Страница 9 из 37
Главное, что бесило Аманду, перековывая отчаяние в гнев, заключалось не в пугающей трескотне Пэрисона, а в его плохо скрытой жажде быть ее обладателем. Глядя на барона сквозь зависшие алмазными дробинками слезы, она чувствовала себя оскорбленной, до нитки раздетой изголодавшимися по страсти глазами. Аманда с деланной непринужденностью плеснула себе остатки токайского и, любуясь цветом вина, спокойно сказала:
− Помилуйте, барон, вам стоит быть поделикатнее. Если я женщина, то, по-вашему, у меня и развитие, как у незрелой репы? Вы далеко не подросток, сэр, и вам пора сделать выбор: распутник вы или член дипломатического корпуса! И кто знает, быть может, тогда разрешились бы все ваши муки…
Побагровев, барон что-то хотел вопросить, но синее пламя глаз сожгло и это.
− Проклятье… − только и смог простонать Пэрисон.
В ответ Аманда посмотрела на него через коричневое золото токайского вина и, копируя фривольное обращение барона, съязвила:
− Вот-вот, мой дорогой, продумайте на досуге свою месть… Но помните, сэр, шантаж − вещь обоюдоострая!.. И я не уверена, что лорд Кастльри засияет от счастья, узнав однажды, что его поверенное лицо легко путает женщин с делами Англии.
− До-воль-но! Замолчите!
Однако леди Филлмор продолжала наступать и, одарив насмешливым взглядом ряженого барона, понизив голос, еще раз показала когти.
− Только не питайте иллюзий, Пэрисон, что попадись я вам в руки на всю ночь, к рассвету вы бы сделали меня покорной, как воск…
Сказав это, она вдруг опять потускнела, уткнувшись в колени, и в глазах ее вновь колыхнулась тоска.
Солнца видно не было, но его золотисто-белые лучи вторгались белым снопом в спальню, освещая ореховый туалетный столик; старинный, из пергамента и страусовых перьев, веер; капризно выбранный строй хрустальных флакончиков духов; и что-то еще деликатное, мелкое, женское…
Внезапно спальню наполнил мелодичный звон часов работы Рентгена. Замысловатый механизм хрустально выигрывал тирольский напев.
− Запоминайте, барон,− Аманда рассеянно провела рукою по белому мрамору шеи, точно ей не хватало воздуха.− В двенадцать князь должен быть во дворце графа Румянцева. Пакета при нем, полагаю, нет, во всяком случае, я не нашла его… Время отъезда узнать не удалось, но уверена: не позднее завтрашнего дня… Это всё, а теперь убирайтесь к черту! И впредь, когда заходите, стучите − я не прачка, а вы не кучер, сэр. Прощайте!
Глава 9
В кабинете они остались вдвоем: молодость и зрелость. Румянцев лишнюю строгость на себя не напускал. Был краток и четок.
− Рад тебя видеть, князь. Изволь сесть хоть куда и прошу со вниманием слушать. Время, сам знаешь, приключилось грозовое, а потому пробил час кое в чем тебя просветить и просить об одном одолжении. Скажу наперед: будучи делу предан до скончания живота своего, речь поведу единственно о Державе, но помни… − седой канцлер приложил к губам палец, сверкнув изумрудовым перстнем,− глагол − серебро, молчание − золото.
Алексей сидел на оттоманке зеленого бархата, свободно закинув ногу на ногу, но было приметно, что князь азартно взволнован. Он расцветал от запаха опасности, тайны так же, как дамы обмирали от его золотых эполет.
Граф улыбнулся в душе: «Нет, этому Анакреону30, пахнущему духами и отвагой, решительно никакое соперничество не в страх, он − Осоргин!»
− Так вот,− продолжал Николай Петрович,− вам, конечно, известно, князь, что в двенадцатом году мы за-ключили с испанскими кортесами31 миротворческий договор32.
− В Великих Луках,− вскинув левую бровь, почтительно уточнил Алексей.
− Именно,− граф довольно кивнул головой.− Уполномоченным от Мадрида был дон Зеа де Бермудес; если помнишь, он прежде служил испанским генеральным консулом у нас в столице.
− Да,− сухим эхом отозвался Осоргин.− Нам следует присмотреться к нему? Иль тревожиться?
− Лично я встревожен,− откровенно заявил Румянцев.− Но не им. Дон Зеа − даровитый, отменной чести человек, кстати, отказавшийся в свое время присягнуть на верность Жозефу, брату Наполеона. Нет-нет, он вне подозрений. Тут дело в ином, голубчик. Сей договор с Испанией, ежели начистоту, был моим последним дипломатиче-ским шагом. Позже, по причине недуга, тебе известно, я вынужден был оставить Государя, армию и… − Николай Петрович болезненно напрягся лицом и выдохнул,− возвернуться в Петербург.
Осоргин нетерпеливо дернул щегольским усом и осведомился чуть резковато:
− Так что же?
− Возьмись покрепче за подлокотник, Алеша,− глухо обронил граф, буравя его взглядом.
Осоргин − внешне спокоен и холоден − нервно ждал, покуда канцлер вдоволь напьется его видом.
− Новорусским землям гибель идет! − произнес тот, намеренно отчеканивая слова.
− Русской Америке?! − Алексей изменился в лице, перекрестился и почти крикнул: − Ваше сиятельство, ради Христа, что случилось?!
Румянцев поднял руку:
− Его величеству сейчас не до американских берегов. После славной виктории в «битве народов» под Лейпцигом он опьянен величием и до сих пор продолжает горстями раздавать кресты и звезды.
− Однако за доблесть, ваше сиятельство! Наши дрались как львы!
− За доблесть, не спорю,− терпеливый голос был по-прежнему ровен.− Но подумай, голубчик, кому на руку кровь наших орлов в заграничном походе? Ужель ты не гадал, отчего фельдмаршал Кутузов впал в немилость? Не думал? Так потрудись хоть теперь!
− Вы хотите сказать, что… − прошептал капитан.
− Успокойся, пока ничего не хочу сказать… Рано развешивать ярлыки, но поздно раздумывать. Я полностью разделяю мысли почившего главнокомандующего. Он, стреляный воробей, коего на мякине не проведешь, говорил: «Наследство Наполеона, увы, достанется не России и не какой-либо континентальной державе, а тем «островитянам», кои уже нынче владычествуют на морях и чье господство сделается тогда для мира невыносимым». И, право, ежели сия мудрая мысль не способна была убедить Государя, так, верно, уж никакая другая «пушка» не разбудит.− Николай Петрович печально усмехнулся, глядя на задумчивого Алексея: − Теперь, надеюсь, ясно, почему Государь меня оставил здесь смахивать пыль с бумаг, взяв с собой Нессельроде?
Князь помрачнел, сцепив пальцы, сверкающие глаза расширились: он свято почитал своего учителя и ненавидел «заморского пигмея», преклонявшегося пред всем англицким и пред австрийским канцлером Меттернихом. Талант этого политика, как был убежден Осоргин, состоял в умении, не высунув голову, вовремя шепнуть: что случится на следующий день, на следующей неделе, на следующий год, затем, не краснея, объяснить, почему этого так и не произошло.
− Чего же теперь ждать, Николай Петрович?
− Пожалуй, уже дождались. Торжествует британец: выгрыз английский пес свою правду − республиканцы изолированы полностью. Со дня на день их миссия покинет Санкт-Петербург несолоно хлебавши… Да и под меня подвели черту. Впрочем, дипломат, пеняющий на злые языки, похож на капитана, пеняющего на море… − Румянцев сжал кулаки.
− Значит, вчерашний выпад Уолпола…
− Да, Алеша, да…
− А что Булдаков?
− А что дробина слону? Бодрится Михаил Матвеевич, кипит. Да боюсь, так и выкипит… Остальные тоже не лучше: ходят, словно в воду опущенные. Тут не молитва нужна, голубчик, а дело.
− Приказывайте, ваше сиятельство! − глаза Осоргина блистали преданностью.
− Экий ты быстрый, голубчик, готов кота в мешке купить. А ежели за мой приказ тебе придется в полуношный край отправиться, северное сияние созерцать?
Офицер думал недолго, лишь перекинул ногу:
− Да и за вчерашний мой дивертисмент грозили каторгой! Хрен редьки не слаще. Не запирайтесь, Николай Петрович, сказывайте.
Канцлер замер на миг, а потом будто выстрелил:
30
Анакреон − лирический поэт древней Греции, воспевавший любовь, вино и вообще чувственные наслаждения. (Прим. автора).
31
Кортесы − собрания народных представителей в Испании и Португалии.
32
В 1812 г. усилиями канцлера Румянцева в Великих Луках был подписан миротворческий договор между Россией и Испанией; стороны двух государств обязались всесторонне помогать друг другу и не нарушать зыбкий мир в своих североамериканских колониях, в частности, в Верхней Калифорнии. (Прим. автора).