Страница 11 из 25
Что произошло? Вопрос включает все то, что может быть значимо для понимания моделей поведения.
Почему это произошло именно так, а не иначе? Почему, например, над трупом надругались после смерти? Почему не украли ничего ценного? Почему в дом вошли, а не вломились? Каковы причины каждого фактора данного преступления, существенного с точки зрения поведения?
А из этого вытекает последний вопрос: кто мог бы совершить преступление по этим причинам?
Наша задача – ответить на эти вопросы.
Глава 2. Моя мать – Холмс
Девичья фамилия моей матери действительно Холмс, и с легкой подачи моих родителей я едва не унаследовал ее в качестве второго имени вместо более прозаичного «Эдвард».
Оглядываясь назад, скажу, что, кроме этого, мало что в моем детстве намекало на светлое будущее охотника за разумом, или криминального профайлера.
Я родился в Бруклине, Нью-Йорк, неподалеку от Квинса. Мой отец, Джек, работал наборщиком в «Бруклин игл». Когда мне исполнилось восемь, папа, обеспокоенный ростом преступности, решил перевезти нас в Хемпстед, Лонг-Айленд, где стал председателем Лонг-айлендского союза печатников. Еще у меня есть сестра, Арлин, на четыре года старше меня. Она всегда была гордостью нашей семьи – как в учебе, так и в спорте.
Сам я не блистал, перебиваясь с тройки на четверку, но, несмотря на весьма средненькие успехи в учебе, всегда был вежливым, легким в общении и пользовался вниманием учителей Ладлэмской начальной школы. Больше всего меня занимали животные, вот почему в разное время у меня обитали собаки, кошки, кролики, хомяки и змеи. Всех этих тварей мама терпела исключительно потому, что я хотел стать ветеринаром. Поскольку начинание обещало вполне законную карьеру, она всячески поддерживала меня.
В школьные годы я проявил недюжинное умение сочинять сказки, что сыграло свою роль в моем становлении в качестве сыщика. Сыщики и криминальные аналитики должны уметь слепить целостную картину из разрозненных и кажущихся несвязанными фактов, вот почему талант рассказчика крайне важен, в особенности при расследовании убийств, когда сама жертва не может ни о чем поведать.
Как бы то ни было, я зачастую прибегал к своему мастерству, чтобы избежать работы. Помнится, однажды в девятом классе мне было так лень читать книжку для устного доклада, что, когда подошла моя очередь отвечать, я выдумал и название, и автора, поведав о выдуманных туристах-палаточниках, поющих песни ночью у костра.
Я сочинял сюжет на ходу, а сам думал: сколько я смогу так продержаться? Вот уже и выдуманный медведь подкрался к туристам, он готовится к прыжку – и тут я запнулся, захохотал, и мне оставалось только признаться, что вся история с самого начала была плодом моей фантазии. Должно быть, наличие совесть все-таки доказывает, что у меня нет выраженного преступного психотипа. И вот стою я перед классом: ложь раскрылась, сейчас меня начнут отчитывать, придется краснеть перед приятелями, и я уже знаю, что скажет мама, когда узнает об этой истории.
Но, к моему изумлению и удивлению, и учитель, и ребята всерьез увлеклись моей историей! Когда же я признался в обмане, все дружно потребовали: «Рассказывай дальше. Что было потом?» Я и продолжил, а потом даже получил пятерку. Я долгое время скрывал тот «подвиг» от собственных детей: не хотел, чтобы они думали, будто преступление сходит с рук. А для себя усвоил: если сумеешь подать свои идеи, заинтересовать слушателей, с тобой будут соглашаться. Это правило не раз помогало мне, когда приходилось убеждать начальство или местную полицию в практической значимости наших услуг. Стоит признать, однако, что в каком-то виде этот же прием используют мошенники и проходимцы всех мастей.
Кстати, мои выдуманные туристы таки спасли свои шкуры, хотя изначально задумывалась иная концовка – я ведь больше любил животных, чем людей. Готовясь к карьере ветеринара, я поступил на программу «Корнелл-фарм» и провел три лета подряд на молочных фермах в северной части Нью-Йорка. Программа спонсировалась из средств ветеринарной школы при одноименном университете. Это отличная возможность вырваться из городской суеты и пожить на природе, но взамен мне приходилось работать по 70–80 часов в неделю за 15 долларов, в то время как мои одноклассники загорали на Джонс-Бич. Так что, если мне больше не доведется доить корову, я как-нибудь переживу.
Постоянный физический труд привел меня в хорошую форму, а занятия спортом были моей второй всепоглощающей страстью. В старшей школе в Хемпстеде я был бейсбольным питчером и полузащитником в команде по американскому футболу. Оглядываясь назад, я ловлю себя на мысли, что именно тогда впервые и начал проявляться мой интерес к личностному психоанализу.
На площадке я быстро понял, что меткий и сильный бросок – это лишь полдела. Я уверенно выполнял прямую подачу и неплохо освоил боковую, но такими же или схожими приемами владели почти все школьные питчеры. Вся соль была в том, чтобы запугать отбивающего, а для этого достаточно окружить себя ореолом уверенности и заставить парня на базе чувствовать себя уязвимым. Забавно, но именно этот принцип много лет спустя лег в основу разрабатываемых мною техник допроса.
В старшей школе я вымахал под метр девяносто, что пошло мне на руку. Какие бы умные и талантливые мы ни были, я знал, что в более-менее серьезной лиге у нас мало шансов, и поэтому задать победный тон может только питчер, который будет вытаскивать игру на поле. Для ученика старшей школы я очень неплохо овладел подачей, но решил не дать отбивающим противной команды об этом догадаться. Я старался выглядеть бесшабашным и непредсказуемым, чтобы отбивающие не слишком окапывались в обороне. Пусть они думают, что, стоит им окопаться, и психованный парень из команды противника тут же пошлет мяч с подкруткой или того хуже.
А вот футбольная команда Хемпстеда действительно была сильной, и в ней мне, юноше крупному, досталась роль полузащитника. И снова я поймал себя на мысли, что преимущество извлекается из грамотной психологической подачи. Я мог с легкостью бросаться на тяжеленных ребят с рычанием и криками, ну и в целом ведя себя как псих. Вскоре и остальные полузащитники последовали моему примеру. Позже, когда мне начали регулярно попадаться убийства, в которых безумие использовалось как средство обороны, из собственного опыта я уже знал, что сам факт неадекватного поведения не обязательно означает, что человек не отдает себе отчета в своих действиях.
В 1962 году у нас состоялся матч против команды Вантагской старшей школы за кубок Торпа, престижную награду для лучшей футбольной команды Лонг-Айленда среди учеников старших школ. В среднем каждый из них был тяжелее нашего брата на двадцать кило, и нам светили отличные шансы оказаться раздавленными в лепешку еще до конца матча. Поэтому перед началом официальной встречи мы провели несколько разминочных игр с единственной целью – нервировать и запугать оппонента. Мы выстраивались в две шеренги, причем первый игрок должен был толкнуть – а вернее, сбить с ног – первого игрока противной шеренги. Все это мы сопровождали соответствующими воплями и рыком. По лицам вантаговцев мы поняли, что добились нужного эффекта. Наверное, они думали так: «Если эти клоуны настолько тупые, чтобы отрабатывать такое друг на друге, одному Богу известно, что они сделают с нами».
На самом деле все это представление было тщательно срежиссировано. Мы отрабатывали борцовские броски, чтобы со стороны они выглядели болезненно, но на самом деле вреда они не причиняли. Когда же началась игра, мы старались поддерживать заданный уровень сумасшествия, чтобы нас сочли безумцами, которых выпустили из психушки на один вечер и заберут обратно сразу же по завершению матча. Игра была напряженной, но, когда пыль улеглась, мы выиграли со счетом 14: 13 и завладели кубком Торпа 1962 года.
Первую пробу пера в деле охраны правопорядка, то есть настоящего профайлинга, я совершил в восемнадцать, устроившись вышибалой в бар-клуб «Газлайт-Ист» в Хемпстеде. У меня так здорово получалось, что позже меня пригласили на ту же должность в «Серф клаб» на Лонг-Бич. В обоих местах мои основные обязанности состояли в том, чтобы не впускать тех, кому по закону еще рано употреблять спиртное, и пресекать неизбежные в любом питейном заведении драки.