Страница 6 из 19
Вот только один пример финансовой махинации, в которой был замешан и „буревестник революции“.
Семья Н.П. Шмидта принадлежала к известной в России купеческой династии Морозовых (по материнской линии Николай Шмидт приходился племянником знаменитому Савве Морозову). Студент Московского университета Николай к 1905 году после ранней смерти матери стал опекуном несовершеннолетних сестер Екатерины и Елизаветы и распорядителем всего семейного состояния. Он приветствовал революцию 1905–1907 года; при посредничестве Горького на деньги Шмидта вооружались рабочие дружины. В начале 1906 года Николая арестовали и посадили в тюрьму. После 14 месяцев заключения он погиб при загадочных обстоятельствах: согласно официальной версии, разбил окно и осколком стекла перерезал себе горло – слишком экзотический способ самоубийства, чтобы в него поверить.
Незадолго до этого он в устной форме высказывал желание передать состояние большевикам. Очевидцем этого устного заявления являлся Горький, на чем и основывалась интрига. Однако юридически оформить передачу денег было невозможно. Младшая сестра Лиза фиктивно вышла замуж за А.М. Игнатьева, имея фактического мужа А.Р. Таратуту, удостоенного особого доверия Ленина. На большевиков полились живительные струи шмидтовского золота – не менее 280 тыс. рублей. Эпоха нищеты для Ленина осталась позади. Н.К. Крупская в своих „Воспоминаниях“ не случайно отметила: „В это время большевики получили прочную материальную базу“.
Однако старшая сестра Екатерина, которая был замужем за адвокатом Н. Андриканисом стала оспаривать план большевиков по присвоению наследства ее брата. Андриканисы решили, что причитающейся им доли денег Шмидта можно найти гораздо лучшее применение, чем финансирование социал-демократов. В Большевистском центре метали громы и молнии. Рассвирепевший Таратута пригрозил Андриканису, что вызовет с Кавказа страшных боевиков Симона Тер-Петросяна. При этом на наследство Шмидтов претендовали еще и меньшевики. В общем, история вышла грязная, а кроме того, она во всех подробностях дошла до охранного отделения.
Всё-таки в результате многочисленных переговоров, юридических уловок и компромиссов за Андриканисами осталась львиная доля имущества.
Идеология эсеров исключала все подобные способы получения финансовых средств. Их мечтой на деле была не власть, а народное благо и справедливость.
Мария Спиридонова формулировала для себя „определенную цель – твёрдое, непреклонное желание осуществить убийство Плеве, истинного диктатора, замучившего Россию“. Действительно, В.К. фон Плеве, жестокий и решительный, призванный спасти пошатнувшийся царский трон, не знал границ силовым приемам и в борьбе с революционным движением ни перед чем не останавливался: расстреливал рабочих, устраивавших забастовки, запарывал розгами до смерти бунтовавших крестьян и тушил революционный пожар кровавыми погромами в городах. Вся страна превратилась в большой полицейский участок, где все должны были молча трепетать.
Однако эта цель была для нее недосягаема.
Покушение
Девушка выслеживала Луженовского несколько дней. Все это время она провела в величайшем душевном напряжении – не могла ни есть, ни пить. Ее перемещения в погоне за будущей жертвой не вызывали подозрений – куда-то спешила нарядно одетая барышня из хорошей семьи. Но только на вокзале в Борисоглебске представился удобный случай.
16 января 1906 года член Тамбовской БО эсеров Мария Спиридонова осуществила возмездие – выпустила в солидного, самоуверенного, чрезмерно полного мужчину пять пуль. Первые из них попали Луженовскому в бок; после того как он обернулся, девушка выстрелила ему в грудь, а затем еще два раза в уже упавшую на землю жертву.
Что было потом, точно неизвестно. По одной из версий, у начинающей террористки случился нервный срыв, и она бегала по перрону, крича: „Я убила его!“ По другой версии, она в нервном припадке закричала: „Расстреляйте меня!“ и попыталась застрелиться, но нажать на курок не успела – подбежавший казак сбил ее с ног. Началась экзекуция: ее страшно били прикладами и сапогами. Тяжело раненый Луженовский отдал приказ: „Не убивайте!“, а затем, узнав, что в него стреляла женщина, перекрестился и произнес: „Господи, прости ей. Не ведает, что творит“. „Если бы он – показывали потом казаки, – не крикнул: „Оставьте, не убивайте“, от нее и клочка бы не осталось. Откуда у него, голубчика, только голос взялся!“. Террористку было приказано доставить в полицейское управление для допроса.
По перрону, по ступеням девушку волокли за волосы; продолжая пинать ногами и избивать, с размаху забросили в сани и привезли в полицейский участок уже без сознания. Там охранники Луженковского, Аврамов и Жданов, разъяренные оттого, что не сумели защитить хозяина, распалились еще больше. Сорвав одежду с несчастной, они обливали ее ледяной водой и требовали во всем признаться, рассказать, кто ее послал. От безжалостных ударов по голове девушка забыла свою фамилию, – назвалась ученицей 7 класса гимназии Марией Александровой.
Потом она вспоминала. „Придя в сознание, я назвала себя, сказала, что я социалистка-революционерка и что показания дам следственным властям; то, что я тамбовка. Это вызвало бурю негодования: выдергивали по одному волосу из головы и спрашивали, где другие революционеры. Тушили горящую папиросу о тело и говорили: „Кричи же, сволочь!“ В целях заставить кричать давили ступни „изящных“ – так они называли – ног сапогами, как в тисках, и гремели: „Кричи!“ (ругань). – „У нас целые села коровами ревут, а эта маленькая девчонка ни разу не крикнула. Нет, ты закричишь, мы насладимся твоими мучениями, мы на ночь отдадим тебя казакам…“ „Нет, – говорил Аврамов, – сначала мы, а потом казакам…“. И грубое объятие сопровождалось приказом: „Кричи“. Я ни разу, за время битья и насилий не крикнула. Я все бредила“.
Позднее, в официальном протоколе медицинского освидетельствования указывалось, что „…лицо все было отечное, в сильных кровоподтеках с красными и синими полосами. В течение порядочного промежутка времени не могла раскрыть рот, вследствие страшной опухлости губ, по которым наносились удары. Над левым глазом содрана кожа размером в серебряную монету в пятьдесят копеек, обнажив живое мясо. Зубы все выбиты. В середине лба имеется продолговатая гноящаяся полоса, на которой содрана кожа. На правой стороне на лбу, ближе к волосам, тоже содрана кожа порядочного размера. Левая сторона лица особенно сильно отечна. Вследствие страшной опухлости этой части лица (очевидно, били правой рукой или с правого плеча) левый глаз закрылся…“ Вдобавок ко всему перечисленному наблюдалось „кровоизлияние в сетчатку. Кисти рук сильно вспухшие. На ногах кровоизлияния и содранная кожа. Легкие совершенно отбиты. Горлом идет кровь. Двигаться не может. Периодическая потеря сознания. Бред, галлюцинации“.
Такое состояние девушки не помешало переправить ее в тамбовскую тюрьму.
По пути Аврамов, уверенный в своей безнаказанности, намеревался надругаться над изувеченной, измученной арестанткой. Он предупредил конвойных, что если из купе, куда поместили преступницу, будут доноситься крики, реагировать не следует, поскольку допрос он будет вести жестко. О домогательствах Аврамова имеется рассказ Марии. Позже врачи отмечали, что потерпевшая не дала осмотреть живот, грудь и спину. А в тюрьме она отчаянно боялась, что негодяй заразил ее сифилисом – обнаружив у себя сыпь и покраснение, Маруся в панике обратилась к доктору. К счастью, тревога оказалась ложной.
Воображая покушение, девушка, безусловно, рассматривала и его возможные последствия. Наверно, она приготовилась к общественному осуждению, всестороннему порицанию, но была готова аргументированно защищать свою позицию. Наверняка она предусматривала и физическое давление – заключение в тюремной камере, скудную пищу, может быть, пощечины и даже казнь – и была к этому готова. Но настоящие пытки, циничное издевательство – сапогом в зубы, мордой об пол, грубое обнажение для глумления самых интимных уголков тела – такого она вообразить не могла. На всю оставшуюся жизнь террористка приобрела непримиримость в отношении нарушения ее личной неприкосновенности.