читателя дословным воспроизведением этих вопросов и ответов, продолжавшихся почти два часа. Больная отвечала односложно и равнодушно, так что приходилось, ставя вопрос, напрягать всю свою энергию, чтобы продолжать разговор. Казалось, что невозможно ничего добиться и что дальнейшие вопросы бесполезны. Нужно особенно отметить эту установку больной, ибо именно подобная установка главным образом затрудняет психическое исследование и нередко делает его безрезультатным.
Положение с самого начала было весьма несложно, и я постоянно мог приблизительно угадать, что будет сказано в следующее мгновение; это дало мне терпение и мужество взяться в процессе консультации за столь трудную задачу, как этиология. В более сложных случаях, где дело идет не о действительных событиях, а, скорее, о фантастических сплетениях, подобные вопросы и предугадывание бывают гораздо более затруднительны; часто они прямо невозможны, особенно если больной неразговорчив. Вполне понятно, что в заведении для душевнобольных врач просто не имеет времени так вникать в каждый отдельный случай, а потому неудивительно, что психогенная взаимозависимость большей частью ускользает от наблюдения. Могу вас уверить, что будь больная помещена в клинику для душевнобольных, запись истории болезни не заключала бы того, что я только что изложил перед вами.
Более глубокое исследование этиологии данного случая дало следующие результаты: в городе больная посетила свою подругу, и у нее познакомилась с господином X. Она тут же почувствовала, что полюбила его. Отдав себе отчет в этом, она испугалась силы охватившего ее чувства и стала очень молчаливой. Подруге своей она ничего не сказала о том, что в ней происходит. Она надеялась, что и г-н X. ее любит. При вторичной встрече он был чрезвычайно приветлив и вежлив с нею, но взаимной любви она в нем не заметила. Тогда она немедленно уехала и вернулась в родительский дом. При этом ей стало казаться, что она грешит силой своего чувства. Положим, она никогда не отличалась особой религиозностью, но тут известное чувство вины не оставляло ее. Когда несколько недель спустя ее подруга приехала к ней, они вместе отправились на религиозное собрание, где она и пережила обращение. Этим обращением она искупила свой грех и в то же время освободилась от любви к господину X. Внезапность ее отъезда, когда она почувствовала, что X ее не любит, обратила на себя мое внимание, и я спросил, не было ли чувство любви для нее мучительно. Она ответила, что при обращении своем поняла, насколько грешно питать подобное чувство к мужчине. На это я возразил, что это представляется мне маловероятным, и что ее своеобразная установка, должно быть, зависит от какой либо иной причины. Она поняла мои сомнения и призналась, что давно испытывала страх пережить подобное чувство. Этот страх, по ее словам, возник в ней после дурного поступка, совершенного ею на 16-м году: она вместе с подругой-однолеткой спровоцировала пожилую женщину-имбецила на непристойное действие. И в школе и дома ее за это побранили и наказали. Лишь впоследствии она поняла, что поступила очень дурно. Она стала чрезвычайно стыдиться своей шалости и дала обет с этой минуты вести чистую и незапятнанную жизнь. Она до того стыдилась всех своих соседей, что неохотно выходила из дому, так как ей казалось, что другие помнят о ее проступке. Таким образом она пришла к своему замкнутому образу жизни и в конце концов привыкла к нему.