Страница 5 из 33
Я существую. Я человек.
Анатолий возрождения не видел, и ему казалось, что для всех возможна только одна дорога – вниз. Вверх же – лишь для избранных.
Он внимательно рассматривал автомобиль.
Автомобиль был ослепительно белый, с виду стремительный, проворный, обтекаемых футуристических форм, предназначенный словно для полёта, а не для езды по дорогам. Над радиаторной решёткой красовался блестящий хромовый знак. После трагической смерти сестры Анатолий испытывал неприязнь к дорогим авто, но сейчас он не чувствовал раздражения, а словно бы уловил какой-то провал в памяти. Точно эта машина должна была иметь для него некое важное значение. Он стоял и пытался вспомнить.
Но непослушная мысль ускользала, таяла, как кусок снега в кулаке, Анатолий чувствовал, что ищет где-то на задворках сознания уже не воспоминание, а его производную, воспоминание о воспоминании. Все было тщетно. Он оторвался от разглядывания автомобиля и двинулся дальше.
Путь его теперь пролегал мимо Патриарших прудов. Сейчас, в этот промозглый осенний вечер, не было здесь ни поэта Ивана Бездомного, ни Михаила Александровича Берлиоза, да и не могло быть.
И потусторонние силы не встретились Анатолию, хотя он, в своём внутренне взбудораженном состоянии, и не прочь был потолковать с ними, поспорить, обсудить, прав он или нет.
Зато стоял здесь ларёк, отдалённый потомок будочки “Пиво и воды”. На полках поблёскивали в тусклом электрическом свете бутылки с алкоголем невероятных расцветок – от лимонно-жёлтой до пронзительно-синей. Сбоку красовалась литровая ёмкость со спиртом Royal.
Анатолий равнодушно скользнул взглядом по ларьку и не спеша пошёл в сторону Спиридоновки. Вокруг было пустынно, редкие встречные прохожие спешили домой.
Анатолий смотрел на них словно бы свысока. Он бросил вызов тому порядку, который сложился вокруг него, и частью которого он до сегодняшнего дня был. Это опьяняло, он понимал, что должен прогнать эту эйфорию, но пока не мог этого сделать.
“Вы не знаете, что я смог сделать, – думал он, поглядывая на прохожих и на светящиеся окна домов. – Вы побоялись бы, вы все боитесь, и нет закона, который защитил бы вас… А я теперь ничего не боюсь…”
Он вспоминал те трагические дни, когда нелепо погибла сестра, и только сейчас эти воспоминания не вызывали обычной острой боли. Это было чуть больше двух лет назад, в 1993 году, как раз когда оцепленный, но ещё сопротивляющийся парламент был опутан спиралями Бруно.
Анатолий тогда почти всё свободное время проводил у Белого дома. У него не было определённых политических убеждений, он просто искал ответов.
Вопросы возникали давно, исподволь. Долгие месяцы перед этим Анатолий постепенно убеждался в том, что все действия властей направлены на разрушение. Он смотрел телепередачи, чудовищно искажавшие реальность. Он читал статьи, наполненные ложью, двуличием и ненавистью к собственной стране. И не понимал.
Он не то что бы о чём-то сожалел. Жизнь, в которой “homo homini lupus est2 ”, не слишком пугала его, скорее наоборот, привлекала, бросала вызов. Но он хотел понять. Общество явно действует во вред себе. Зачем? Почему это происходит?
Он знал, что большая часть людей, знакомых ему, была недовольна сложившимся положением дел. Но почему тогда никто не возражает?
Он не знал, что в этот странный период информационное пространство формировалось особым образом. Практически все разрешённые издания работали над созданием чрезвычайно тенденциозной, однобокой картины мира, тщательно выдаваемой за единственно верную. Пространство это было построено так, что возражения не то что бы становились немыслимыми, как в антиутопии Оруэлла, но просто в него не попадали, отсекались, а если кто с иной точкой зрения и умудрялся появиться в нём, то смотреть на такого человека допускалось лишь сквозь призму злобной насмешки. Зеркало прессы всегда отражает реальность криво, искажает пропорции, цвета и яркость, увеличивает малозначимое, уменьшает существенное, но в то время искажение превзошло все пределы.
И сколь бы много несогласных не было, они чувствовали себя одинокими в своём протесте, заглядывая в это зеркало и не видя в нём себя.
У Анатолия тогда не хватило бы ни знаний, ни кругозора, чтобы оценить изящество этого великолепного механизма подавления воли. Но любопытство не давало покоя, ему хотелось знать. Исследований на эти темы тогда не было, читать было нечего, поэтому всё приходилось додумывать самому. Он бродил вокруг Белого дома, разговаривая с людьми, думая и наблюдая. Практический курс геополитики, лабораторная работа №1… Только смерть сестры помешала ему оказаться в центре событий в момент кровавой развязки, 3 и 4 октября. Возможно, её гибель спасла ему жизнь. На трагический исторический фон беда его семьи легла крошечным незаметным мазком.
Но сложение собственного несчастья с несчастьем общества перевернуло душу Анатолия. Той осенью он ясно понял, что нет закона и справедливости, помимо тех, которые может установить он сам. Идею эту Анатолий воспринял сразу, спокойно, как-то безропотно, без мучительных раздумий и сопротивления. Он смирился с грузом ответственности, который лёг на его плечи, с несвойственной ему покорностью. И стал ждать.
Ждать пришлось два года. Совсем немного. И он осуществил задуманное.
Дойдя почти до конца Спиридоновки, он остановился и после секундного колебания резко повернул направо, в Гранатный переулок. Ему захотелось бросить взгляд на места событий двухлетней давности.
По переулкам он быстро добрался до Садово-Кудринской и спустился в переход. Внизу ютилась пара бездомных, страшных, оборванных, с мутными взглядами. Не обращая на них внимания, он прошёл мимо. По Баррикадной двинулся к зоопарку, потом снова нырнул в переход.
Ещё через несколько минут он уже смотрел на дом, вспоминая.
Тогда, в самом конце сентября, Анатолий с парой таких же студентов искал пути прохода сквозь оцепление. Много говорили о подземных коммуникациях, но этих ходов они не знали, и попытались исследовать путь поверху, через крыши.
Подъезд был открыт, они поднялись на последний этаж и выбрались наверх через чердачное окно. Накрапывал мелкий дождь, покатые железные листы гудели под ногами, скользили, можно было ехать по ним, как по детской горке. Рискуя сорваться, молодые люди сползли до края крыши. Перед ними стоял символический, высотой меньше полуметра, тонкий металлический заборчик, дальше уходила вниз стена дома. Ни водосточной трубы, ничего. Обрыв.
Спуститься по этой стене без риска разбиться можно было только с альпинистским снаряжением. Возможно Анатолий, с присущим ему упрямством, и раздобыл бы это снаряжение, но парой дней позже несчастный случай с сестрой остановил его, а потом всё было уже кончено.
Сейчас на Дружинниковской улице было пустынно. Анатолий шёл мимо белого бетонного забора, огораживающего стадион. Здесь развернулся импровизированный мемориал. Красные и чёрные ленты на деревьях, на заборе фотографии погибших, их биографии, полузапрещённая пресса.
Анатолий приблизился, скользнул взглядом по подборке стихов на истрёпанном газетном листке. Было уже почти темно, но он всё же прочитал несколько строк.
“Опять мы отходим, товарищ,
Опять проиграли мы бой,
Кровавое солнце позора
Заходит у нас за спиной”.
Анатолий моргнул, взгляд скользнул ниже и выхватил середину стихотворения.
“И, вынести срама не в силах,
Мне чудится в страшной ночи –
Встают мертвецы всей России,
Поют мертвецам трубачи.
Беззвучно играют их трубы,
Незримы от ног их следы,
Словами беззвучной команды
Их ротные строят в ряды.”3
2
Человек человеку волк (лат.).
3
Константин Симонов. Безымянное поле. Июль 1942.