Страница 23 из 31
Кант выпустил эту работу как завершающий труд своей жизни. И. Ларионов в статье, посвященной «Антропологии» Канта, приводит его рассуждения:
«В письме профессору Штейдлину (1798) он говорит об этой работе как об уже почти завершенной и ретроспективно обрисовывает ее первоначальный замысел: „В соответствии с моим давно намеченным планом работы в области чистой философии мне предстояло решить три задачи: 1) Что я могу знать? (Метафизика). 2) Что мне надлежит делать? (Мораль). 3) На что я смею надеяться? (Религия); за этим должна была следовать четвертая задача: Что есть человек? (Антропология…)“».
Когда читаешь критику или просто статьи о Кантовой «Антропологии», невольно проникаешься величием замысла и ощущаешь потребность молчать рядом с титанами…
Но если честно, мое поверхностное знакомство с этой работой повергло меня в печаль, и оставило ощущение, что она написана моралистом эпохи Просвещения, что, кстати, соответствует действительности. Несмотря на то, что Кант говорит в этой книге о познании себя и о познании человека вообще, книга во многих своих частях просто неумная и почти во всем, что интересовало меня, поверхностная.
Очевидно, прозрения и глубины остались в той части, что сейчас не представляет для меня ценности.
Что же касается внимания, то Соловьев так пересказывает учение Канта:
«Так, по учению Канта, внимание есть особый род стремления нашего духа сознать свои представления. Это стремление двоякого рода. С одной стороны, оно есть внимание (attentio), с другой – отвлечение (abstractio).
Внимание противоположно рассеянности (distractio), которая есть отвлечение внимания от известных господствующих представлений через перенесение его на другие неоднородные представления. Но это отвлечение внимания неодинаково с отвлечением, как актом познавательной способности, которая представляет собой более высокую способность, чем внимание, и состоит в стремлении удержать в сознании представление от соединений с другими представлениями.
В частности, внимание есть особый акт духа, с одной стороны, усиливающий нужное представление, с другой, – подавляющий ненужные представления. Этот акт духа, собственно говоря, есть не что иное, как волевое сознание или апперципирование.
Он представляет собой притом целый сложный процесс сознания, постоянного воспроизведения и воспризнания представлений» (там же. С.14).
Как это ни странно, но Соловьев рассказал о внимании у Канта даже больше, чем сам Кант. Он как-то сумел придать тем обрывочным мыслям, что случайно родились у Канта, вид учения. А пересказал их так, что создается впечатление, что это лишь выборка из мыслей, настоящее же учение способно подарить знания и прозрения.
В действительности же Кант впервые говорит о внимании уже в третьем параграфе, после второго, который был посвящен эгоизму. Говорит он о нем прямо в первой строке третьего параграфа, при этом это высказывание никак не является продолжением или развитием мыслей предыдущего параграфа или примечания к нему:
«Стремление сознать свои представления выражается или во внимании (attentio), или в отвлечении от представления, которое я сознаю в настоящую минуту (abstractio)» (Кант. С.13).
И принимается вдохновенно рассуждать об отвлечении. И если вы вчитаетесь в цитату из Соловьева, то заметите, что Кант нигде не говорит о внимании, он лишь использует его, чтобы вести разговор о чем-то другом, чаще всего об его противоположности.
Параграф, начавшийся как разговор о внимании, тут же переходит сначала в разговор о способности отвлечения, которая «есть гораздо более высокая способность, чем способность внимания… и гораздо ценнее, чем способность внимания, поскольку дело касается представления внешних чувств» (там же). А затем и вообще скатывается в какой-то мещанский треп, который я осторожно называю морализаторством:
«Жених мог бы сделать хорошую партию, если бы он мог закрыть глаза на бородавку на лице или на гнилой зуб во рту своей невесты. Но наша способность внимания имеет ту странную и нелюбезную особенность, что она почти непроизвольно сосредоточивает почти всю свою силу на том, что у другого не в порядке.
Так уж она создана, что во все глаза смотрит на оторванную от сюртука пуговку, на дурной зуб или на обычную ошибку в речи собеседника, и таким путем приводит в смущение других, да и для себя портит свое впечатление.
Если главное хорошо, то не только справедливо, но и умно не обращать внимания на некоторые недочеты в других людях, даже в нашем собственном благополучии» (там же).
Действительно, если уметь одергивать внимание, то можно и хорошую партию составить…
Сколь это ни печально, но вся теория внимания, созданная Кантом, не идет дальше плоских поучений, которые, впрочем, кому-то могут составить благополучие. Курьеза ради приведу следующее высказывание, в котором непонятно только использование латинского перевода:
«Внимание (attentio) к себе самому, когда имеют дело с людьми, хотя и необходимо, но при общественных сношениях не должно быть заметным, ибо в противном случае оно ведет или к замешательству (неловкости в обществе) или к аффектации (натянутости). Противоположностью такому самочувствию в обществе является непринужденность (air degage)» (там же. С.14).
Слава Вольтера и Руссо, похоже, затмила великий разум. В итоге гора родила мышь…
Глава 7. Внимание Локка
Джон Локк (1632–1704), основатель английской эмпирической школы, в сущности, был отцом современной естественнонаучной психологии. К тому же он немало сделал и для педагогики. Поэтому ему необходимо посвятить две главы, в одной рассказав о его взглядах на внимание, а в другой – о прикладной психологии внимания Локка. Большая часть идей, которыми жила последующая английская философия, да и психология, встречаются уже у Локка.
Я не хочу вдаваться в его отношения к картезианству, особенно в его борьбу с врожденными идеями, в его политические взгляды и многое другое. Мне достаточно того, что он говорил о внимании. Основной труд, в котором Локк заложил основы философии внимания, – его главное произведение – «Опыт о человеческом разумении», как его перевели у нас. В действительности – «An essay concerning human understanding».
Разговор о внимании естественно рождается в десятой главе второй книги трактата, когда заходит рассуждение о том, как ум удерживает или сохраняет простые идеи, полученные от ощущения или размышления. В сущности, способов лишь два: либо созерцать идею, и тем не давать ей исчезнуть, либо запомнить ее и иметь возможность заново вызывать перед умственным взором.
Поскольку это явно полезно для жизни, встает вопрос, как закрепить идеи в нашем сознании?
«Внимание, повторение, удовольствие и страдание закрепляют идеи. Внимание и повторение много способствуют закреплению идей в памяти, но самое глубокое и прочное впечатление, естественно, производят с самого начала те идеи, которые сопровождаются удовольствием и страданием» (Локк, 2, 10, 3).
Если вдуматься, то Локк говорит здесь о произвольном и непроизвольном внимании. Страдание делает его непроизвольным, благодаря этому происходит глубокое запоминание воспринятого. Почему?
«Так как важнейшая задача чувств заключается в обращении нашего внимания на все вредное или полезное для тела, то… природою устроено мудро, что восприятие многих идей сопровождает страдание. Заменяя детям размышление и рассудительность и действуя у взрослых быстрее, чем размышление, страдание заставляет молодых и старых избегать объектов, вызывающих боль, с необходимой для самосохранения поспешностью…» (там же).
Вредное или полезное для тела, либо вызывающее боль, либо позволяющее ее избегать, это прямое обращение к самосохранению или выживанию. И если мы вспомним, что люди под гипнозом или под воздействием наркотиков не знают страха смерти, то тут Локк с очевидностью противоречит сам себе: все же врожденные идеи есть. Правда, их можно назвать инстинктами. Вот только что такое инстинкт, и почему его можно отменить внушением?