Страница 18 из 19
Разведчик остановил такси и помчался в аэропорт. В пути насчитал целых пять машин «наружки», сидевших у него на «хвосте».
«Здорово они меня взяли в «клещи»! – поежился Эйтингон. – «Засветиться» я не мог – увеселительные заведения, дорогие магазины, публичные дома, в общем, места, где появление дипломата нежелательно, я обходил за три версты… Может, как раз это обстоятельство и внушило им подозрение? Ну а если интерес проявлен к начальнику отдела Наркомата иностранных дел, в качестве которого я зарегистрирован в иммиграционной службе, – то с чего бы это? Чиновник, он и есть чиновник. Ну, прибыл в торгпредство полистать бумаги, так и что с того? Это же не повод, чтобы вот так плотно, пятью машинами, «вести» его? Может, мой бывший друг Орлов, осевший в Штатах, «стукнул», опознав меня по фотографии в анкете? Нет, это исключено! Тогда что же? Кто-то из соратников Троцкого успел просигналить из Москвы? Черт, ну и развелось нечисти на свете, уж и не знаешь, откуда последует удар!»
И Эйтингон выскочил из такси и пошел напролом: энергичная смена линий метро с прыжками из вагона перед закрытием дверей, затем еще полчаса на автобусе, снова метро. Оторваться, оторваться и еще раз оторваться, во что бы то ни стало!
Грубо, конечно, но, когда на кону жизнь друга, можно и не заботиться, как отнесутся к твоим кульбитам «топтуны» из ФБР.
Стемнело, когда Эйтингон, выбравшись из подземки, остановил такси и, упав на заднее сиденье, крикнул: «Центральный вокзал. Пулей!»
Таксист удивленно вскинул голову и, выруливая в потоке машин, придирчиво разглядывал пассажира в зеркальце заднего видения: длиннополое темно-серое пальто из добротного драпа, белый шелковый шарф и надвинутая на глаза черная велюровая шляпа «борсалино» – атрибуты туалета чикагских гангстеров – явно диссонировали с оксфордским выговором клиента.
«Автомат «Томпсон» тебе бы в руки и сигару в зубы, а не Центральный вокзал!» – чертыхнулся про себя таксист: ехать пять кварталов, а бензина под светофорами сожжешь целый галлон.
Завидев вокзал, Эйтингон, не дожидаясь полной остановки машины, бросил на переднее сиденье пятидолларовую купюру и скрылся в толпе. Купив в привокзальной закусочной пакет сэндвичей и бутылку «антигрустина» – так коллеги из резидентуры называли виски, – он через пять минут осваивал купе поезда Нью-Йорк – Чикаго.
Утром Эйтингон проснулся от чувства приближающейся опасности. Никак не мог взять в толк, откуда она исходит. Документов и вещей, которые могли его компрометировать, при нем не было. И все же в воздухе пахло жареным!
На всякий случай он выглянул из купе в коридор и внутренне похолодел. По проходу двигались канадские пограничники в сопровождении проводника.
«Что за черт, как я мог оказаться в Канаде?!»
И вдруг Эйтингон вспомнил. Прорабатывая в резидентуре маршрут продвижения к месту назначения, он допускал, что туда придется добираться по железной дороге. Из десятка поездов в сторону Чикаго один частично проходил по канадской территории. И его угораздило сесть именно в этот! И хотя между США и Канадой реальной границы не существует, так как ежедневно тысячи канадцев и американцев пересекают ее в обоих направлениях и особой проверки здесь нет, но ведь Эйтингон не канадец, тем более не американец! При проверке его документов могли возникнуть сложности. Вплоть до дипломатического скандала.
Конечно, имея на руках дипломатический паспорт, он не мог быть арестован. Но, с другой стороны, он представитель Страны Советов, а это уже меняло отношение к нему пограничных властей.
Эйтингон живо представил себе, что ему скажет Берия по возвращении в Москву, если он попадется на таком пустяке: не отработал до конца маршрут, поторопился, зря потратил время и деньги, подвел, наконец! Чрезвычайные обстоятельства, толкнувшие его совершать путешествие не на самолете, а на поезде, никто, разумеется, в расчет брать не будет…
Решение созрело мгновенно.
Эйтингон лег на лавку, предварительно сделав пару глотков виски, а полбутылки расплескав по купе. Сивушный дух вмиг распространился по купе. Бутылку поставил на пол, рядом с головой. Надвинул шляпу на лицо, а в ленточку шляпы воткнул билет. Словом, пьяный вдрызг, но… с билетом!
Вошедшие пограничники и проводник безуспешно теребили пассажира за плечо.
– Надо же так набраться! И как он еще дышит в этом смраде?! Ишь, пижон, – будто живой Аль Капоне! Может, все-таки разбудить? Не стоит, мало ли кто как одет! Янки – его и за версту видно. Билет есть – пусть отсыпается. Хорошо еще, что поезд идет не до Аляски, а то был бы сюрприз этому «гангстеру», обнаружь он себя с похмелья меж эскимосов!
Напряженно разведчик вслушивался в обмен репликами служивых… Наконец он услышал характерный щелчок кондукторского компостера, и группа покинула купе. Пронесло!
Вслед за этим в памяти Эйтигона всплыл недавний эпизод. В 1939 году Берия на совещании, посвященном 22-й годовщине образования ВЧК, объявил о своем решении прекратить репрессии против разведчиков, инициированные Ежовым. Затем стал раздавать похвалы руководителям разведки. Делал он это в свойственной только ему одному иезуитской манере: никогда не ясно, то ли он тебя хвалит, то ли издевается. Вонзив немигающий взгляд змеи в зрачки Эйтингона, Берия произнес:
– Возьмем, к примеру, товарища Эйтингона. Он – виртуоз, ас, кудесник нашей разведки. Если однажды в мой дом с улицы, где хлещет проливной дождь, войдут трое, а на полу останутся следы только двух, то я знаю, что один из вошедших – старший майор госбезопасности Эйтингон… Да-да, он умеет и это: ходить между струй!
Погожим майским днем 1970 года в отдельном кабинете Испанского клуба, что на 4-м этаже жилого дома на Кузнецком Мосту, трое убеленных сединами клиентов за бутылкой отборного коньяка «Метакса» вели степенную беседу.
Едва ли кому-то из посетителей заведения пришло бы в голову, что эти почтенные старцы имеют на троих 47 лет «отсидки»: один провел в тюрьме 15 лет; второй – 12, третий – все 20! Именно они привели в исполнение приговор Сталина и ликвидировали Троцкого – бывшие генералы госбезопасности Наум Эйтингон, Павел Судоплатов и Герой Советского Союза Рамон Меркадер. Они впервые встретились через 30 лет после завершения операции…
Эйтингон начал рассказывать о «крысиных тропах», коими он двигался по Штатам в поисках лекарства, которое спасет Рамона, ведь вызволять из беды други своя – христианская заповедь… Вдруг он прервал свой монолог и, вперив взгляд в зрачки сидевшего напротив Меркадера, жестко спросил:
– Скажи честно, Рамон, почему ты употребил ледоруб, а не пистолет? Денег не хватило на его приобретение? Я ведь выдал тебе немалую сумму…
– Мой генерал, у меня был пистолет… Но нужно было сделать все без шума, ведь в ЕГО ранчо, как в муравейнике муравьев, был целый легион охранников. И если бы я выстрелил, меня бы сразу схватили. Я же намерен был уйти по-английски, тихо, не раскланиваясь… А ледоруб – орудие не только бесшумное, но и надежное. Удар ледорубом по голове – верная смерть… Но что поделать, либо у меня в последний миг рука дрогнула, либо у НЕГО череп был крепче общечеловеческого… Но дело даже не в этом…
– А в чем?! – в один голос вскрикнули генералы и подались вперед, навалившись на стол.
Меркадер, вмиг посуровев, вынул из нагрудного кармана пиджака сигару и впервые за время посиделок закурил.
– Дело в том, что ОН истошно завопил… Эхо его жуткого вопля не менее десяти лет будило меня по ночам… Ни один актер, ни один вокал не в состоянии воспроизвести этот вопль – так орут только те, кто заглянул смерти в ее пустые глазницы. Ну, а на вопль сбежалась охрана…
Меркадер бросил сигару в пепельницу, снял пиджак и оголил правую руку. На предплечье, чуть выше кисти, проглядывали белые пятнышки.
– Вот, мои дорогие, это отметины последнего укуса Троцкого… А моя рука – это карающая десница Революции, и я этим горд и счастлив…