Эстетика журналистики

Если учесть, что мы коррелируем с окружающим миром исключительно через текст, то эстемы следует отнести к текстовой категории: они реализуются как знаки, а в совокупности своей выступают как компоненты текстового пространства. Причем текст данного рода воссоздается в пределах топоса: он связан с местом, почвой, на которой рождается человек, образуется поселение, строится храм, и на всех уровнях эстезиса текст не может быть профанным, наоборот, максимально сакрален, отмечен Богоприсутствием.

Исключительной силы воздействия эстемы мы находим в художественно-публицистических текстах В. Г. Короленко, К. Г. Паустовского, М. М. Пришвина и других мастеров слова. Яркие эстемы представлены в поэзии. Они всегда глубоко интегрированы в систему сложной ассоциативной конструкции, выстраиваемой в сознании читателя, благодаря чему и достигают наибольшего уровня воздействия. Причем это не только опубликованные тексты литераторов, но и, к примеру, дневниковые или эпистолярные материалы, поскольку уже сама личность автора рождает особое духовное пространство и имманентна пространству творческому. Для читателя это предельно субъективно: он строит свой дискурс, находит нечто «свое» в тексте автора. Некоторые высказывания Александра Блока можно рассматривать как эстемы этого ряда (подчеркнем: это все преломляется через психоэстетическую систему читателя, его когнитивный опыт, духовность) – например, составляющие часть «петербургского» текста: «У мамы – елка, шампанское, кушанье»; «Резкий ветер, бесснежный мороз»; «Днем у мамы. Мягкий снег»[147]. Обратим внимание: здесь задействованы наиболее близкие и глубокие архетипы (важнейшие маркеры бытия): мама, елка, ветер, мороз, снег. Здесь реализуется «онтологический эстезис», и он, «как и всякий “онтологический эстезис”, сам по себе оказывается формой или воплощением “метафизического вопроса”»[148].

Второй уровень восприятия характеризуется соединением чувственного начала с логическим. Эстемы в этом случае воздействуют через каналы как дискурсивного, так и интуитивного характера приблизительно на паритетных основаниях. Текстовая конструкция в этом случае усложняется и требует артифицированного подхода, т. е. такого, который предполагает использование системы логических приемов, своеобразных методологических артефактов. Здесь требуется соответствующий когнитивный опыт субъекта восприятия – читателя. Эстемы второго уровня в публицистике Блока, например, представлены следующими текстовыми конструкциями: «… я возвращаюсь домой, по старой памяти перекрестясь на Введенскую церковь»; «Видел автомобиль царя, проехавшего в Лицей»; «Опера, цветы Философову, прогулка по Петербургской стороне, старым местам, где бесконечный уют, все маленькое от снега, и тишина такая, что и жизнь бы скончать»[149]. Эти тексты «обращены и к сознанию, и к чувствам людей»[150]. Здесь присутствует аспект рассудочности, понимания (ноэма), который освещается и согревается аспектом красоты, живописности (эстема). И в связи с этим приведем соответствующую констатацию: «Важно не противопоставить ноэме эстему, а разглядеть скольжение чуткой мысли в разных одеяниях-оболочках. В топосе “эстема” совершается перелет к знанию по чувственным нюансам. В топосе “ноэма” подобный перелет совершается по рационально-дискурсивной логизирующей процедуре. <…> Понимание-эстема – неформальное порождение неформальной коммуникации, где экспрессивно-символические моменты образуют континуум экзистенциальных смысло-значений»[151].

Третий уровень восприятия характеризуется тем, что эстемы строятся на предельно логическом основании, преобладать начинает логос. Это, однако, не перцепция в абсолютно рациональном виде. Это тоже разновидность чистого эстезиса, но уже с доминированием логоса, которому присущи несомненные эстезисные императивы. Примеры подобного уровня презентации материала, его восприятия и освоения легко обнаруживаются, к примеру, в сфере историософского текста. В нем, несомненно, ярко представлено эстезисное начало, очевидна апелляция к интуиции и чувствам, но это осуществляется на высоком философском уровне осмысления действительности. Примеры можно найти в публицистическом творчестве Н. А. Бердяева, И. А. Ильина, К. Н. Леонтьева, В. С. Соловьева и других выдающихся философов и публицистов.

Нельзя сказать, что здесь «побеждают» ноэмы и «проигрывают» эстемы. Нет, в этих случаях ноэмы актуализируются и занимают просто свое достойное место. В пространстве эстезиса начинает доминировать ноэма, наделенная «истинным зрением»[152]. Этим подтверждается, что логос эстетичен, и его чувствование воссоздает уникальный эстезис. Само собой разумеется, «эстезис является неотъемлемым компонентом представления о постклассической рациональности. Мышление являет себя уже не только как логический механизм, но и как эстетическая целостность. Эстетизм присущ самому логосу, логос разворачивается сообразно с эстетическими схемами. Все нюансы логического можно ухватить, лишь сложив их в формально-образную композицию, осуществляемую по правилам эстетически окрашенного движения»[153].

Категории эстетики, архитектоники, эстезиса, эстемы и ноэмы позволяют соответствующим образом и с достаточной полнотой идентифицировать любое публицистическое произведение, даже такое сложное, исполненное высочайшего напряжения и трагизма, как, например, сборник очерков Василия Пескова «Война и люди». Автор относительно недавно ушел из жизни, а книга переиздавалась несколько раз и заняла свое достойное место в великой летописи народа. Надо иметь в виду, что эстетика предполагает не только прекрасное и отождествляет мир не только с позиции его красоты и светлых проявлений. Эстетике присуща и категория трагического, причем это может быть возвышенно-трагическое.

В отношении книги «Война и люди» дело именно так и обстоит: здесь присутствует возвышенно-трагическая эстетическая доминанта, что определяет соответствующим образом и архитектонику очерковых произведений, которые вошли в сборник. Общий эстетический план сочинений из этой книги можно интерпретировать как представление самых высоких духовных качеств людей на фоне ужасающе-трагических событий. Категория ужасного иногда включается в перечень эстетических категорий, но все-таки она пребывает уже на грани антиэстетики, когда энтропия обретает бесконтрольный и безудержный характер. Мастерство автора, однако, позволят так сформировать текстовое пространство, что и самые пронзительно-ужасающие элементы сюжета не теряют своего высокого эстетического значения.

Вот фрагмент описания жизни в тылу: «Огонь добывали, либо бегая с баночкой за углями туда, где печь уже затопили, либо с помощью кремня и обломка напильника. Освещалась изба коптилкой. В нее наливали бензин, а чтобы не вспыхнул, почему-то бросали щепотку соли. Не больше щепотки – соль была драгоценностью: 100 рублей за стакан. Мыла не знали. Одежду стирали золой и речным илом. Сама одежда… На ногах, я помню, носил сшитые матерью из солдатской шинели бурки и клееные из автомобильной резины бахилы. Рубашка была сшита из оконной занавески, а штаны – из солдатской бязи, окрашенной ветками чернокленника и ольховой корой»[154]. Это даже нельзя назвать полной, страшной нищетой. Это – упорная борьба за физическое выживание.

А вот фрагмент из боевой обстановки (защита Брестской крепости): «Все меньше защитников оставалось в крепости. Тут вместе с ними были дети и женщины, тут же умирали раненые. Кончились патроны. Не было пищи, не было воды. Вода текла от стен в десяти метрах, но добыть ее было нельзя. Смельчаков, ночью рискнувших ползти к берегу с котелками, сейчас же настигали пули. Пробовали рыть в казематах колодцы, на веревках бросали в реку простыни, подтянув назад, выжимали из них в котелок грязную жижу. Из-за гари, пыли и трупного смрада невозможно было дышать. Но как только немецкие автоматчики поднимались, обреченная крепость открывала огонь. Уже пал Минск. 16 июля немцы вошли в горящий Смоленск, а крепость продолжала бороться»[155]. Поразительные детали и бесподобное мужество людей.

147

Блок Л. Л. Собр. соч.: В 8 т. Т. 7. М.; Л., 1963. С. 199, 204, 210.

148

Евстропов М. Н. Опыты приближения к «иному» в философском творчестве Жоржа Батая, Эмманюэля Левинаса и Мориса Бланшо: автореф. дис… канд. филос. наук. Томск, 2008. С. 15.

149

Там же. С. 87, 120, 171.

150

Глушков Н. И. Очерковая проза. Ростов н /Д., 1979. С. 113.

151

Ильин В. В. Теория познания. Герменевтическая методология. Архитектура понимания. 2017. URL: https://books.google.ru/books?id=kOOoD-wAAQB AJ&pg=PT24&lpg=PT24&dq=%D 1 %87%D 1 %82%D0%BE+%D 1 %82%D0%B0%D0%BA%D0%BE%D0%B5+%D 1 %8D%D 1 %81 %D 1 %82 %D0%B5%D0%BC%D0%B0&source=bl&ots=u-Ms7_99Vk&sig=4UrtJ_t_ AgRuHtIVaVQdbSsxQ2M&hl=m&sa=X&ved=0ahUKEwj0wuLSur3YAhXrA-JoKHVD3ABMQ6AEIMDAB#v=onepage&q=%D 1 %87%D 1 %82%D0%BE%20 %D1%82%D0%B0%D0%BA%D0%BE%D0%B5%20 %D 1 %8D%D 1 %81 %D 1 %82%D0%B5%D0%BC%D0%B0&f=false.

152

Беликов А. В. Эволюция рефлексии зрительного опыта от досократиков к Новому Завету / / Вести, православного Свято-Тихоновского гум. унта. Сер. 5: Вопросы истории и теории христианского искусства. 2012. Вып. (8). С. 14.

153

Литвин Т. В. Трансцендентальные предпосылки социальной рефлексии времени: дис…. канд. филос. наук. СПб., 2006. URL: http://www.disser-cat.com/ content/transtsendentalnye-predposylki-sotsialnoi-refleksii-vremeni.

154

Песков В. Война и люди. ЛитМир – Электронная библиотека. С. 2. URL: https://www.litmir.me/br/?b=195656&p=2.

155

Там же. С. 4.