Страница 12 из 37
− Ой, мати! Да куды вы, куды? − Кучер бухнулся на колени, морща сырое лицо. Вцепился руками мертво в край барской шубы.− Не гневайтесь, вашсясь! Лучше положитесь на мой совет: останьтесь у Преображенских − убьют, звери, убьют!
− Гони, я сказал! Пуля − дура, но трезвит не хуже штыка. И слезы убери,− ни к чему это. Лупцуй!
Кони, прижав под хлыстом уши, резво сорвались с места. Миг, другой,− и выбеленная снегом улица опустела. Лишь ветер продолжал завывать, кудрявя поземку, да скрежетал фонарь, все так же уныло таращась в ночь подслеповатым янтарным глазом.
* * *
− Вон он!
Впереди в холодную темень нырнула карета.
Всадники понеслись по завьюженному зеркалу площади сквозь глухоту города, железисто дробя пустынную тишину.
Они нагнали ее у Сытного рынка, до могилы опохмелив эфесами перепуганного ямщика.
Сверкающая лаком, о семи зеркальных стеклах карета огрызнулась единственным рыжим выстрелом. Дюжина шпаг с хрустом пробила изящный короб; чья-то уверенная, наторевшая рука дернула на себя дверцу. Из салона мешком мяса вывалилось хрипящее тело.
Парик слетел и, подхваченный ветром, запрыгал зайцем вдоль темневших торговых рядов, а лысая голова глухо стукнулась о черную наледь. Шуба тяжело распахнулась, открывая дырявленный в четырех местах живот, затянутый в синий, по моде, фрачный жилет.
Казалось, что какой-то мышечный узелок еще колотился в тучном теле. Лицо вспухло от прихлынувшей крови и было темным, что потускневшая медь.
− Вот и долеталась, птаха. Больше песен не будет, сэр.
− Болван! Это не он! Это всё твоя работа, Брэтт!
Пэрисон, срывая с лица широкий шарф, схватил убийцу за плащ и развернул к себе. Рука барона в ярости трясла Брэтта, у которого бренчал в ножнах портупеи еще дымящийся кровью жертвы клинок.
− Это ты указал нам карету! − Плечо Пэрисона, разбитое пулей, горело, точно в него воткнули раскаленный вертел, и это его еще пуще распаляло.− Ты дерьмо, Брэтт. Однако на сей раз я пощажу тебя. Но в следующий… поднимешь голову − отшибу!
− Может, и так, сэр,− мрачно огрызнулся Брэтт.−Да только наши головы тоже не пустые тыквы. Сколько мы еще должны рисковать шкурой? Каждый шаг в этой стране опасен, как переход по жерди над адом.
− Да уж ты, Брэтт, был бы счастлив, если часы твоей работы обратить в кружки эля, а стук копыт − в болтовню огненной девки в постели!
Наемники не ответили, и барон увидел, как все пятеро сомкнулись плечом к плечу в одну зловещую шеренгу. Он вдруг перестал чувствовать боль в плече, ноги закоченели, будто их до щиколотки засыпали льдом.
Пэрисон судорожно сглотнул, глянув на низкое северное небо. Луна осколком перламутра мерцала над спящим городом. Ее полупрозрачный, нагой лик отражался холодными огнями в остекленевшем взгляде сановника.
Барон вздрогнул, и прокравшийся в его глаза испуг исчез.
− Но, но! Я расплачиваюсь английским золотом, чтобы сделать из вас палачей, а не судей!
− Все верно, сэр. Как верно и то, что одно дело −родная Англия, другое… − убийцы переглянулись.
Барон отступил еще на шаг, перчаткой прикрывая от укусов ветра обмороженное лицо. Во рту было кисло от страха и предательской слабости.
− Пусть так. Что предлагаешь, Брэтт?
Тот ответил не сразу, стирая со щеки струйки ползущей из пореза крови.
− Мы убьем его на дороге за городом.
* * *
Утром следующего дня князь Осоргин благополучно отправился в путь, не ведая, что Петербург к обеду был в плену чудовищной новости.
Домыслы строились преразличные. Дикое убийство отставного генерала Друбича, возвращавшегося из театра домой, не укладывалось в головах.
И лишь в одном дворце знали точно, в другом догадывались, откуда тянулся след, способный привести к истине.
Часть 2 Восточные ворота
Глава 1
Стояла ранняя, хмурая весна. По ночам земля еще крепко подмерзала, схватываясь камнем. Колючие ветры разгуливали по закоулкам простывшего с зимы Охотска, хищно бросались на прохожих, впивались ледяными когтями в лица.
В один из таких дней Палыч, денщик капитана Преображенского, дробливо постучал в двери господского дома. Громкий постук повторился, после чего кованая ручка скакнула вверх, лязгнула щеколда, и дверь распахнулась. Расправив на себе смятый кожан, насквозь пропитавшийся холодной дождевой водой, денщик юркнул в теплые сени.
Это был невысокий кряжистый старик лет шестидесяти, с темным, как бурак, от мористого загара лицом. На моряка он походил мало, но что-то выдавало в нем морскую закваску. Просмоленные седые волосы слипшейся паклей валялись на вороте его изрядно потертого кожана. Беспокойный взгляд старика резанул по сумери сеней, лицо напряглось.
− Андрей Сергеич, батюшка! Где вы? − осипшим от волнения голосом позвал он.
Ответа не последовало. Тогда Палыч ловко крутнулся на низких деревянных каблуках и бросился к дверцам, которые вели в комнаты. Проскочив пару из них и не узрев своего барина в горнице, слуга закудахтал:
− Господи Иисусе Христе, да что ж за напасть?! Где вы, вашескобродие? Откликнись, не таись!
− Будет горло драть, не на палубе, чай,− послышался вдруг из комнаты напротив спокойный голос. Бархатная занавеска качнулась, навстречу денщику вышел капитан Преображенский. Был он двадцати восьми лет от роду, высок, приятно широк в плечах, тонок в талии; крупные черты не портили его гладко выбритого породистого лица, которое выглядело обветренным и суровым от долгих странствий. Жесткая складка рта выдавала если не своенравный, то, без спору, вспыльчивый, не терпящий возражений норов. Длинный, ниже плеч, темный волос был зло зачесан назад и туго схвачен атласом черного банта, зеленые глаза взирали строго.
− Ну? − барин раздраженно поглядывал на вестового из-под угольных бровей.
− Андрей Сергеич, сокол, ну-тка, собирайтесь скоро. Боюсь, не поспеем. Распух он весь, ровно восковой… хрипит… Часом, Богу душу отдаст. Тайное дело у него до вашего благородия. Ни в какую глаголить не желат… Чистый немтырь.
− Кто он?
Старик трижды перекрестился, глядя на иконы с неугасимой лампадкой, и продолжил неистово:
− Кажись, казак… На смолокурне помират. Артельщики наши егось нонче на трахте подгребли… В беспамятстве был. В двух местах пулями дырявлен… И в глазах −страху, аки с дьяволом обнялся, али с чем еще похуже… ежли тако водится…
− Хватит вздор молоть. Сыт! − резко оборвал Преображенский.− Лошади под седлом?
− Так точно-с! У ворот, родимые. Пожалуйте, сапоги ваши и плащ,− скороговоркой выпалил перепуганный Палыч.
Глава 2
Они неслись во весь опор за крепостной вал, разбивая в клочья загустевшее грязье, пугая дюжим скоком честный люд.
Дорога на смолокурню была местами избоистая −страсть, особенно ныне; лошади заступали в грязь по колено, вымогаясь из последних сил.
Миновали первый косогор, дыбившийся чернильным горбом, а затем другой, помельче. И тут уже нырнули в лес. Прибрежный чахлый ельник стоял густо, штыковой стеной без конца и краю. По узехонькой бровке дороги, где лес был толику прорежен, лепились жидкие кусты ивняка и березы. Оставшаяся каким-то чудом листва крючилась черным лоскутьем, шелестела мертвым шепотом, ко-гда ее трепал залетевший ветродуй с океана.
Всадники выскочили на опушку леса. Пар клубами валил от взопревших лошадей, забрызганных на пару с седоками липучей слякотью по самые уши.
− Приехали, ваше благородие,− буркнул раскрасневшийся Палыч.− Вона, гляньте-ка, Андрей Сергеич,− он ткнул перед собой черенком нагайки.
На другом берегу безымянной речонки, одного из мелких притоков Охоты, проглядывали покосившиеся редкие и гнилые, как зубы старухи, избы артельщиков.
Вместо ответа капитан резко стряхнул с треуголки скопившуюся воду, пришпорил одеревеневшими в стременах ногами жеребца.
В народе прозвали стан артельщиков имечком темным −Змеиное Гнездо. Это было прибежище отпетой рвани и босяков, прикипевших к излучине омутистого притока. Месяца не проходило, чтобы в этом логове не перерезали кому-нибудь горло, то вдруг приключалось знатное воров-ство или сбыт краденого… Словом, человек порядочный и честный места сего сторонился, как черт ладана, и без нужды носа сюда не казал.